Андрей вернулся спустя почти сутки. Сутки, в течение которых я так и стояла у окна. Не ела и не легла. Только дождалась звонка от Фаины. Она встретила детей и забрала в клинику на осмотр. Теперь я могла быть спокойна — она позаботится о них. Может, кто-то скажет, что я плохая мать… и пусть. Пусть меня считают плохой матерью. Но я не могла бросить его здесь одного и уехать… мне казалось, что, если я это сделаю, никто не захочет его спасать… даже Андрей.
Брат вернулся. Я видела, как подъехала машина и в нетерпении проводила пальцами по запотевшему стеклу, оставляя влажные следы.
— Они согласились впустить тебя к нему. На несколько минут. Поехали.
Закрыла глаза… нет, облегчения я не испытала. И не испытаю до тех пор, пока его не отпустят.
— Спасибо тебе.
— Да… это было непросто. И очень опасно. Пришлось задействовать очень важных людей, чтобы эта встреча состоялась.
Я молчала. Мне было нечего ему сказать. Я чувствовала свою вину… как будто это я виновата в том, что натворил Максим. Когда любишь человека, берешь на себя часть ответственности за любые его поступки.
— Больше я ничего не могу сделать. Они приговорили его к смерти. Выбивают из него информацию о пособниках и о том, кто послал его сюда. Лишь поэтому он до сих пор жив. Как только он откроет им все, что они хотят — ему отрубят голову.
Я глухо застонала и сдавила пальцы так, что захрустели суставы.
— Поехали. Времени нет и опаздывать нельзя. Любой неверный шаг, и они могут передумать.
Я отошла от окна и посмотрела Андрею в глаза.
— Я уже одета, собрана.
— Волосы спрячь.
Подошла к зеркалу и набросила на голову платок, завязала его вокруг шеи. Худая, бледная как смерть. В гроб кладут краше. На щеке все еще виден кровоподтек от удара. На спине еще плохо зажили рубцы… А ведь я должна его ненавидеть. Должна и не могу… Вышла на улицу к Андрею — он уже ждал меня у машины. Курит… так и не бросил после смерти отца. Старался и не смог. Возвращается каждый раз. Пока ехали, оба молчали. Нас сопровождал еще один автомобиль. Все вооружены до зубов. Сорок минут, по размытым проселочным дорогам, кружили за городом, пока не приблизились к деревне. На вид это была самая обычная деревня. Очень старая с покосившимися домами. Издалека слышно, как блеют козы.
Деревню охраняют боевики. Вздрогнула, когда увидела людей в масках на лицах с автоматами в руках.
Нас обыскали. Обоих. Я видела, как сверкают глаза ублюдка, который ощупывал меня. Посмотрела на Андрея и увидела в его глазах неописуемую ярость. Но мы оба знали, что это придется проглотить и молчать. И мы молчали. Позволили им досконально проверить наши вещи и карманы, осмотреть обувь.
Мы прошли мимо них. Брат поддерживал меня под руку, вел по тускло освещенным улочкам, в сопровождении двух бандитов. Я тяжело дышала, с каждой секундой, мне не хватало воздуха все больше.
Нас привели в одно из одноэтажных зданий, больше похожее на сарай. Без окон с одной дверью. И оставили ждать на открытой местности. Вдалеке я увидела женщину в черных одеяниях и ребенка рядом с ней.
— Ждите.
Сказали нам и ушли. Исчезли за дверью сарая. Ждать пришлось довольно долго, и Андрей посмотрел на охраняющего нас террориста.
— Как долго ждать?
Тот посмотрел на меня довольно многозначительно.
— Говори при ней.
— Пленный на допросе. Когда закончат, тогда и увидите. Если он сможет говорить.
И ухмыльнулся. Я увидела, как Андрей сжал кулаки.
— Вы знали, что мы приедем. Почему допрос сейчас?
— Карим решает, когда допрашивать, а его действия не обсуждаются.
Я скорее почувствовала его, чем увидела, а потом резко обернулась и чуть не закричала. Они тащили его под руки, обмякшего, волочившего босые окровавленные ноги по земле. Заросший весь, растрепанный, в рваной одежде, залитой кровью. Лица не видно, он уронил голову на грудь.
Хотела броситься к нему, но бандит с автоматом вскинул руку и направил на меня дуло.
— Не дергаться. Когда позовут, тогда и зайдешь. Жди.
Меня впустили через несколько минут. Одну.
Когда зашла в отворившуюся дверь, которая вела в узкое затхлое и вонючее помещение, запахло сыростью. Меня проводили вперед по узкому коридору и спустили в подвальное помещение по узкой лестнице. Дверь за мной закрылась, а я прижала руку ко рту, чтобы не закричать. Я ожидала чего угодно… но только не этого… боже, не этого.
Максим висел на веревках. Как животные висят на крюках в скотобойне. И на нем живого места не осталось… Весь в синяках и кровоподтеках, вздувшихся следах от ударов плетью. Из ран сочилась кровь и сукровица. Одежда висела на нем жалкими лохмотьями. Макс опустил голову на грудь и, казалось, был без сознания.
Помещение маленькое, узкое, не развернуться. Нас разделяла узкая решетка с тонкими прутьями.
Я подошла к нему, тяжело дыша, сдерживая дикий вопль отчаянья. В таком состоянии невозможно кого-то слышать и чувствовать.
Я не знала, что сказать… у меня не было слов. На секунду мне показалось, что он мертв, я вцепилась в прутья руками, жадно вглядываясь в его лицо, стараясь уловить слабое дыхание. Уловила. Он дышал поверхностно, тяжело с перерывами. А я наоборот — задыхалась, и сердце заходилось от боли, оно кричало и корчилось, истекало кровью. Всхлипнув, я протянула руку, чтобы тронуть его, и в этот момент он дернул головой, чтобы избежать прикосновения.
