— А Лева ваш как поживает? — спросил собеседник.
— Э! Беда мне с ним.
Хозяйка, увидав Надю, поманила ее к себе пальцем и, не говоря ни слова, поправила на ней пелеринку.
Надя после этого пошла вместе с Бетей обратно в зал и заняла прежнее место. Макс играл падеспань.
— А ты умеешь "скирать по-балабарски"? — спросила Бетя Надю.
— Что такое?
— Говорить по-"балабарски". Балабарски, это такой разговор. Мы — девушки — говорим по-балабарски, когда не хотим, чтобы нас гости понимали. Хочешь, я научу тебя? "Скирать" — значит говорить. "Хромчать" — кушать, "хромчальник" — рот, "бырлять" — пить, "кирьяный" — пьяный, "мотрачки" — глаза, "шпилять" — играть… Будешь помнить?
— Буду… Но почему гостей еще нет?
— Обожди. Еще рано. Гости являются после 12 часов ночи, после театра, именин.
XVIIIОДЕССКАЯ МОЛОДЕЖЬ
— Кто будет подметать?! Девушки! — крикнула на весь зал Антонина Ивановна.
— Не я! Не я!
— Я вчера подметала!
— А я позавчера! — ответили девушки.
— Ах вы, лодыри! — выругалась экономка. — Стало быть, никто подметать не будет?!
— Я буду! — заявила вдруг Леля-Матросский Свисток и спрыгнула с кушетки.
— Вот паинька-девочка, — похвалила экономка. — Сейчас принесу веник.
— И она вышла в коридор.
По уходе ее девушки окружили Лелю и стали приставать к ней с просьбами:
— Леля-мамочка! Подмети мне хорошего пассажира (гостя). Толстого такого подрядчика, чтобы можно было скинуть ему баши (сорвать с него куш).
— А мне душку-флотского!
— А мне офицера, только не пехотного, а казачьего!
— А мне волопромышленника!
— А мне варшавского или бердичевского купца.
— Хорошо, ладно, слышу, — отвечала, смеясь, Леля.
— Иди-ка сюда, — крикнула ей экономка, появившись в дверях с веником.
Леля подошла. Экономка передала ей веник и сказала:
— Подметай.
— Только не от дверей, а от лестницы! — крикнули ей девушки.
— Можно!
Леля вышла в коридор, подошла к лестнице и стала мести. Она мела медленно и с таким серьезным выражением лица, словно священнодействовала.
Скоро под веником образовалась небольшая кучка из окурков и обгорелых спичек. Леля, не изменяя выражения лица, вогнала эту кучку в зал.
— Есть что-нибудь? — спросили девушки.
— Есть, — ответила Леля.
Девушки подбежали к кучке, нагнулись и, как дети, захлопали в ладоши.
Одна, ткнув пальцем в окурок, крикнула:
— Вот мой волопромышленник.
Другая, ткнув пальцем в спичку, крикнула:
— Вот мой офицер!
Надя ничего не понимала, что вокруг нее делается, и обратилась за объяснением к Бете.
— Что они делают?
— Гадают, будут ли сегодня пассажиры (гости) — объяснила Бетя. — А пассажиры будут и много их будет. Видишь, сколько окурков?
Леля, окруженная товарками, загнала кучку окурков на середину зала под люстру. Потом, разогнув спину, она с вытянутым над головой веником три раза обошла вокруг люстры, легла на пол на живот и заболтала ногами.
Последний "номер" не входил в программу гадания. Гадание, после того, как она обошла люстру, окончилось.
Леля баловалась теперь, как школьник.
— Вставай! Будет лежать на полу, — сказала ей строго экономка.
В это время в зал пролез какой-то мастодонт, укутанный в меховую шубу и накрытый высокой меховой шапкой, из-под которой выглядывала курьезная физиономия — маленькие насмешливые глаза, толстый и синий, как картофель, нос, длинные висячие усы и большие красные щеки.
— Ура! Пассажир! — крикнула Леля.
— Подрядчик! — крикнула Тоска.
— Нет, волопромышленник! — крикнула Антонина Ивановна.
Пассажира приняли с почетом. Шестеро девиц взяли его на абордаж и, награждая его всякими ласкательными эпитетами — "мамочка" и "душенька", — потащили его в угол.
Вслед за ним пролез в зал другой пассажир — в куцем пальто.
"Ррржжззззз!" — донеслось вдруг с улицы. К дому подкатили трое дрожек.
Сима Огонь подскочила к окну, распахнула ставни и выглянула на улицу.
Внизу, в светлом пятне от фонаря, высаживались молодые люди.
— Гости, гости! — весело вскричала Сима.
— Ура! — заорали девушки.
— А правда, я — молодчина? — приставала к каждой Леля.
Она была очень довольна своим гаданием и сияла.
— Правда, молодчина, — отвечали ей.
Около дюжины девиц бросились вон из зала и устремились к площадке, на которой, попирая ногами мат с надписью: "Добро пожаловать, милые гости", с улыбкой и распростертыми объятиями поджидала гостей Антонина Ивановна.
Молодые люди, расплатившись с извозчиками, один за другим входили в прихожую со смехом, толкали друг друга, непечатно ругались и сдавали швейцару пальто и галоши.
— Вун-Чхи! — пронзительно крикнула Матросский Свисток.
— Вун-Чхи! — радостно повторили за нею остальные девушки.
Вун-Чхи был отставной студент, красивый парень лет 27, шатен с веселыми карими глазами. Он считался постоянным посетителем этого дома и был любим всеми девушками за свою доброту, благородство, жизнерадостность и многочисленные таланты.
