– Видишь эту вывеску? Подойдешь в контору в течение первой половины дня. Получишь новое имя.
– Как это?
– Просто. Здесь не дают хода информации о погибших, если, например, несчастный случай произошел. Легальным человеком станешь. Только не тяни с оформлением. Это режимный объект.
– Так ведь все будут знать, что я – не я.
– Ты не один такой здесь. Наших не бойся. Главное, чтобы тебя город не искал.
Он вынул из бардачка бумагу, сверился с записью:
– Пятый барак, комната 38.
Я торопливо зашагал вдоль бараков, отсчитывая номера. Издали они казались маленькими, а здесь каждый растянулся на пять минут ходьбы. Навстречу попадались люди в мешковатой, грязной одежде. Вообще все напоминало кадры исторического фильма. Вряд ли кто в мегаполисе мог представить себе, что такие места и такой транспорт еще есть в наше время. Но люди не отличались. Нет явной агрессии или признаков деградации. Обычные человеческие лица.
Я потянул на себя тяжелую дверь пятого барака, вошел в полутемный коридор и убедился, что 38-я комната находится на втором этаже. Деревянная лестница на второй этаж – широкая и основательная, как в дорогих коттеджах, но перила затерты руками, которые занимались совсем не интеллектуальным трудом. Ряд одинаковых дверей с номерами. Остановился перед 38-й. Надо было перевести дух и унять сердцебиение, но костяшки пальцев уже барабанили по дереву.
Он открыл почти сразу, как будто ждал за дверью. Повзрослел – это точно. Я не успел произнести ни слова. Он обнял меня и неожиданно легко оторвал от пола.
– Правда, я стал сильным?
Глава 4. Зона Отчуждения
1
Когда-то я жил в городе… Меня уважали, потому что я имел хорошее образование, престижную профессию, постоянный доход. У меня были жена, дети, особняк, сад. Таким же богатством владел и мой отец, но оно обратилось в «ничто» с его выходом на пенсию. Он умер на Льготной зоне для стариков.
После развода с женой я с младшим сыном переехал на Промзону, но и там я принадлежал к немногочисленной группе людей, которые могли похвастаться домиком и должностью служащего. Кем я числюсь в Зоне Освоения? Рабочей единицей? Номером в статистике?
Занятие мне выбирает начальник. В магазин и столовую можно ходить «под запись». Раз в неделю из заработной платы высчитывают потраченное, остальное отдают на руки. Кредитные карточки здесь не в ходу. Вместо них пластиковые талоны определенной номинации. На зоне их подделать невозможно, а в мегаполисе, где их заказывают, они, в свою очередь, бесполезны. Если копить, то раза два в год можно съездить в поселение центрального офиса Зоны, где товара и развлечений больше. Некоторые так и поступали. Но мы с сыном на эту «обманку» не покупались. Центральный офис Зоны был слабой пародией на городские Зоны отдыха.
Я очень скучал по городу, по его ритму жизни, потоку информации, комфорту. Скучал по старшему сыну Васе, по маме и, что удивительно, по Светлане. На Промзоне я свыкся с нашим расставанием, но здесь всё чаще вспоминал её то скромной школьницей, то счастливой ласковой матерью. Память постепенно стирала образ больной и нелюдимой женщины, с которой я простился перед выездом.
– Ты заснул? – спросила вернувшаяся из кухонного закутка Вероника.
Я вздрогнул от неожиданности и уставился на неё. Красива, что и говорить. Особенно сейчас – полураздетая и растрёпанная. Когда она мазала лицо краской и делала из волос поле для блестящих заколок, лицо её становилось кукольным, чужим.
– Да, задремал немного. Сделай мне кофе.
– Уже. Я изучаю привычки своих клиентов. Что сморщился, неженка? Неприятно?
– Ты не глупая, Вероника. Привычки изучаешь. Изучи заодно и то, что в присутствии одного мужчины не стоит упоминать о других.
Я встал с кровати, начал одеваться. Настроение было испорчено. Может, я и правда неженка по жизни? На Выселках не принято говорить о морали, тем более с женщинами лёгкого поведения.
– Не злись. Если хочешь, я не буду встречаться с другими.
– У меня нет таких денег, Вероника.
– А я тебя о деньгах не спрашиваю. Нравишься ты мне. Может, за то, что стесняешься меня, обидеть боишься. Меня многие зовут в постоянные любовницы. Особенно сектант из тайги старается. А я сама тебе предлагаю, подумай.
Она подвинула мне чашку кофе, сняла салфетку с вазочки, наполненной конфетами, и вопросительно поглядела на меня.
– Ты будешь смеяться, Вероника, но я чувствую себя женатым человеком. Развод с женой был по её инициативе. Не я разводился, понимаешь? У меня взрослый сын. Он прекрасно помнит свою мать.
Димке повезло больше моего – ему достались документы с именем Тимофей. Имена Тима-Дима созвучны. Он откликался на оба. И ошибиться можно – сочтут за удобное изменение.
– Да брось, Андрей. Твой Димка всё поймёт правильно. Думаешь, он про меня не знает? Вижу, что знает. И не презирает, даже как-то держится вежливее остальных. В клиенты ни разу не набивался.
– Этого ещё не хватало!
