— Но меньше трёх. Мне кажется, вы просто вынудили её покинуть вас, а затем использовали первую же возможность застраховать себя от её возвращения.
— Неправда.
— Хорошо, допускаю. Скажите, вы обратились в сыскное агентство до отъезда из Англии на Цейлон?
— Нет.
— Вы можете подтвердить это под присягой?
— Да.
— Как же вы вошли с ним в контакт?
— Я поручил сделать это моим поверенным.
— О, так, значит, до отъезда вы беседовали с вашими поверенными?
— Да.
— Невзирая на то, что у вас ещё не было подозрений?
— Когда человек уезжает так далеко, он должен побеседовать со своими поверенными. Это естественно.
— Вы беседовали с ними о вашей жене?
— И о ней и о других делах.
— Что же вы сказали им о вашей жене?
Динни опять подняла глаза. Ей было всё омерзительнее видеть, как травят человека, пусть даже её противника.
— По-моему, я сказал только, что она остаётся здесь у своих родителей.
— И это всё?
— Возможно, я прибавил, что наши отношения усложнились.
— И это всё?
— Помнится, я сказал ещё: «Пока что не представляю себе, чем всё это кончится».
— Готовы ли вы подтвердить под присягой, что не сказали: «Я, может быть, поручу вам установить за ней наблюдение».
— Готов.
— Готовы ли вы присягнуть, что не сказали вашим поверенным ничего, наводящего их на мысль о желательности для вас развода?
— Не могу отвечать за мысли, на которые навели их мои слова.
— Попрошу не отклоняться в сторону, сэр. Упомянули вы о разводе или нет?
— Не помню.
— Не помните? Сложилось или не сложилось у них мнение, что вы намерены начать дело?
— Не знаю. Я сказал им только, что наши отношения усложнились.
— Мы это уже слышали, и это не ответ на мой вопрос.
Динни увидела, как судья высунул голову.
— Мистер Инстон, истец показал, что не знает, какое мнение сложилось у его поверенных. Что ещё вы хотите услышать?
— Милорд, существо порученного мне дела, — я рад возможности кратко резюмировать его, — сводится к тому, что, как только истец так или иначе вынудил свою жену покинуть его, он решил развестись с ней и был готов схватиться за любой предлог, могущий послужить основанием для развода.
— Что ж, вам предоставлено право вызвать его поверенного.
— Ваша милость!..
Этот краткий возглас прозвучал так, словно адвокат собрался пожать плечами, но передумал и переложил этот жест на слова.
— Хорошо, продолжайте.
Динни со вздохом облегчения уловила заключительные нотки в голосе Инстона «не-заткнёшь-за пояс».
— Итак, хотя вы начали дело, основываясь только на сплетнях, и осложнили его, потребовав возмещения ущерба от человека, с которым не сказали и двух слов, вы пытаетесь внушить присяжным, что вы терпимый и благоразумный супруг, чьё единственное желание — вернуть жену обратно?
Динни в последний раз подняла глаза на лицо Корвена, скрытое под ещё более непроницаемой, чем обычно, маской.
— Я вовсе не намерен что-либо внушать присяжным.
— Очень хорошо!
За спиной девушки зашуршал шёлк мантии.
— Милорд, — произнёс неторопливый звучный голос, — поскольку мой коллега придаёт этому такое значение, я вызову поверенного истца.
«Очень молодой» Роджер, перегнувшись к Динни, шепнул:
— Дорнфорд приглашает вас всех позавтракать с ним…
Девушка почти ничего не ела: она испытывала нечто вроде тошноты. Такого ощущения не вызывало у неё ни дело Хьюберта, ни расследование смерти Ферза, хотя и то и другое стоили ей гораздо больших страхов и волнений. Она впервые столкнулась с той безмерной злобой, которая сопровождает тяжбу между частными лицами. Упорное стремление уличить противника в низости, злонамеренности, лживости, проявлявшееся в каждой реплике перекрёстного допроса, тяжело сказывалось на её нервах.
Когда они возвращались в суд, Дорнфорд заметил:
— Я знаю, каково вам сейчас. Но не забудьте, что процесс — своего рода игра: обе стороны подчиняются одинаковым правилам, а судья присматривает, чтобы они их не нарушали. Я много раз прикидывал, нельзя ли устроить всё это по-другому, но так ничего и не придумал.
— Посидев на таком процессе, перестаёшь верить, что в мире есть что-нибудь до конца чистое.
— А я вообще в этом сомневаюсь.
— Здесь даже Чеширский кот разучится улыбаться, — отозвалась Динни.
— Здесь не улыбаются, Динни. Эти слова следовало бы высечь над входом в суд.
То ли благодаря этому краткому разговору, то ли потому, что она уже притерпелась, Динни легче перенесла дневное заседание, целиком ушедшее на простой и перекрёстный допрос стюардессы и агентов частного сыска. К четырём часам допрос истца и свидетелей обвинения закончился, и «очень молодой» Роджер подмигнул Динни с таким видом, словно хотел сказать: «Сейчас суд удалится и я позволю себе взять понюшку».
XXX
Возвращаясь в такси на Саут-сквер, Клер долго молчала и, лишь когда машина поравнялась с Большим Бэном, вдруг заговорила:
— Подумать только, Динни! Он заглянул в автомобиль, когда мы спали! А может быть, он просто приврал?
— Будь это так, его показания были бы ещё убедительнее.
