В центре всеобщего внимания мне очень захотелось свалить высокий стальной шест. Естественно, я знала, что человеку это не под силу. Мы еще немного побалагурили и разошлись.
А утром на линейке шест с поднятым флагом вдруг стал падать. Падение в моих глазах выглядело плавным, как в замедленных кадрах кино. Закричала женщина, попавшая под удар. Строй сбился. Начальник лагеря крикнул, чтобы к раненой не подходили близко. По полю уже бежал врач. Сзади слышался озадаченный говорок нашего тренера:
– Столько лет этой стойкой пользуемся, и никогда – ничего. Да ведь и ветра не было вроде. Кто-нибудь заметил, флаг вился или висел? Висел? Ну, я ж говорю – не от ветра.
Несмотря на серьезность ситуации, Сергей, Лешка и Наталья давились от смеха. А для меня настал момент истины. Цена силы показана. Оставалось дать мысленное согласие или отказ, кровь для подписи уже разлита.
С тех пор прошло лет пятнадцать. Я так и не прочла третью книгу о бесконтактном влиянии на людей. Издание постоянно попадалось мне на глаза, пока однажды я не кинула его в камин. Я не жалела об отказе. За свою недолгую жизнь я, слава богу, научилась обращаться к людям с просьбой, не подвергая их и себя сомнительным манипуляциям.
Зоны обитания Повесть
Глава 1. Льготная зона
1
Когда из дома уехали мои престарелые родители, я испытал некоторое облегчение. На их отъезде я никогда не настаивал, даже гордился, если кто-нибудь из приятелей спрашивал: «Влад, ты уже проводил своих?». А я мог ответить: «Моим еще рано». Но вот участились воспоминания жены о том, как уезжала ее мать, как напрасны оказались страхи, связанные с переселением, как мудро устроено современное общество, провожающее своих постаревших членов в специальные поселения (разумеется, по их собственному выбору и желанию).
Жена никогда впрямую не указывала на необходимость расстаться со свекрами. Разговор заводился как бы между прочим. Например: «Сегодня виделась с мамой по электронке. Посвежевшая, загорелая. Мне даже показалось, что у нее роман. Помнишь, как она здесь путала все программы? Помнишь, сколько ты к ней ездил с настройкой по поводу каждой стирки или уборки? А там техника упрощенная. Транспорт исключительно наземный. Много пешеходных дорожек. Здесь у нас такие расстояния до центра, что мы о них забыли».
Щебетание жены лилось вперемешку с сетованиями на очередное подорожание очередной услуги, ворчание на неадекватного, ожидающего окончания контракта начальника, эгоизм подруг и детей. Я бы не выделил в ее болтовне намеков на переселение, если бы не опущенные вдруг вниз глаза матери или остановившийся взор отца. На секунду повисала неловкость, ежились сыновья, словно им за шиворот попала колючка. А жена уже пересказывала рекламу новой системы домашнего микроклимата.
В детстве родители жили на первом этаже дома, а мы с сестрой – на втором. Сестра выросла, вышла замуж и уехала. Я привел в дом жену, потом появились дети. Нам с женой все чаще приходилось покидать дом, родителям – все реже. Мы не планировали, не договаривались, как то оно само получилось так, что наши с женой комнаты и большая гостиная оказались на первом этаже, а на втором разместились детские и родительские спальни. А потом мальчишки пошли в школу, им захотелось иметь тренажерный зал. Жена настояла на выносе из спален компьютерной техники и фильмотеки. Земля в пригороде к тому времени сильно подорожала, поэтому сделать пристройку можно было только за счет сада, но сад было жалко. Родители вложили свои сбережения, и вместе мы заказали «достройку» третьего этажа, куда и переселились наши старики. Тогда это слово звучало как шутка. Совершенно неожиданно разделившие нас пять метров высоты оказались мало преодолимыми. Раза два в день мы с женой по очереди поднимались к сыновьям и только раз в два месяца – к родителям.
Мы перестали удивляться, когда они не спускались к ужину – «Отдыхают, наверное. Не будем тревожить». Когда матери требовалась очередная диагностика, а отцу – смена протеза, мы по очереди возили их в медицинский центр. Жена первой стала отказываться от поездок. Они становились все более длительными по времени и дорогими по деньгам. «Врачи мне сочувствуют, – жаловалась она. – Почему они не живут в льготной зоне? Там же специализированное и абсолютно бесплатное лечение. Питание сбалансированное. Автоматика по уходу. Специалисты работают по каждой возрастной группе».
В проспектах, которые давали родителям в центре медицинского обследования, описывались вехи достижений развитого общества, которое пришло к возможности целиком удовлетворять потребности старшего поколения. В красочных буклетах тактично обыгрывалась главная стратегическая мысль – прогресс достиг такой скорости, что полноценная жизнь субъекта как рабочей единицы длится максимум тридцать лет. Обучение и стажировка – до тридцати, работа – еще тридцать, а потом обществу проще содержать индивида, чем организовать его переподготовку и адаптацию к новой технике, в том числе и бытовой.
