— Это, видимо, центр, — объявила Клерг. — У Оксфорда тоже должна быть своя точка опоры. Пусть окраины перестраиваются, как угодно, — обезобразить сердце города никому не удастся:
Оксфорд ожил с таинственной внезапностью. На улицах появились молодые люди в коротких плащах, наброшенных на плечи, перекинутых через плечо или руку. Крум осведомился у одного из них, что это за площадь.
— Рэдклиф. Вон там Брейзноз, а дальше Хайз.
— А где «Митра»?
— Направо.
— Благодарю.
— Не за что.
Студент тряхнул непокрытой головой, поклонился Клер и поспешил дальше.
— Ну что, Гони?
— Зайдём в гостиницу и выпьем по коктейлю.
Когда они входили в «Митру», мотоциклист в кожаном комбинезоне и шлеме, стоявший около своей машины, внимательно посмотрел им вслед.
После коктейля и бисквитов они вышли на улицу, склоняясь к решению, которое Крум сформулировал вслух:
— Ещё рано, и погода хорошая. Поедем домой через мост Магдалины на Бенсон, Дорчестер и Хенли.
— Остановитесь на мосту, Тони. Я хочу взглянуть на мою тёзку.
Фонари отбрасывали светлые полосы на чернильно-тёмные воды реки Черрел; над нею в темноте хмуро высился массивный мост Магдалины, за которым в направлении Кристчерч-Медоу тянулась редкая цепочка огней. Позади молодых людей расстилалась широкая улица — два ряда серых слабо освещённых фасадов и подъездов; внизу, под мостом, беззвучно струилась река.
— Её, наверно, называют здесь кратко — Черр.
— Летом я заведу себе плоскодонку. Знаете, Клер, в верховьях река ещё красивее, чем здесь.
— Вы научите меня грести?
— А как же!
— Скоро десять. День прошёл чудесно, Тони!
Он бросил на неё сбоку долгий взгляд и завёл машину. Неужели ему всю жизнь вот так стремительно мчаться с нею вперёд? Неужели им не суждена настоящая долгая остановка?
— Хотите спать, Клер?
— Не очень. Но коктейль был жутко крепкий. Если устали, я могу сесть за руль.
— Устал? Нет, что вы! Я просто подумал, что каждая миля удаляет меня от вас.
В темноте дорога всегда длиннее и совсем не та, что при свете. Глаз обнаруживает на ней сотни не замеченных днём предметов: изгороди, стога сена, деревья, дома, повороты. Деревни и те кажутся другими. В Дорчестере Тони остановил машину, чтобы узнать дорогу; их обогнал мотоциклист, и Крум крикнул ему:
— Куда на Хенли?
— Прямо.
Они доехали до следующей деревни.
— Это, должно быть, Неттлбед, — сказал Крум. — Теперь до самого Хенли — ничего, а оттуда до Лондона ещё тридцать пять миль. В двенадцать будем дома.
— Бедняжка! Вам ведь предстоит ещё один конец.
— Ничего, буду гнать как сумасшедший.
Клер погладила его по обшлагу пальто, и они опять замолчали.
Когда машина въехала в лес, Тони неожиданно сбросил газ.
— Освещение отказало!
Мимо, резко притормозив, пролетел мотоциклист и на ходу крикнул:
— Сэр, у вас погасли фары.
Крум остановил машину:
— Этого ещё не хватало. Наверно, сел аккумулятор.
Клер рассмеялась. Тони вылез и, обойдя вокруг машины, осмотрел её.
— Я помню этот лес. Отсюда до Хенли добрых пять миль. Что ж, попытаем счастья, — поползём как-нибудь.
— А если я вылезу и пойду перед машиной?
— Нет, сейчас слишком темно. Я могу вас задавить.
Ярдов через сто Тони опять остановился:
— Мы съехали с дороги. Никогда не водил машину в такой темноте.
Клер снова рассмеялась.
— Вот вам и приключение, мой дорогой.
— А я ещё и фонарь не захватил. Насколько помню, этот лес тянется мили на две.
— Ну что ж, попробуем ещё раз.
Мимо со свистом пролетел автомобиль. Шофёр что-то крикнул.
— Живо! Поезжайте за ним. Тони!
Но прежде чем Крум успел завести мотор, автомобиль уже скрылся. Наверно, съехал под гору или куда-нибудь свернул. Машина Тони медленно поползла вперёд.
— Черт! — неожиданно выругался он. — Опять съехали с дороги.
— Выводите её на шоссе, и подумаем, как быть. Жилья никакого до самого Хенли?
— Никакого. Кроме того, аккумулятор не везде зарядишь. Впрочем, надеюсь, дело не в нём: просто сгорел какой-нибудь контакт.
— Что, если оставить машину и пойти пешком? Здесь в лесу её никто не тронет.
— А потом? — возразил Крум. — Мне ведь с нею нужно утром быть дома. Вот что, я провожу вас до гостиницы, достану фонарь и вернусь. С фонарём я как-нибудь доведу её до Хенли; если не удастся, просто переночую в ней, а утром выеду пораньше и подхвачу вас на мосту.
— Но это же десять миль пешком! А почему нам не остаться здесь вместе до рассвета? Провести ночь в автомобиле — моя давняя мечта.
В Круме шла внутренняя борьба. Целую ночь с Клер! Наедине!
— А вы полагаетесь на меня?
— Тони, не будьте таким старомодным. Остаться здесь — разумнее всего и, кроме того, даже забавно. Будет гораздо хуже, если мы врежемся в другую машину или нас задержат за езду без света.