— Разумеется, я положила голову на плечо Тони. Как же иначе? Пусть попробуют сами поспать в двухместной машине.
— Удивляюсь, как он не разбудил вас своим фонарём.
— Вероятно, всё-таки будил. Я припоминаю, что несколько раз просыпалась как от толчка. Нет, глупей всего я вела себя в тот вечер, после кино и обеда, когда пригласила Тони зайти ко мне и чего-нибудь выпить. Мы были до того наивны, что даже не подумали о возможной слежке. В зале было много публики?
— Да. Завтра будет ещё больше.
— Ты видела Тони?
— Мельком.
— Напрасно я тебя не послушалась. Надо было предоставить события их течению. Эх, если бы я любила его!..
Динни промолчала.
В гостиной Флёр они застали тётю Эм. Она подплыла к Клер и уже открыла рот, но спохватилась, пристально взглянула на племянницу и ни с того ни с сего объявила:
— Всё едино! Ненавижу это выражение! От кого оно у меня? Динни, расскажи мне про судью. Он длинноносый?
— Нет. Но сидит он очень низко и всё время высовывает голову вперёд.
— Зачем?
— Я его не спрашивала, тётя.
Леди Монт повернулась к Флёр:
— Можно подать Клер обед в постель? Ступай, дорогая, прими хорошую ванну, ложись и не вставай до утра. Перед таким судьёй нужно выглядеть свежей. Флёр тебя проводит, а я поговорю с Динни.
Когда они ушли, леди Монт подошла к камину, где горели дрова:
— Утешь меня, Динни. Как в нашей семье могла случиться такая история? Это не к лицу никому из Черрелов, кроме разве твоего прадеда, но он ведь родился раньше королевы Виктории.
— Вы хотите сказать, что он был беспутным от природы?
— Да. Игрок. Любил удовольствия и компанию. Его жена мучилась с ним всю жизнь. Шотландка. Очень странно!
— В этом, наверно, и заключается причина того, что мы стали добропорядочными, — отозвалась Динни.
— В чём?
— В комбинации.
— Нет, скорее в деньгах, — возразила леди Монт. — Он их промотал.
— А их было много?
— Да. Его отец разбогател на хлебе.
— Нечестное богатство.
— Почему? Во всём виноват Наполеон. У нас было тогда шесть тысяч акров, а после твоего прадеда осталось только тысяча сто.
— И те большей частью под лесом.
— Да, чтобы стрелять вальдшнепов. Успеет процесс попасть в вечерние газеты?
— Разумеется. Джерри — человек на виду.
— Надеюсь, туалета Клер не коснутся. Понравились тебе присяжные?
Динни пожала плечами:
— Я не умею читать чужие мысли по лицам.
— Это всё равно как щупать нос у собаки: тебе кажется, что он горячий, а на самом деле она здорова. А что с молодым человеком?
— Он — единственный, кого мне по-настоящему жаль.
— Да, — согласилась леди Монт. — Каждый мужчина прелюбодействует, но в своём сердце, а не в автомобилях.
— Людям важно не то, что есть, а то, что кажется, тётя Эм.
— По мнению Лоренса, косвенные улики доказывают, что совершилось то, чего на самом деле никто не совершал. Он полагает, что так даже лучше: все равно Клер сочтут виновной в том, в чём она не виновата. Разве это справедливо, Динни?
— Нет, тётя.
— Ну, мне пора домой, к твоей матери. Она ничего не ест, только сидит, читает и все больше бледнеет. А Кон забыл даже про свой клуб. Флёр собирается увезти их и нас на своей машине в Монте-Карло, когда всё кончится. Она говорит, что нам будет там очень хорошо и что Ригз умеет держаться правой стороны, если не забывает об этом.
Динни покачала головой:
— Лучше всего у себя в норе, тётя.
— Не люблю ползать, — изрекла леди Монт. — Поцелуй меня и поскорей выходи замуж.
Когда тётка выплыла из комнаты, Динни отошла к окну и стала смотреть на сквер.
Это становится у них навязчивой идеей! Все — тётя Эм, дядя Эдриен, её отец, мать. Флёр, даже Клер — жаждут выдать её за Дорнфорда, и поскорее!
Им-то какое дело? Откуда в них инстинктивное стремление толкать людей в объятия друг друга? Раз ей нечего делать в жизни сейчас, брак ничего не изменит. Зачем он ей? «Дабы множить потомство своё», — вспомнилась ей заповедь прошлого. Жизнь должна продолжаться. Но для чего? В наши дни её никто не называет иначе как адом. А впереди — тоже ничего, кроме «прекрасного нового мира».
«Или католицизма, — мысленно добавила она. — Но я не верю ни в тот, ни в другой».
Она распахнула окно и облокотилась на подоконник. Вокруг девушки, жужжа, заметалась муха. Динни отогнала её, но та сейчас же вернулась. Мухи! У них тоже есть своё назначение в жизни. Но какое? Они если уж существуют, так существуют; если умирают, так умирают, но никогда не живут наполовину. Она снова отогнала муху, которая на этот раз не вернулась.
За спиной Динни раздался голос Флёр:
— Вы тут не простудитесь, дорогая? Ну и весна! Впрочем, я повторяю то же самое из мая в май. Пойдём выпьем чаю. Клер сидит в ванне с чашкой в одной руке и сигаретой в другой. Выглядит совершенно прелестно. Надеюсь, завтра всё кончится.