– Открой глаза, папаша! Здесь рано становятся мужчинами. И твой сын – не исключение.
Контактного весёлого Димку уважать стали сразу. Подшучивать над ним опасались – за последние два года он раздался в плечах и перерос меня. Я не заметил, как мы поменялись ролями. Теперь он опекал меня. К зиме доставал тёплые сапоги и куртку, делал какие-то заготовки из грибов, ягод и орехов, которые приносил из тайги. Научился вялить рыбу и коптить мясо. Я, всю жизнь проживший в Жилой зоне с тёплым климатом, забывал о грядущем похолодании и отсутствии фруктов в зимний сезон.
Полгода после побега в Зону Освоения я бесславно и тихо трудился на подсобных работах. Ломило спину, болели по ночам руки и колени, донимал кашель. Лучшими минутами суток стали те, когда я добирался до кровати. В конце осени я заболел, но поднялся быстро. Лечили в бараке на самой окраине. Курс не более десяти суток. Потом ты мог получать медицинскую помощь уже за свой счёт. Лечение заключалось, в основном, в курсе антибиотиков. Направление на операцию, если такая требовалась, давалось лишь тому, кто мог после неё работать, кормить себя и приносить прибыль.
Зиму я пережил почти благополучно, но стал очень бояться холода. А вот в самом начале весны слёг на месяц. Мой организм совсем ослаб, но главная беда была в том, что я упал духом. Рядом стонал старичок, проклинавший своё решение сбежать со Льготной зоны. Бывшая тюрьма теперь казалась ему раем. Я на целые часы впадал в беспамятство. Сын приходил с работы, тормошил и заставлял глотать настои и бульоны. Именно в тот месяц он пристал к таёжникам, научился приторговывать добычей, оплачивал мои лекарства и пребывание в больничке. Помню, что когда меня выписывали, я почти смирился с мыслью, что долго не протяну.
Спасло получение очень почётной должности «по специальности». Я стал главой маленького цеха по производству спирта из древесных опилок. Я знал, что, подворовывая и продавая спирт, можно жить довольно сытно. Знал и то, что мои предшественники закончили свою карьеру очень печально. Но я научился ценить своё пребывание вне улицы.
В дверь комнаты постучали. Я с досадой взглянул на девушку, но она замотала головой.
– Я никого не жду. Пей спокойно. Ко мне не приходят просто так, с улицы. Я открою, спрошу, в чём дело.
У порога состоялся короткий бурный разговор, после чего Вероника завела в комнату своего полусумасшедшего соседа Ивана Петровича по прозвищу Блаженный.
– Дорогой! Почему ты не предупредил, что у нас будут гости? – с издёвкой спросила меня хозяйка комнаты.
– Андрей, где ваш сын?
– На рыбалку собирался.
– Так он ушёл уже?
– Да в чём дело, Иван Петрович? Присядьте.
Я подвинул стул. Старичок выглядел розовощёким и бодреньким, но стоило ему заволноваться, как руки начинали трястись, ноги подкашивались, дыхание сбивалось.
– Андрей, не пускайте его сегодня на реку.
– Как я его не пущу? Он – взрослый.
Руки на коленях Петровича начали слегка подёргиваться. Он схватил со стола чашку кофе, которую Вероника приготовила для себя, и залпом её выпил.
– Андрей, я чувствую их присутствие. Они здесь. Они снова пришли за нами.
– Кто – они, Иван Петрович?
– Это очень тёмные сущности. Они живут очень далеко – в зоне Отчуждения.
Вероника выскочила из комнаты, ничего не объяснив.
– Успокойтесь, Иван Петрович. Я обещаю с ним поговорить.
– Надо оставить его дома. Мне можно верить, спросите у кого угодно.
Прибежала Вероника с ампулой в руке. Она достала из ящика стола шприц, ловко наполнила его содержимым из ампулы и подошла к старичку.
– Иван Петрович, у вас начинается приступ.
– Подожди, девочка, мне надо ещё предупредить…
Он упал со стула. Тело начало биться в судорогах.
– Держи его крепче, – закричала Вероника, – рукав разорви.
После укола старик разомлел. Мы помогли ему добраться до кровати, с которой только что встал я. Вероника накрыла его покрывалом. Я отметил про себя, что она делала это без выражения брезгливости. Старика на Зоне уважали.
– Послушаешься Петровича? Оставишь Димку дома?
– А что я ему скажу – у Петровича видение было?
– Можешь и так сказать. Бормочет он, конечно, всякую чушь, но те, кто его послушал – живы. А из тех, кто посмеялся – многие пропали.
– А что он болтал про Зону Отчуждения?
– Потом, если хочешь, расскажу. А пока шёл бы к себе отговаривать сына от рыбалки.
Димка сидел дома. Обычно под выходной он сматывался в тайгу, а я договаривался о встрече с Вероникой. Сын встретил меня без улыбки и, пока я разувался и снимал куртку, быстро прошёл в отделение за ширмой, где размещалась наша кухня. Через несколько минут он вынес на подносе завтрак – яичницу, салат, приготовленный заранее, горячий кофе, моё любимое печенье. У меня возникли кое-какие сомнения на этот счёт.
– Балуешь ты меня, сынок. С чего бы это?
– А что так сразу – с ключевым вопросом? Ты сначала поешь, отдохни.