Неужели увидел… неужели почувствовал, что я здесь?
— Максим… Максим, это я… ты меня слышишь? Я здесь. Я не оставлю тебя. Я… я сделаю все, чтоб тебя отпустили. Посмотри на меня, умоляю… пожалуйста.
Его голова слегка приподнялась, и он снова уронил ее на грудь. Дрогнули опухшие, багровые веки. Он пытался приоткрыть глаза и не смог. Я застонала от бессилия, от того, что с меня самой словно содрали кожу живьем. Как же сильно я чувствовала его боль каждой клеточкой своего тела. И уже не думала в этот момент о том, что он сделал с нами, со мной. Я просто понимала, что если он умрет, умру и я. Не смогу без него… Он часть меня. Темная, адская, беспросветная… но моя. Кусок моего сердца, кусок моей души. И в моей груди его сердце…
— Я принесла воды. Это все, что получилось принести… я напою тебя.
Достала флягу, открутила крышку и попыталась просунуть руку с крышечкой к его губам… и в этот момент Максим приоткрыл заплывшие глаза, стараясь посмотреть на меня. Потрескавшиеся, иссохшие от жажды, разбитые губы шевельнулись, и я прильнула к клетке.
— Что? Я не услышала… скажи еще раз. Прошу…
— У-би-рай-сяяяяя, — прохрипел, содрогаясь всем телом, — вооооон.
ГЛАВА 10
Любовь — это жертвенность. Часто и эгоизм называют любовью. Только тот, кто по доброй воле может отказаться от любимого ради его счастья, действительно любит всей душой.
— Пошла вон, — каждый слог давался ему с трудом. Он захлебывался звуками и не открывал глаза.
— Не уйду, — упрямо, кусая губы, сжимая руки в кулаки так, что ногти впились в кожу ладоней, распарывая ее до крови. — Не оставлю тебя, слышишь? В горе и в радости, в болезни и в смерти. Помнишь? Пред Богом жена тебе и перед Дьяволом. И ни одна бумажка этого не изменит.
Схватилась за решетку, протискивая руку с крышкой и поднося к его израненным губам.
— Попей немного, тебе надо пить.
Дернул головой и усмехнулся уголком рта, застонал, закашлялся, и изо рта потекла струйка крови. От ужаса я вскрикнула… когда-то считала, что если кровь со рта идет — это конец. Но он оскалился в попытке засмеяться, и зубы тоже были испачканы в крови. Его гадская привычка разгрызать щеку до мяса, когда его корежит изнутри и боль нет сил терпеть. От одной мысли, какие нечеловеческие пытки ему пришлось вынести, меня затошнило.
— Я… все рав-в-но с-с-с-до-х-ну… уй-ди-и-и. Не смо-т-р-и-и-и.
С трудом приоткрыл веки, отыскивая меня помутневшим взглядом, удерживая голову на весу. От усилий у него запульсировала жилка на лбу и дрожал подбородок. Но глаза сверкнули тем самым непримиримым блеском, который был в них всегда.
Дернула решетку с яростью и отчаянием. Закричала, голос сорвался на глухое рыдание:
— Я здесь, чтобы спасти тебя. Я не оставлю. Я буду бороться. Я буду выгрызать тебя у них зубами. Ты не сдохнешь. Говори мне, что хочешь. Прогоняй, обзывай, презирай и ненавидь меня… ничто и никто не сотрет из моего сердца любовь к тебе. Я тебя люблю. Так люблю, что не смогу без тебя жить. Не смогу, слышишь, ты. Воронов. Ты мой. И плевала я, что ты об этом думаешь. Я не позволю тебя убить… пойду на что угодно.
Опустил опухшие веки и тихо пробормотал.
— Я… я уже не люблю. Не лю-б-лю те-бя. У-би-рай-ся. Не нуж-на ты мне. Не ну-ж-нааааа, — последний слог выхаркал и затрясся всем телом от усилий.
Сползла по решетке вниз, дотягиваясь руками до его связанных ног, испачканных грязью и кровью. Впилась в них ледяными руками, рыдая, прижимаясь всем телом к клетке.
— Не люби. Пусть так. Пусть не нужна. Как ты говорил… моей любви хватит на нас двоих. Хватит ее… хватит, чтобы вытащить тебя отсюда. Ты — моя жизнь, Максим. Тебя не станет, и от меня ничего не останется.
Но мне кажется, что он меня уже не слышит. Глаза закрыты, грудь едва приподнимается и опадает. Поднялась, шатаясь, с пола, удерживаясь за прутья, не отрывая взгляда от любимого лица. Протиснула руку сквозь прутья и коснулась заросшей, грязной щеки, провела по ней дрожащими пальцами. Сердце сжалось так, что от боли в глазах потемнело. Провела вниз по груди, чтобы ощутить, как бьется сердце под изодранной рубашкой. Испачкала ладонь его кровью, захлебнулась стоном, увидев на его коже вздувшиеся следы от ударов плетью.
— Там… в твоей груди не твое сердце. Нет. Не твое. Там мое… остановится, и меня не станет, Максим… Ты это понимаешь? Безумец. Я же живу одним тобой.
Он едва дернулся, и в груди что-то зарокотало, как сдерживаемый ураган, как пробуждающееся торнадо в недрах земли. Дрожит и пытается сдержать эту дрожь… дрожит, когда мои пальцы касаются его тела.