— Проклятая луна! Никогда её нет, когда нужно! — проворчал Тони. — Вы серьёзно это предлагаете?
Клер тронула его за руку:
— Отведите автомобиль подальше от шоссе. Помедленней. Осторожно! Стоп.
Машину слегка тряхнуло.
— Мы наехали на дерево и встали спиной к дороге, — сказала Клер. Пойду посмотрю, не видно ли нас.
В ожидании её Крум поправил ковёр и подушки сиденья. Он подумал: «Раз она относится к этому так спокойно, значит, любви ко мне у неё нет». При мысли о долгой тёмной ночи наедине с нею его пробирала дрожь: он понимал, какая пытка ему предстоит. Наконец до него донёсся её голос:
— Всё в порядке. Машины совсем не видно. Теперь сходите проверьте вы, а я заберусь внутрь.
Тони двигался ощупью и, лишь почувствовав под ногами твёрдый грунт, сообразил, что выбрался на дорогу. Мрак здесь немного поредел, но звёзд всё равно не было видно. Тони постоял с минуту, затем по-прежнему ощупью побрёл назад. Машина так безнадёжно затерялась во тьме, что ему пришлось свистнуть и подождать, пока не раздастся ответный свист. Да, темно, хоть глаз выколи! Он влез в автомобиль.
— Стекло оставить открытым или поднять?
— Да, но только до половины. Мне очень удобно, Тони.
— Слава богу. Не возражаете, если закурю трубку?
— Разумеется, нет. Дайте мне сигаретку. Ну вот, теперь почти как в раю.
— Именно почти, — чуть слышно бросил Тони.
— Хотела бы я посмотреть на лицо тёти Эм, если бы она увидела нас! Вам тепло?
— Кожаные подушки не пробьёт никакой холод. А вам?
— Очень.
Опять наступило, молчание. Потом Клер сказала:
— Тони, вы меня простите, да? Я ведь дала обещание.
— Не беспокойтесь, всё будет хорошо, — ответил Крум.
— Мне виден только кончик вашего носа — и то лишь когда вы затягиваетесь.
В свою очередь при свете сигареты Клер он увидел её зубы, улыбку на губах и нижнюю часть лица до глаз, утонувших в темноте.
— Снимите шляпу, Клер. И помните, моё плечо к вашим услугам.
— Смотрите, не давайте мне храпеть.
— Храпеть? Вам?
— При случае все храпят. Я тоже могу.
Они немного поговорили, но все, кроме ощущения её близости в темноте, уже казалось ему нереальным. Изредка он различал шум проезжавших по дороге машин, но больше никаких звуков не доносилось: ночь была слишком тёмной даже для сов. Трубка потухла, и Тони сунул её в карман. Клер полулежала на сиденье так близко от него, что он чувствовал её локоть. Он затаил дыхание. Уже уснула? Ну, а ему предстоит бессонная ночь — где уж тут уснуть, когда лёгкий исходящий от неё аромат будоражит все его чувства, а его рука пылает от прикосновения её руки! Даже если все ограничится только этим — и тогда грех тратить такую ночь на сон.
— Тони, если вы в самом деле не возражаете, я положу вам голову на плечо.
— Конечно, кладите!
Голова Клер погрузилась в шарф Тони; лёгкий аромат, напоминавший ему сосновый лес в солнечный день, стал сильнее. Прямо не верится, что она рядом с ним, что голова её лежит у него на плече и что так будет ещё целых шесть-семь часов. Тони вздрогнул. Как все спокойно и прозаично! Ничто в ней не выдаёт ни страсти, ни волнения, словно он её брат. И вдруг его осенило: эта ночь — испытание, которое нужно выдержать, потому что иначе она отшатнётся и уйдёт от него. Теперь она спит. Да, по-настоящему. В этом не может быть сомнений: стоит только вслушаться в ритмический звук, издаваемый её горлом, — звук, трогательно слабый, как клохтанье птенца, немножко забавный и бесконечно дорогой! Что бы ни было дальше, одного не зачеркнёшь — он всё-таки провёл с нею ночь! Тони сидел тихо, как мышь, если, конечно, мышам случается сидеть тихо. Чем глубже Клер погружалась в сон, тем тяжелей становилась её голова и тем доверчивей она прижималась к нему. Он сидел, вслушивался в её дыхание, и чувство его к ней углублялось, превращалось в страстное желание защищать её и служить ей. А ночь, холодная, непроглядная, беззвучная, — машины по дороге больше не шли, — разделяла с ним его одиночество. Она бодрствовала и дышала, словно огромное, мрачное, всепоглощающее чудовище. Да, ночь не спит. Тони отдавал себе в этом отчёт впервые в жизни. Ночь, как и день, не знает сна. Глухая и равнодушная ко всему, она тоже наделена жизнью: она не говорит, не движется, только бодрствует и дышит. Лунная и звёздная или беспросветная и глухая, как сегодня, она всегда — великий спутник человека.
Рука Тони затекла, и Клер, словно почувствовав это, приподняла голову, хотя не проснулась. Он быстро растёр плечо и еле успел отдёрнуть пальцы, как её голова качнулась и опустилась на прежнее место. Он осторожно повернул лицо, так что губы его коснулись её волос, и опять услышал те же слабые ритмические звуки, похожие на клохтанье птенца. Затем они смолкли и на смену им пришло глубокое дыхание — признак крепкого сна. Тогда, сморенный дремотой, уснул и он.
XIX
Крум проснулся, совершенно одеревенев и не соображая, где он. Кто-то поблизости от него сказал:
— Уже светает, Тони, но ещё ничего не видно.