ит на грудь — посмотри, какая у нее грудь, — миску с борщом и ни одна капля не проливается. И не только миску. И графин с водой.
— Скажи, пожалуйста.
— А эта, видишь? — Бетя указала на рыжеволосую немку с красными руками и квадратным лицом. — Это — Нана.
— Нана? Первый раз слышу такое имя. Почему — Нана?
— А я знаю — почему? Студенты так называют ее. Они такие выдумщики. А эту они называют Надеждой Николаевной.
Надя посмотрела на Надежду Николаевну. Закинув голову с красивой прической, сидела, развалясь, на стуле высокая девушка, скромно, но со вкусом одетая, и покуривала папиросу. Она медленно пускала колечки дыма и следила за ними большими, темными, мечтательными глазами.
— Какая она славная, — сказала Надя.
— А какая образованная! — подхватила Бетя. — Рассказывают, что отец ее — генерал. Она говорит по-немецки, французски и английски. Когда к нам приходят из порта "энглишмэны", то она говорит с ними по-английски. Она очень строгая. Она ни с кем из девушек не имеет дела и не любит их за то, что они так ругаются. Девушки ее тоже не любят и называют "гнусной гордячкой".
— А как она сюда попала?
— Как? — Бетя пожала плечами. — Как я попала сюда? Как ты? Как попадают в эти дома тысячи девушек? И чего ты спрашиваешь?
Надя сконфузилась.
Мимо Надежды Николаевны прошли, нежно обнявшись, добрый молодец в плисовых штанах и красной рубашке и балерина. У балерины было узкое, страдальческое лицо с двумя глубокими ямами на щеках. Она ткнула пальцем в Надежду Николаевну и хрипло и язвительно проговорила:
— Клавдия. Отдай под козырек. Не видишь, генеральская дочь сидит?
Клавдия или добрый молодец засмеялась и ответила:
— Таких генеральских дочек много по ботанику (ботаническому саду) шляется.
Наде сделалось больно за Надежду Николаевну, а та хоть бы бровью повела. Она не обратила никакого внимания на их остроты и, не изменяя позы, продолжала выпускать колечки дыма.
— А это Елена.
Бетя указала на молоденькую, тоненькую девушку. Она сидела в уголке, скрестив руки, и испуганно поглядывала на гуляющих девушек серыми наивными глазами.
— Это та самая, что позавчера поступила? — спросила Надя.
— Да. А ты как знаешь ее?
— Хозяйка рассказывала о ней факторше. Бедная. Она хотела под поезд броситься… А эта кто? — Она указала на высокую женщину в фантастическом костюме.
Женщина эта прогуливалась с заложенными на спине руками и напевала ужасным голосом:
Я в школе не училась,
С кадетами дружилась,
И в 16 лет
Сгубил меня корррнет!
Трра-та-та-та-та,
Трра-та-та-та-а!
— Это Саша-Шансонетка. Она когда-то пела в саду. А эта — Чешка.
Чешка была блондинка низенького роста, с плоским лицом и широким чубом.
— Она еще в прошлом году с арфой по дворам ходила вместе со своим милым.
— А куда он делся, ее милый?
— Умер. Она поэтому и поступила сюда. А это Роза-цыганка.
В толпе гуляющих по залу легко и грациозно solo выступала стройная, гибкая девушка. Лицо ее было смуглое и глаза черные-черные.
Она была одета в пестрый костюм, в такой, какие носят цыганки, шатающиеся по дворам и бульварам.
В маленьких ушах ее болтались большие, круглые арабские кольца и в двух тонких, как нагайки, косах позванивали монеты. В левой руке, заложенной за спину, она держала тамбурин, а в правой папиросу.
Все почему-то сторонились ее и давали ей дорогу. И это ей, по-видимому, доставляло удовольствие. Она скалила зубы и улыбалась.
— Вот так красавица! — воскликнула Надя.
— А злая какая, — заметила Бетя. — Как кошка. Ее так и называют "дикой кошкой". Все боятся ее, и никто не хочет иметь дело с нею. Когда ее затронешь, она кусается и царапается. Она одному гостю чуть глаза не выцарапала. Известно — азиат. Зато, как она хорошо гадает на фасолях! Она всегда гадает мне. Роза! Иди сюда! — крикнула она цыганке. — А я не боюсь ее. Она меня любит и только со мной дружит.
Роза медленно подошла или, вернее, подкралась грациозно, как кошка.
— Ну? — спросила она.
Вблизи Роза была еще красивее. Это был тип настоящей дикой красавицы. Глаза ее, черные, как лес в осеннюю ночь, метали искры, тонкие ноздри маленького изящного носа раздувались, вздрагивали и от всей ее изящной фигурки веяло неукротимой энергией и свободой.
— Познакомься с новой девушкой, — сказала Бетя и указала на Надю.
Роза молча протянула ей руку.
Познакомившись, Роза нервно взмахнула тамбурином, тряхнула и зазвенела косами, нахмурилась, отчего глаза ее сделались еще темнее, и спросила Бетю:
— Он не приходил еще?
— Нет.
Роза достала из лифа финский нож и спокойно проговорила:
— Пусть придет.
Ноздри ее шире раздулись, и в глазах блеснул зловещий огонек.
Надю бросило в холод.
— Охота тебе связываться с ним, — сказала Бетя.
Роза посмотрела на Бетю долгим взглядом. Ей не понравился ее посреднический тон, и она тихо, но внушительно ответила ей, показав на нож:
— Может быть, и ты хочешь? Я могу тебя…
Бетя подалась назад, замахала руками и воскликнула с деланной усмешкой:
— Сумасшедшая!