Каждый приход его считался в этом доме большим событием. Как всегда, он предводительствовал небольшой компанией и был навеселе.
Волоча за собой, как шлейф, полузимнюю старую шинель с выцветшим бобром, он медленно подымался наверх по лестнице, убранной растениями, презрительно оглядывал следовавшую за ним компанию и, сильно жестикулируя, трагически декламировал знаменитое Гейневское стихотворение:
Фраки, черные чулочки, —
Все так чинно, миловидно,
Комплименты и остроты,
Только сердца здесь не видно.
Ухожу от вас я в горы, —
Там в природе ближе люди,
Ветерок там тихо веет,
Легче дышится там груди.
Компания из семи юношей ржала и скалила зубы и один из них, по имени Онаний — совсем зелененький юноша, настоящий "карандаш" — ронял сквозь ржанье:
— Вот подлец! Вот фрукт! Чудак! Что выдумал? "Фраки, черные чулочки, горы!" Это он на горы лезет! Ой, умру!
Пока Вун-Чхи взбирался на горы девушки столпились у верхней ступеньки и осыпали его приветствиями и вопросами:
— Здорово!
— Папиросы принес?
— А петефуры?
— Где брошь? Давай брошь! Ты обещал!
А когда он взобрался на площадку, они тесно окружили его и задергали.
— Тьфу, тьфу! — стал Вун-Чхи комично отплевываться и отмахиваться руками. — Да расточатся врази. Брысь!
Но девушки не "расточались". Они, напротив, теснее обступили его и сильнее задергали.
Антонина Ивановна поспешила к нему на выручку.
— Да что вы уцепились за него, как черт за сухую вербу?! — прошипела она. — Дайте-ка им по шеям, — сказала хозяйка.
Девушки перестали дергать его и отскочили.
— Здорово, коллега! — проговорила весело Антонина Ивановна и протянула Вун-Чхи руку.
— Какой я тебе коллега? — ответил со смехом Вун-Чхи, пожав ей руку, и спросил начальническим тоном: — Все благополучно?
— Так точно! — отрапортовала Антонина Ивановна.
— А! Мадам! — воскликнул Вун-Чхи. — Как всегда — на славном посту! Я и не заметил вас! Пардон!
Хозяйка ласково улыбнулась и беззвучно засмеялась. И она также благоволила к нему.
— Позвольте пожать вашу честную, мозолистую руку, — сказал Вун-Чхи и сильно потряс ее руку.
— Ой! — скривилась хозяйка. — Чтоб вы 200.000 рублей выиграли. Вы мне чуть руку не вывихнули.
Девушки и товарищи Вун-Чхи, глядя на эту сценку, так и покатывались.
Вид у Вун-Чхи был теперь самый бесшабашный. Шинель, скатившись с одного плеча, почти вся лежала на полу. Фуражка сбилась на затылок и из-под нее на лицо вывалился, закрыв пол-носа, длинный локон. Увидав среди девушек 10-пудовую Ксюру-Пожарную Бочку Вун-Чхи, как прежде, трагически продекламировал:
— Офелия! О Нимфа! Ступай в монастырь!
Вун-Чхи затем достал из бокового кармана шинели бутылку с бенедиктином, откупорил ее, поднял ее, как бокал, и важно обратился к окружающим:
— Леди и джентльмены! В наш, извините за выражение, XX век, в наш подлый, гнусный и возмутительный век, век пара и электричества, единственное утешение для порядочного человека — бене-диктин. А посему предлагаю тост за бенедиктинских монахов. Ура! — и он поднес бутылку ко рту.
Но девушки не дали ему пить. После первого глотка они схватили его под руки и повели в зал. За ним последовала с прежним ржанием его компания.
"Топор" при появлении его привстал, поклонился и вопросительно посмотрел на него. Он ждал приказаний. Вун-Чхи подумал немного и сказал по-еврейски (несмотря на то, что он был православный, он недурно говорил по-еврейски):
— Шпиль мир а штикеле (играй мне кусочек) "Скажи, фарвус (зачем) тебя я встретил?".
"Топор" заиграл.
Вун-Чхи лениво подобрал шинель, ниже сдвинул на затылок фуражку и повернулся на каблуках.
Против него сидела Надежда Николаевна, как всегда, строгая и мечтательная. Вун-Чхи упал перед нею на колени и протянул руки со словами:
— О, моя греза прекрасная, принцесса моя светлоокая…
— Книгу принес? — оборвала она его.
— Как же, строгая женщина!
Он встал, порылся в шинели и протянул ей томик Гейне.
— Мерси.
— Не угодно ли тебе божественного нектара? — спросил он и указал на бутылку с бенедиктином.
Она отрицательно качнула головой.
— Спасибо. Мне больше останется, — и он стал тянуть божественный нектар.
Надежда Николаевна посмотрела на него долгим грустным взглядом, покачала головой и процедила:
— Неисправимый.
Вун-Чхи услышал это и сказал ей серьезно:
— Знаешь, когда я исправлюсь?
— Когда?
— Когда я найду человека.
— А я не человек? — весело спросила Саша-Шансонетка, неожиданно обхватив его сзади руками.
Вун-Чхи посмотрел на нее и решительно ответил:
— Нет.
— Кто же я?
— Падшая.
Саша медленно отняла руки и нахмурилась. Она сильно обиделась и хотела пойти прочь, но Вун-Чхи схватил ее за руку, обнял за талию и ласково проговорил: