— Воды… воды просил… сжалилась, подошла.
Прохрипел Славик, но тут же получил прикладом по ребрам и глухо застонал.
— Ты, курвааа, ты что делала здесь?
— Он… он стонал, и я подошла.
— На улице что делала?
Навис надо мной жуткий, вонючий и борода до груди достает.
— Астма у меня… воздухом подышать вышла.
— Астма?
Сгреб за грудки, тряхнул, и у меня нож, который я у Максима взяла, из рук выпал.
— Что за… — подобрал нож и на меня смотрит, а я судорожно сглотнула и пальцы в кулаки сжала.
— Отпусти. Это жена Аслана. К нему отведи, пусть сам разбирается с бабой своей.
— Да ее, бл*дь, за то, что к свинье этой неверной подошла, зашибить надо. Трогала его вроде или показалось мне.
— Пусть муж разбирается, правильно Мустафа сказал, — голос узнала и замерла, не оборачиваясь, — запри в кладовке. Аслан встанет, сам решит, что делать с ней.
— Я б допросил сучку. Она тоже русская. О чем говорила с ним? Почему с ножом? Освободить хотела его?
— Жена Аслана это — я сказал. Даже если она б его сейчас на волю выпустила — он решать будет.
Шамиль грозно исподлобья на своего посмотрел, и тот назад отступил и мне кивнул.
— За мной иди. До утра в кладовке посидишь.
Я на Славика посмотрела и, тяжело выдохнув, пошла следом за бородатым, он мне дверь открыл в каком-то сыром узком помещении, заставленном банками с консервами, и, втолкнув внутрь, закрыл дверь снаружи.
Руки продолжали дрожать и в кармане платья ключ. Если бы они его увидели, то это, наверное, был бы конец. Я пошарила по полкам и спрятала ключ за банками. Значит, дети не автобусе. И я даже не знаю хорошо ли это или нет. Внутри теплилась еще какая-то призрачная надежда на то, что Максим спрятал детей, и они в тепле и не голодны. Какая-то часть меня искренне в это верила. Не могла я смириться с тем, что он одичал настолько… что не помнит, как сильно любил свою маленькую принцессу. Как был ей долгое время и мамой, и папой.
Закрыла глаза и опустила голову на руки. Сама не заметила, как задремала. После страшной бессонницы, мучавшей меня все эти дни, я впервые заснула. Вскинула голову от того, что дверь отворилась. Не успела прийти в себя и даже проснуться, как меня схватили за шкирку, за волосы и впечатали в стену с такой силой, что потемнело перед глазами.
— Ты что сделала, дура? Что сделала, мать твою? И мне что, бл*дь, с этим делать?
Глаза в глаза и жутко от того, что его трясет от ярости так, что руки, сжимающие меня, дрожат.
— Чего ты лезешь, бл***дь? Какого хрена? Просто сиди в комнате. Это так сложно? Отвечай. Сложноооо?
— Сложно, — выплюнула ему в лицо. — Сложно. Ты не говоришь, где дети. Ты… ты истязаешь его… ты… ты людей убиваешь… женщин… как сидеть?
— Молча, — мрачно прорычал мне в лицо и, схватив за руку, поволок на улицу. Вытянул во двор туда, где сидела толпа дружков во главе с самой главной мразью — Шамилем. Толкнул в спину к дереву.
— Зарезать она его хотела. За то, что меня убить собирался.
Ухмыльнулся и пнул меня снова в спину.
— Дура-баба.
— Точно дура, — заржали дружки, но не их главарь, он то на меня, то на Максима посматривал.
— Так накажи за своеволие. Убила б — обмен бы не состоялся. Пусть знает свое место. Строптивая баба у тебя. Не воспитал ты ее по-нашему. Сразу видно, долго среди этих жил. Обрусел совсем. — закурил и ногу на ногу закинул. — Сегодня заложника зарезать хотела — завтра из нас кого-то.
— Шкуру с нее спущу. Не посмеет больше, — процедил Максим и теперь уже сильно толкнул к дереву, так, что я невольно обхватила ствол и, зажмурив глаза, прижалась к нему всем телом. Услышала звон метала и, скорее, догадалась, что мой муж снял ремень со штанов.
— Смотри не забей, а то к кому от Джанан бегать будешь?
Теперь усмехнулся Шамиль, а я закусила губу и приготовилась. До последнего надеялась, что не ударит… Он ударил. Не знаю, насколько сильно, но у меня потемнело перед глазами.
— Сказал, чтоб в комнате сидела?
И удар.
— Сказал, чтоб никуда не лезла?
Еще один, и по спине судорога от боли прошла.
— Сказал, чтоб сюда не ехала?
Затошнило и спазм к горлу подступил, застонала, и слезы выступили на глазах.
— Сказал, чтоб мне никогда не перечила?
Несколько раз подряд ремень на спину опустил, и меня потом прошибло и колени задрожали, ногти о ствол сломала и щеку счесала, когда дергалась.
— Хватит, Аслан. — голос Шамиля до боли резанул по нервам. — Что с них баб возьмешь. Дуры они и есть дуры. Хорош.
Услышала, как ремень на землю швырнул.
— Пусть Дагмара займется ею. Уберите на хер.
А я отстраниться от дерева не могу, кажется, руки разожму и упаду на землю. Спина не просто болит, ее ломит от боли. Как будто одновременно несколько синяков взбухли, и кожа до мяса слазит. Все же поднял руку, а обещал никогда… обещал. Ни одно обещание ничего не стоит. Ложь. Каждое слово. Ненавижу его. Как же я его ненавижу.
