— Кто вы? — изумленно спросил он на незнакомом Пьеру языке. — Негр? Почему здесь негр?
Пьеру вдруг показалось (никогда раньше подобная мысль не могла прийти ему в голову), будто этому белому человеку неприятны его прикосновения. Он резко выпрямился.
— Почему вы молчите? — спросил опять новичок и вдруг, видимо что-то сообразив, перешел на знакомый Пьеру английский язык.
— Вы американец? Пленный?
Пьер отрицательно покачал головой.
— Я — француз, — сказал он устало. — Я — заключенный… Кто вы?
Русский капитан-парашютист Самсонов был сброшен с самолета для установления связи с партизанами, действовавшими неподалеку от лагеря Леске, неудачно приземлился, сломал ногу, потерял сознание и очнулся, уже связанный, в плену. Фашистский патруль передал его в лагерь.
— Вот и все, — усмехнулся капитан черными запекшимися губами. — Нужно думать, как бежать отсюда.
Так вот они какие, эти русские, о которых так проникновенно рассказывал Пьеру Форжерон… Чем-то он напоминал молодого лейтенанта Мильпо, память о котором бережно хранил Трувиль.
Пьер попросил капитана рассказать о битве на Волге. А потом рассказал ему о себе. Кажется, никогда ни с кем (он не пытался объяснить себе почему) Пьер не был так откровенен.
Самсонов перелистал рукопись Пьера, рассмотрел иллюстрации.
Пьер не отрывал от него взгляда.
— Да, все написанное здесь — правда. Это законы джунглей, — медленно сказал капитан. — Но в Америке живут не одни куклуксклановцы. Тысячи простых людей, и среди них много наших настоящих друзей. — Он неловко повернулся и охнул ст боли. — Знаете, Трувиль, почему они так охотятся за вашей подписью? Наши войска бьют фашистов на Востоке. Только что открылся второй фронт на Западе. Американцы, долго стоявшие в бездействии, тоже начали наступление, вступили во Францию и Италию. В американских войсках воюют негры. Они принимают участие в освобождении вашей Родины, Трувиль. Многие, несомненно, знают вас, и доктор Геббельс постарается, чтобы эта ваша книга дошла до каждого негра. Немцы повезут вас в Берлин, дадут выступить в опере и на первой странице книги поместят ваш портрет: знаменитый певец, негр Трувиль, на сцене Берлинского театра. Или вас сфотографируют в дружеской беседе с самим фюрером. Вы понимаете, какое влияние окажет это на воюющих американских негров? Вон тот портрет негра-учителя, повешенного в Филадельфии, и рядом портрет негра, беседующего с фюрером… Основное сейчас — борьба с Гитлером, — продолжал капитан, — а ваша книга помешает этой борьбе. Купить жизнь ценой измены? Мне кажется, вы мужественный человек, Трувиль. И должны решить это сами.
В окнах уже серел рассвет. Они сидели рядом. Двое заключенных. Негр-француз и русский капитан. Для каждого из них эта короткая ночь могла быть последней.
Рано утром охранники увели Самсонова. Через час приехал полковник Фенстер. Он вошел в комнату Трувиля, закрыл дверь и вопросительно посмотрел на Пьера тусклыми глазами.
— Машина уже заправлена. Переоденетесь в дороге. Давайте рукопись. И поменьше переживаний, Трувиль, поменьше переживаний. Из Берлина мы телеграфируем Дездемоне.
Пьер подошел к столу, взял рукопись и швырнул прямо в лицо доктору Фенстеру. Пенсне в золотой оправе свалилось с лица Фенстера на шершавую некрашеную половицу. Это было последнее, что отпечаталось в сознании Пьера Трувиля.
Мы ворвались в лагерь внезапно. Фашисты не успели ни эвакуировать заключенных, ни уничтожить их. В этом лагере содержались французы, лионцы, марсельцы, руанцы, парижане.
Эсэсовцы, охранявшие лагерь, сбежали. Начальника лагеря Леске, как выяснилось, еще несколько месяцев назад, после побега группы заключенных во главе с Форжероном, разжаловали и отправили на передовые позиции.
В углу двора на опрокинутой тачке сидел старый седой негр. Я подошел к нему, и он поднялся мне навстречу. Грязная бурая повязка на лбу. Бронзовое лицо изрезано морщинами. По правой щеке змеился глубокий незаживший шрам. В больших глазах, казалось, навеки застыла тяжелая тоска. Но в рисунке крупных губ чувствовалась большая воля.
— Вы — Пьер Трувиль? — спросил я.
Он удивленно посмотрел на меня.
Я знал историю Пьера Трувиля. Мне рассказал ее недавно мой старый друг майор Самсонов, с которым мы повстречались на фронтовых перепутьях. Самсонов бежал из лагеря в группе Форжерона.
И вот он стоит передо мной, Пьер Трувиль, и пытливо всматривается в меня. Я рассказал ему о Самсонове, и этот полумертвый человек улыбнулся широкой, открытой улыбкой.
…Доктор Фенстер самолично избил Трувиля рукояткой парабеллума, едва не проломив ему голову. Потом его долго били в карцере. Но убивать актера полковник, очевидно, запретил. Впрочем, он и так умирал медленной смертью.
Трувиль закашлялся, и на углах его губ показалась кровь.
— Раньше я хотел умереть, а теперь я должен жить. Я должен найти Фенстера. Должен найти…
Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки.
— Передайте мой привет господину Самсонову, — сказал Трувиль. — Я не забыл его и не забуду никогда.
А я чуть было не сказал — мой привет Аннете. Но удержался. Кто знает, какой будет их встреча и состоится ли она вообще?
Каштаны уже осыпались, и большие узорчатые золотые листья устилали землю парижских бульваров.
Он шел тем же путем, что и пять лет назад. Пять лет… А ему казалось, что прошло по меньшей мере пятьдесят.
Париж вновь жил своей старой веселой жизнью. На бульварах играла детвора. Кафе были переполнены. Слышались обрывки песен, музыка, звон бокалов. По улицам безостановочно катили машины. Только теперь это были большей частью американские джипы. Американские офицеры и солдаты шагали по парижским улицам.
Пьер ускорил шаг. Блеснула светлая полоса реки.
Вот и знакомый дом. Он не посылал никаких писем, и никто не спешил ему навстречу. Никто не ждал его.
Высокий, седой, морщинистый негр медленно подымается по лестнице. Вот сейчас он позвонит, и на пороге покажется незнакомый человек, удивленно ответит: «Мишле? Трувиль? Вы не сюда попали, мсье».
С неожиданной решимостью он нажимает кнопку звонка. Легкие шаги за дверью. Дверь распахивается.
— Аннета!..
В минувшие годы он много раз играл Мефистофеля, а теперь ему хотелось воскликнуть как Фаусту: «Мгновение, остановись!..» Но даже старый мудрый Фауст не мог остановить мгновения.
И вот Пьер на руках вносит маленькую Дездемону в комнату. В глубоком кресле по-прежнему сидит старый доктор Мишле со своей неизменной трубкой, и бесконечно протирает платком стекла очков, и говорит срывающимся голосом:
— Ну вот и Пьер… Ну и очень хорошо… Понятно? Очень хорошо.
Аннета сквозь слезы смотрит на Пьера, на его шрам, на седой бобрик волос и ничего этого не видит, и крепче прижимается к его широкой груди. Пьер не расспрашивает ее ни о чем. Он знает, он чувствует сердцем, что негодяй Фенстер все время обманывал его, что Аннета ждала его все эти страшные годы, что она любит его.
Оказалось, что рассказ о пяти годах разлуки можно уложить в несколько десятков минут. Разве передать словами все свои мысли, все чувства за эти годы? Но любящие люди умеют проникать далеко за пределы скупых одноцветных слов…
Доктор Мишле обнял Пьера и сказал проникновенно:
— Вы держали себя как настоящий француз, Пьер. Я горжусь вами.
Полковника Фенстера ни Мишле, ни Аннета не видели с того дня, как Пьера увезли в гестапо. Доктору Мишле удалось тогда поставить дочь на ноги, и они бежали из Парижа. На юге они неожиданно встретили Поля Мильпо. Да, Поля Мильпо. Значит, он остался жив тогда, под Парижем? Да, жив. Поль увел их с собой в маки. Он командовал большим партизанским отрядом. Доктор Мишле стал врачом отряда, Аннета выполняла всякие не особо важные поручения. Иногда она пела для партизан, и они берегли ее и очень любили. Она верила, что Пьер жив, и ждала его, и хотела быть достойной своего Пьера.
Оказалось, что у Пьера сохранилось немало былой силы. Он так сжал Аннету в своих объятиях, что доктор Мишле обеспокоился, не понадобится ли его врачебное вмешательство. А потом доктор вспомнил, что у него всякие дела в городе и, кстати, нужно сходить к Жану Мильпо, захватить пару бутылок вина. Да, да. Жив курилка. И будет очень рад видеть Пьера.
— Папа, — сказала Аннета. — Мы вечером сами сходим к Мильпо. И Пьер посмотрит новый Париж.
Мишле нахмурился:
— Не думаю, чтобы этот новый Париж очень-то понравился Пьеру. Слишком много американцев. Понятно?
Раздался звонок. В комнату вошел человек в полувоенном американском костюме с фотоаппаратом через плечо.
— Пьер, вот удача, — оживилась Аннета. — Это американский корреспондент Гарри Пиксон. Он был у нас в отряде, Пьер. Он должен знать всю твою историю.
Пьеру не хотелось ничего рассказывать. Только остаться наедине с Аннетой. Только вдвоем. Но Гарри Пиксон сразу почувствовал настоящий материал.
— Господин Трувиль, — сказал он возбужденно. — Вы сами не можете оценить значения того, что с вами произошло. Это сенсация! Или я ничего не понимаю в газетном деле. Завтра вся Америка будет знать о вашем подвиге. Это героизм, господин Трувиль!
Он снимал Пьера в анфас и профиль, просил повторить первый момент встречи и снимал его вместе с Аннетой.
Пьеру все это смертельно надоело. Он не хотел ничего инсценировать.
— Но это ведь так важно. Это очень важно, Пьер, — шептала ему Аннета.
Наконец корреспондент убежал. Он собирался сегодня же передать материал по бильду. Доктор Мишле, иронически улыбавшийся при съемках, тоже ушел. Они остались вдвоем.
Когда сгустились сумерки, они пошли в кафе «Старая Франция». На набережной молодая цветочница продавала орхидеи. Пьер вспомнил букет доктора Фенстера и нахмурился. Он так и не сумел разыскать полковника. Где он теперь — сидит в камере перед судом, прячется переодетый в Мюнхене или гуляет по парку где-нибудь в Вальпарайсо.