— Я вас загрызу, горло перекушу, не трогайте меня. Ублюдки, — заорала, чувствуя, как Длинный пытается схватить меня, чтоб перекинуть через плечо. Я изловчилась и укусила его за запястье, а он тут же ударил наотмашь по губам, и у меня из глаз непроизвольно брызнули слезы.
— Останешься без зубов и сосать станет удобнее, правда, платить меньше будут, — длинный заржал и все же перекинул меня через плечо.
— Бл**, Жора, ни хрена себе, глянь, кто прикатил?
Длинный замер, придавив меня посильнее, чтоб не брыкалась.
— Какого хрена Зверю здесь надо в такое время?
Жора поставил меня обратно, удерживая за шкирку на вытянутой руке.
— Мне интересно, какого ему вообще здесь надо? Ствол есть?
— Нет. Дома оставил.
— Хреново.
— Не ссы. Может, пронесет.
Я посмотрела на того, кого они назвали Зверем, и сердце радостно подпрыгнуло — Макс вернулся. За мной.
— Здорово, Макс, зачем пожаловал?
— Девку оставь, Лис. Руки убери и отойди в сторону.
— Тебе какая разница? Не ты нас крышуешь. Девка наша.
Треск… очень характерный, и вой того, кому-то только что, кажется, сломали нос или челюсть. Коротышка стоял на четвереньках и матерился, зажимая лицо руками, сквозь пальцы сочилась кровь. Длинный выпустил мои волосы, но продолжал держать меня за шкирку, пятясь назад.
— Эй-эй-эй, потише, Зверь, потише. Это наша шлюха, бабки не отдавала. Какого хера? Ты что, защитником малолетних сосок заделался? Говори, зачем пришел. Все мирно порешаем.
— Нечего решать. За ней пришел. Это моя девка.
Я смотрела на Макса, вытирая разбитые губы тыльной стороной ладони. Коротышка только поднялся с колен, намереваясь наброситься на Макса сзади, но тот резко обернулся и уложил его обратно ударом ноги.
В руке у Длинного блеснуло лезвие.
— Уходи, Зверь, по-хорошему. Попишу и ее, и тебя.
Макс склонил голову к одному плечу, потом к другому, хрустя шейными позвонками.
— Отпусти, я сказал. Не люблю повторять дважды.
Длинный заржал, но очень неубедительно, фальшиво. Его рука, которой он сжимал меня за затылок, дрожала, как и нож в его второй руке.
— Вали отсюда, это не твоя территория. Не хрен здесь права качать. Мы не под тобой ходим.
— А трижды не повторяю вообще.
Я не успела понять, как Макс выбил у Длинного нож. Это было слишком быстро и неожиданно. Потому что в данный момент он просто методично превращал лицо Жоры в месиво, а тот орал и пытался спрятаться, закрывался руками, полз по асфальту, а Макс догонял, переворачивал на спину и снова бил, сначала по рукам, ломая кости, а потом снова в лицо.
— Я не знал, что девка твоя. Она стояла тут… Я думал, шлюха… Я… Зверь, пожалуйста, давай забудем. — он захлебывался кровью, кашлял, — Забирай сучку и забудем. Прекращай… Зверь… мать твою, ааааа.
Коротышка давно удрал, его машина, завизжав покрышками, скрылась из вида еще пару минут назад. Я снова посмотрела на Макса, который склонился над Жорой и опять замахнулся. Точнее, над тем, что было Жорой. Лица я там уже не видела. Сплошной синяк и кровавое месиво. Меня передернуло от ужаса.
— Макс, хватит, — закричала так громко, что уши заложило, заливаясь слезами и дрожа всем телом. — Ты же убьешь его. Не надо.
Макс повернул ко мне голову, и я увидела его взгляд — очень страшный, холодный, безумный, словно ему нравится то, что он сейчас делает. Взгляд психопата. Меня передернуло.
— Хватит, — едва шевеля разбитыми губами, прошептала я.
Он отшвырнул Длинного и пнул ногой, тот замычал, пытаясь встать, шатаясь на коленях, свернулся пополам и начал блевать на асфальт.
— Живи, мразь, ей спасибо скажи.
Он улыбался, как и тогда на дороге, неосознанно, удовлетворенно, вытер щеку тыльной стороной ладони и швырнул нож в дерево. А меня насильно отвернули и затолкали в какой-то вонючий сарай, открыли крышку погреба и столкнули вниз. Крышка с грохотом закрылась, звякнул замок. Я оказалась в кромешной тьме. Протянула руки вперед — это какой-то погреб, на полках стоят банки и мешки. Ощупала все впереди себя и медленно опустилась на пол, застеленный каким-то картоном, обняла себя обеими руками, пытаясь унять дрожь.
"Главное, что Максим жив. Все остальное совершенно не важно. И я не стану сейчас думать, какой ценой он выжил и что происходит там наверху. Над нами одно и тоже небо, и нам светят одни и те же звезды. И если его сердце бьется — значит, и мое не остановится. И пусть все горит синим пламенем. Я справлюсь, я все смогу выдержать, я способна на что угодно ради него".
И на какие-то наносекунды меня охватывает первобытным ужасом, что я могу ошибаться… что я не переживу разочарования, оно способно меня убить. Со всем можно смириться, со всем можно постараться жить дальше, со всем, кроме его смерти и моей смерти в нем. Если внутри, там, под толстой шерстью, за окровавленными клыками и жадно вздымающейся звериной грудной клеткой нет для меня места, то я уже труп. Я способна вытерпеть все, кроме его равнодушия ко мне. Я сильнее титана и крепче гранита, если мой Зверь все еще любит меня… и слабее былинки, ничтожней пепла на ветру, если разлюбил. Тогда я проиграла… тогда я принесла в жертву свои материнские чувства, свою свободу, свою жизнь на алтарь пустоты.