— Когда Радмира привезут?
— Через час.
— Пусть Васю этого хренова готовят на обмен. Как говоришь фамилия твоя? Ты, свинья. Отвечай.
— Говоров… Василий Говоров.
Я судорожно сглотнула и приоткрыла глаза… Максим скрыл настоящее имя Изгоя и… его сейчас освободят… обменяют на какого-то Радмира.
А я опять больше ничего не понимаю. Ничего, кроме боли от ударов.
— Дура. Зачем Аслану перечишь? Жить надоело?
Дагмара смазывала мои раны жирной мазью, а я смотрела перед собой и ничего не слышала, ничего не осознавала, не готова была осознать. Кроме ощущения полной прострации и непонимания того, что происходит. Как будто я иду босыми ногами по поверхности айсберга из заледеневшей крови и вдруг начинаю понимать, что там, внизу, под тоннами кровавой бездны километры черноты, и я и на десятую долю не представляю, насколько она ужасна. За окнами было на удивление тихо. Иногда раздавались голоса боевиков. Они негромко разговаривали, и я поняла, что их не так уж много. Остальные, судя по всему, поехали на тот самый обмен вместе с Асланом. Я слышала, как отъехала машина.
— Чего молчишь? Гордая? Здесь она быстро исчезнет, гордость твоя.
Я не хотела ей отвечать. Ни с кем из них мне говорить не хотелось. Склонила голову на руки и прикрыла воспаленные веки. Если Изгой освободится, то у детей есть шанс выжить.
— Джанан, принеси русской отвар. Я его на кухне оставила, чтоб настоялся. Давай, поживее. Аслан сказал, чтоб к вечеру на ноги ее поставили.
— А мне зачем на ноги ее ставить? Чтоб он к ней опять трахаться пошел… С тех пор, как здесь сука эта появилась, он забыл обо мне.
— Заткнись. Даже не смей вслух говорить об этом. Твой хозяин и господин должен получать удовольствие, а ты должна этому радоваться.
— Радоваться? Он… он меня отправит, сама знаешь куда.
— В этом твое истинное предназначение. Хватит болтать. Неси отвар.
Дагмара вернулась ко мне, закончила мазать мои шрамы, накрыла меня покрывалом.
— Что нашел в тебе? Кожа да кости. И свежести не первой, и явно рожала. Лицо смазливое. А так… Как все русские, пигалица бледная.
— Вон выйди.
Вздрогнула и сжалась всем телом. Голос знаком и внушает самый настоящий ужас от того, что я знаю, кому он принадлежит — Шамилю. А еще знаю, что он может начать задавать вопросы, на которые я могу дать неправильные ответы.
— Зачем освободить его хотела?
Спросил и уселся рядом на стул. Я его не видела только слышала. И от этого было еще страшнее.
— Прирезать я его хотела, а не освободить.
— Ложь. Я видел у тебя ключ.
Судорожно сглотнула. Какого черта меня допрашивает этот человек? Или Аслану уже все равно, и он отдал меня на растерзание своему названому брату?
— У меня не было ключа, — ответила упрямо и тут же добавила, — вам показалось.
И тут же от боли в глазах потемнело, кожа головы так натянулась, что из глаз слезы брызнули — это Шамиль меня за волосы дернул и голову назад оттянул.
— Ты. Грязная подстилка. Я тебе кишки выпущу и матку выверну наизнанку. Брату яйца крутишь, а мне не сможешь. Зачем отпустить хотела?
Максима здесь нет… вот он и пришел ко мне. Не хочу верить, что мой муж позволил бы кому-то другому истязать меня. Слишком велика роскошь. Он обычно любит это делать сам. И как-то криво усмехнулась собственным мыслям.
— Что ты лыбишься? Больная что ли? Отвечай, или я тебе хребет сломаю.
Стиснул мне горло с такой силой, что я захрипела, и тут же разжал, давая передышку:
— По… пожалела. Он… он в автобусе был с детьми и женой. Мы… мы подружились.
— С детьми и женой?
Закивала, кусая губы от боли и страха.
— А мне сказал, что не женат. — оттянул голову еще дальше и за горло снова сдавил, перекрывая дыхание. — Кто врет? Ты или он?
Задыхаясь, пыталась схватить руками воздух.
— Он… он мог… чтоб вы не тронули жену… он… я не знаю его.
— Сука лживая… а сиськи красивые, — рука вниз скользнула к моей груди, но тронуть не успел и в ту же секунду застонал.
— Руки от нее убери.
— Аслан.
— Руки убрал, я сказал.
Стоят друг напротив друга. Взглядами сцепились намертво. Максим так сдавил запястье Шамиля, что тот слегка присел на полусогнутых. А я на мужа смотрю и вижу то, чего боевик не видит — на спине Максима кровавые пятна и грязь, словно он с кем-то дрался и валялся, катался по земле.
— Брат. Это же шалава русская. У тебя таких вагон…
— Она мне жена. Настоящая. Моя. Женщина. Тронешь ее — меня оскорбишь.
Что-то внутри сжалось от этих слов, зашлось, задрожало так, что слезы рыданием впились в истерзанное горло, содрали изнутри кожу, вызывая болезненный спазм.
— Даже так? С братом драться будешь?
— Если мою женщину позволяешь себе тронуть, не брат ты, а шакал.
Молчи. Молчи, Максим. Это же… это же, и правда, Шакал. Опасная тварь. Но лицо Шамиля вдруг изменило выражение, и он пожал плечами.
— Хм… знал бы, что настолько дорога, не тронул бы. Отпусти. Руку сломаешь.