Человек, достигающий шестидесятилетнего возраста, чувствовал себя динозавром среди нарастающих изменений в технике, культуре, политике, образовании. Самое печальное – он становился обузой на рабочем месте, так сказать, отработанной деталью техногенного общества. Какое-то время пытались использовать старшее поколение в сфере обучения, но и тут оно проигрывало новым обучающим программам – индивидуальным для каждого, разработанным на основе психолого-физиологических экспресс-тестов.
Льготные зоны подавались в описании как заслуженная и долгожданная награда, как оазисы счастья и благополучия. Они были построены в самых живописных местах вдали от транспортных магистралей. Там высокая среднестатистическая продолжительность жизни. Разумеется, имелась связь с миром. Можно навещать или принимать родственников. При желании можно организовать посильную трудовую и научную деятельность. Идиллия…
Трудный разговор начала мать. Странно. Именно она старательно обходила эту тему, но тут голос ее звучал так, как будто бы это она нас уговаривала: «Мы с дедом давно это местечко присмотрели. Вчера нам сообщили, что заказ принят и соответствует всем пожеланиям. Знакомые у нас там нашлись. И потом, это место напоминает мне городок, где я выросла. Там такие холмы и много зелени. По центральной улице ходит трамвайчик с большими окнами и смотровой площадкой наверху. Все лестницы с подъемниками. Для отца это важно. Так что к вечеру мы, пожалуй, соберемся. Тогда послезавтра мы начнем день на новом месте. Обязательно позвоним, покажем выбранный домик».
«Это главное, что вам там нравится, – подхватила нить разговора жена, – а где же эта красота находится?»
– Зона номер триста дробь пятьдесят два, – хрипло прозвучал голос отца. Из образовавшейся внутри пустоты меня вывел голос жены: «Что у тебя с шеей? Почему ты ее трешь?»
2
Как я уже говорил, после отъезда родителей я испытал облегчение. Мы отвели душу в бурных спорах и еще более бурных примирениях с женой. Я перестал оглядываться, не стоит ли за плечами отец или мама, когда ругал младшего лоботряса Димку. Они с Васькой не похожи ни в чем. Старший растет уверенным и ответственным парнем, а младший все не доделывает, забывает, забрасывает. Теперь никто не шептал: «Пойми, что в его возрасте это нормально… Вспомни, что ты сам когда-то…». Мое слово стало весомым. Я почувствовал себя настоящим главой семьи.
Жена повеселела. Семейные ужины чаще стали замещаться дружескими посиделками: у меня – со своими друзьями, у жены – со своими подругами, а мальчишки старались к нам спускаться реже. На втором этаже звучала современная музыка, гремели виртуальные войны, шло активное общение с девочками по Интернету. Третий этаж оказался лишним и пустовал.
Родители звонили каждый день, потом каждую неделю, потом каждый месяц или даже реже. Прошел год, а может – больше. Мне казалось, что Дима с Васей не скучают. Димка иногда срывался на воспоминания, Василий – никогда. А ведь именно его вырастили бабушка с дедушкой. Мы тогда были молодыми, интересовались карьерным ростом, учебой, развлечениями. И нас здорово выручали две «домашние няньки». Только однажды на стене в комнате старшего я обратил внимание на цифры, записанные старательно – это был номер зоны родителей и их телефон. Почему мы туда не ездили? Так по видеофону удобнее – эффект полного присутствия. Размер изображения – любой. На поездку придется потратить суток двое, туда и обратно. Говорить же стало почти не о чем, общих тем все меньше: внуки, здоровье – на все разговоры пяти минут хватит. Говорить о работе – неудобно, вдруг не поймут, почувствуют себя неловко. Старики тоже не настаивали, мол, понимаем, у вас дела, это мы теперь свободны.
Тревога и ощущение вины появились впервые в тот день, когда я, посмотрев на мониторе школьные успехи Димы и убедившись, что они – в числе самых низких показателей в классе, устроил ему очередной разнос. Обычно он вяло огрызался, уверял, что низкие баллы – случайность и скоро занесут новые результаты, где он будет в лидерах. В этот раз мой младший был не в духе. Он молчал так, что я прервал свою воспитательную речь. Тогда его подбородок задрожал, рот скривился, глаза заблестели. Он резко повернулся и убежал на третий этаж.
Жена, сидевшая в сторонке и не вмешивающаяся в наш разговор, некоторое время бесцельно походила по комнате, а потом поднялась за ним следом. Я решил проверить, не противоречат ли ее успокоительные слова моим ключевым установкам и, стараясь не шуметь, поднялся по забытой нами лестнице.
Димка сидел, вжавшись в старое кресло перед старым телевизором. Я вспомнил, что мать и отец оба любили это кресло и негласно соревновались, кто первым его займет. Почему они не купили второе? Отец говорил: «Дело не в кресле, а в месте». С другой стороны, зачем нужно было даже одно, это? При работающем телевизоре отец читал старые мемуары, а мама – рукодельничала.
Жена неловко примостилась на ручке кресла и гладила сына по голове.