Прошло несколько часов. Не знаю точно — сколько, но я считала про себя минуты, чтобы не сойти с ума, а потом незаметно для себя задремала.
Меня разбудили шорохи. Я насчитала, что сейчас глубокая ночь, но я ведь могу и заблуждаться. Вверху кто-то крадучись передвигался. Мои глаза привыкли к темноте, и я уже различала стеллажи, стоящие в ряд консервные и стеклянные банки. Наверху что-то двигали, но весьма осторожно. Что сейчас? Утро? День? Вечер? Может быть, я ошиблась? Кто ходит там? Неужели Шамиль уже прислал за мной? Но создавалось впечатление, что там сверху что-то ищут. Чья-то нога ступила прямо на крышку погреба — раздался скрип. Неслышно вскочила с пола и прижалась спиной к стеллажам. Неудачно прижалась — раздался звон, банки ударились друг о друга, когда один из стеллажей пошатнулся. Наверху стало очень тихо. Меня услышали. Сердце тревожно пропустило один удар, и липкие пальчики страха поскребли по онемевшему затылку. Звякнул замок, что-то заскрипело, как будто трется металл о металл или скребется. Крышка погреба открылась, а я сильно зажмурилась, когда услышала, как ко мне вниз кто-то спрыгнул.
Оно зашлось сразу. Мое сердце. Заныло, застонало, защемило так, что дышать стало больно. Я ощутила ЕГО кожей, каждой мурашкой на своем теле, каждой порой, каждой сошедшей по нему с ума молекулой, каждым пропущенным биением пульса. Его запах, его сжатое и прерывистое дыхание. Ни с кем и ни с чем никогда не спутать. Мне хотелось громко, надрывно заорать, завопить так, чтоб проклятые банки полопались, а вместо крика рот просто открылся и из горла вырвался едва слышный, хриплый, клокочущий стон. Я так и не открыла глаза, мой подбородок дрожал, я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Хватала воздух, как рыба жадно хватает воду после того, как чуть не иссохла насмерть. А потом медленно приоткрыла веки и встретилась с его взглядом. Его глаза блестят во мраке, влажно блестят. Там плещется океан боли, и она не только его… там плещется и моя тоже. И мы оба тонем в ней, жадно хватаемся друг за друга, идем на дно, не отрывая взглядов и не произнося ни слова. Блеск в его глазах превращается в дрожащее стекло… оно расколется и изрежет нас обоих, потому что я впервые вижу, как он плачет. Мой Зверь. Плачет от боли. Да, мой родной, она слишком невыносимая, чтобы терпеть. Я знаю. Ты пришел за мной. А иначе и быть не могло.
Они все могли говорить, что угодно. Шамиль, мой брат, не важно кто. Своего мужчину по-настоящему знаю только я. Только я могу чувствовать его изнутри, только мне дано такое проклятие быть его вторым сердцебиением и биться в такт его дыханию. Мой жуткий зверь нашел бы меня даже в пасти у самого дьявола и выбил бы последнему все клыки. Потому что для Максима Воронова нет ничего невозможного, потому что самое адское и жуткое порождение кошмара — это он сам. И дьявол ничто в сравнении с ним. Максим неисчислимо долго смотрел мне в глаза, а потом тяжело рухнул вниз, на колени, к моим ногам, сдавил щиколотки и прижался лицом к ледяным ступням, прижался к ним шершавыми губами, опаляя словно кипятком. В тишине только наше дыхание — его хриплое, свистящее и срывающееся мое. Целует мои грязные ноги, а я смотрю на сгорбленную, скрюченную фигуру, на распростертого на полу самого сильного, самого гордого из всех мужчин, что я когда-либо знала, и понимаю, что ни одно слово не было бы красноречивей этих немых касаний губами.
Может, кому-то нужны клятвы, признания, тонны обещаний и тонны речей о прощении… а для меня каждая секунда, что мой мужчина стоит передо мной на коленях, молча уткнувшись лицом в мои ступни, драгоценнее любой, самой горячей мольбы о прощении. И он ждет. Смиренно, внизу, ждет моего решения, сдавливая мои щиколотки горячими руками. Раздавленный, одинокий, вечно непрощенный, никем не понятый отверженный дикий зверь, загнанный в ловушку собственных страстей монстр, склонивший голову к моим ногам.
Я медленно опустилась вниз, к нему, зарываясь обеими руками в жесткие волосы, запуская в них скрюченные пальцы, сдавливая с такой силой, что казалось, могу их вырвать с корнями, с тихим стоном, вжимаясь лицом в его макушку, застыв в невыкричанном рыдании, зажмурившись до боли.
Так и стояли, согнутые, дрожащие, лихорадочно хватающиеся друг за друга, хаотично сдавливающие волосы, плечи, пока наши лица не соприкоснулись в жестком трении щек, в касаниях лбом о лоб, тыкании губами в губы, в слезы, губами в глаза. Куда попало, лишь бы трогать, касаться, дышать, втягивать свой смертельный наркотик. И ни одного слова. Трение моей щеки о его жесткую бороду намного ярче любого слова. Мы в агонии возрождения из пепла. Нашего очередного воскрешения. И оно проходит в адской боли и в тишине. Только пальцы находят друг друга и давят до хруста, а губы ищут, хватают воздух, волосы, ресницы, одежду.