Роза спрятала нож, засмеялась тихим смехом, повернулась к подругам спиной и пошла прочь.
— Кого это она хочет зарезать? — спросила Надя.
— Э! Тут целая история, — ответила Бетя. — Один гость, чиновник, обидел ее. Сказал хозяйке, что она будто украла у него кошелек. Она за то зла на него. Ты видела, какая она? Вот азиат! Чуть меня не зарезала. Надо сказать после хозяйке, а то, если он придет, будет скандал.
Успокоившись, Бетя опять стала знакомить Надю с обитателями дома.
— Это Сима Огонь.
Сима прохаживалась об руку с турчанкой. У Симы было круглое, нахальное лицо с влажными глазами и крупными, чувственными губами. Тяжелый чуб, свитый из каштановых волос, закрывал ее брови и переносицу. Через плечо у нее был небрежно, по-испански, переброшен длинный, белый платок с бахромой и волочился по полу.
Она курила папиросу за папиросой и звонко сплевывала через крепко стиснутые зубы, как сплевывают жулики и уличные мальчишки.
— А это — "Тоска". Так ее называет один артист. Она когда-то ехала на резинах и купалась в шампанском. Из-за нее застрелился в гостинице помещик. Посмотри, какое на ней платье. У нее целый сундук с такими платьями. И еще один сундук в ломбарде.
"Тоска" стояла в дверях и грызла яблоко.
Бетя не врала. Тоска действительно когда-то каталась на резинах и купалась в шампанском. Она была камелией и, судя по ее красивому, хотя и помятому, усталому и немного морщинистому лицу, довольно эффектной камелией.
В этом учреждении за обладание женщиной платили рубль. А когда-то ей платили сотнями.
— Макс! Сыграйте вальс, а то скучно! — громко сказала Сима Огонь.
— Пожалуйста, Макс! — подхватили хором девушки.
Макс нехотя взял несколько аккордов. Он не любил играть даром. Он играл только за деньги.
— Играйте "Волны Дуная"!
— Надоело! "Ласточку" лучше!
— Иди к черту со своей "Ласточкой"! "Мой любимый старый дед"!
— Поцелуй ты своего старого деда! Макс! "Не теряя минуты напрасно, объяснился он гейше прекрасной"!
Макс поддергивал правым плечом, нетерпеливо разводил руками и справедливо заметил:
— Господа! Я же не могу разорваться на части. Одна хочет "Гейшу", другая — "Ласточку", третья — "Волны Дуная". Что-нибудь одно.
Макс при этом сказал такую фразу, что Надя глаза вытаращила. Она и не подозревала, чтобы этот ученый, играющий "через руку" и обсуждающий Россию, Китай и Англию, умел так выражаться.
Девушки загалдели и постановили сыграть "Ласточку". И Макс стал играть.
Девушки завертелись.
— Пройдемся немножко, — сказала Бетя и пошла с Надей на знакомую площадку перед лестницей.
На площадке уже сидела, как по обыкновению, во всем своем великолепии хозяйка, а вокруг нее раболепно теснились три экономки и какие-то приживалки. Руки хозяйки покоились на животе, а ноги, обутые в красные туфли и черные чулки с желтыми полосами — на бархатной скамеечке.
Перед нею на столике стояла большая чашка с горячим чаем и смородинным вареньем. Одна экономка — Анна Григорьевна — стояла по левую сторону хозяйки и осторожно, чтобы, Боже сохрани, не задеть за нос или за ухо, обмахивала ее китайским веером, а остальные экономки — Антонина Ивановна и Секлетея Фадеевна — все беспокоились и старались:
— Хозяйка, поставить поближе скамеечку?
— Может быть, чай слабый?
— Может быть, свет глаза вам режет? Закрутить один рожок?
— А хорошо вы ответили тому — провизору. Умница-хозяйка. "Если вам не нравится, не ходите сюда".
Хозяйка милостиво улыбалась, пыхтела, кивала головой, хлебала чай и часто обращалась к субъекту в гороховом пальто, с хищнической физиономией и в синих, выпуклых очках. Он сидел подле нее.
Субъект этот был мусью Лещ из Вознесенска — тоже содержатель "порядочного дома". Он приехал на 5 дней в Одессу за "товаром".
— Вы спрашиваете, — говорила ему хозяйка, — как наши дела? Какие у нас могут быть дела, когда развелось столько одиночек? Вы были на Дерибасовской улице? Они — эти одиночки — перехватывают всех мужчин, чтоб им за живот перехватывало. И что себе город думает, не знаю! Скоро ни одному порядочному человеку нельзя будет пройти по улице. А сколько в Одессе секретных домов!
Хозяйка глубоко вздохнула.
— Вам вредно много говорить, — заметила ей Антонина Ивановна и сунула обратно вылезавший из ее шиньона черепаховый гребень.
— Э! — ответила на это хозяйка. — Говори, не говори, все равно 200 лет жить не будешь… А долги. Мне должны 5000 руб., у меня есть векселя и расписки, и я не знаю, как получить их. Ко мне, например, три года ходил один богатый фуч. За три года он провел четыре тысячи рублей. А теперь он. перестал ходить, потому что женился. Он остался мне должен 300 руб. за один "интересный вечер". У меня расписка есть от него. Полгода я его не беспокоила и вчера только послала к нему Симона с распиской. Но этот Симон, чтоб он светлого дня не имел, вы же его знаете, 200 раз я говорила ему, чтобы он расписку дал только ему в руки, а он показал расписку его жене. Можете себе представить, что было. Господин этот прибежал сюда и такой тарарам наделал. Ногами топал, волосы на себе рвал и кричал: "Вы погубили меня! Жена хочет развестись со мною!"