- Так все-таки куда, ребята? - Ему было по пути, и он здоровой рукой тоже взялся за веревку от саней мальчика.
- В Пятихатку, - ответил мальчик. - Не беспокойтесь, мне не тяжело. Я втянулся. Вы ранены?
- Конец привала! - скомандовала девочка на санях, когда они тронулись.
Солнце еще не обогрело, снег не подтаял, и по смерзшейся за ночь корочке сани скользили и правда легко, но Андрей все-таки не отпускал веревку. Эта троица была первыми советскими людьми, с которыми он встретился за эти месяцы, и он был рад им, и он не хотел с ними расставаться.
- И откуда?
- Из Харькова.
- Из Харькова? - переспросил он. - Из Харькова… Я лежал там в госпитале. И я опять буду там лежать. - Это было то решение, которое он принял. Он должен был найти роту и ротного, но они теперь для него стали лишь промежуточной, хотя и обязательной, точкой. Конечной точкой был госпиталь 3792 на Белогородском шоссе в двенадцати километрах от Харькова. - Как тебя зовут? Вы там жили, в Харькове? Все время?
316
- Женя, - ответил мальчик. - Да, все время.
- А зачем в Пятихатку?
Женя, навалившись грудью на лямку, дернув веревку, немного опередил сестру, чтобы, наверное, не слышала девочка.
- Там у нас тетя. Мы ведь одни.
- Вот как! - Он помолчал, и Женя сказал:
- Год мы были с мамой, - он прикусил губу, посопел, но продолжал с большей, чтобы подбадривать себя, твердостью. - Мама умерла. Год мы были сами.
- Вот как! Вы молодцы, что продержались.
- Мы меняли вещи и катали пары.
- Что это значит?
- Мы катали пары колес. На станции. Их много на станциях, и когда-то надо их перекатывать с одного места на другое, или с одного пути через стрелку на другой путь, или в депо, или туда, где ремонтируют вагоны. Надо наклониться, упереться руками в ось, и сначала тяжело будет, а потом, когда раскатятся, тогда легче. Нам за это платили.
- Когда будем кушать? Я хочу кушать! - звонко и требовательно прощебетала девочка.
Женя сердито обернулся.
- Еще рано! Мы мало прошли. Попозже. Через час! Ох уж эта Зойка! - все также сердито сказал он ему. - Из-за нее мы и идем. Тетя прислала записку, чтобы мы отвезли Зойку к ней. Мы, наверное, там останемся.
- А я хочу! - крикнула Зойка. - Я хочу сейчас!
Андрей обернулся. Оля, чуть наклонившись, легко шла в потертых, проеденных молью фетровых ботиках на каблучке. Видимо, эти материнские ботики валялись где-то в кладовке как уже негодные, но война заставила их разыскать и обуть. На ее худом сейчас лице чуть розовел румянец, рот, чтобы легче было дышать, приоткрылся, она с каким-то мечтательным выражением смотрела не под ноги, а куда-то вперед, вверх, забыв про лямку.
- Почему у вас столько оружия? И все - немецкое? - спросил, взглянув на него сбоку, Женя.
- Так сложились обстоятельства.
- Вы - партизан?
- Пожалуй, не совсем… В определенной степени, так сказать, приближенно.
- Вы были на каком-то задании?
- Считай, так… Не это сейчас важно…
- А что важно?
Он не ответил, он спросил сам:
- Что с отцом?
Женя наклонил голову пониже, вздохнул, помедлил, снова посмотрел на него сбоку.
- Он ушел в сорок первом. Осенью. Мы получили всего одну открытку. С дороги. Он ушел в ополчение. Он не был военным.
- Понимаю.
- Он был археолог. Он был ученый. Он ходил в экспедиции. Он был настоящий человек. Так говорила о нем мама…
Они прошли еще немного.
- Что в Пятихатке? Вы продержитесь там?
- Продержимся, - Женя решительно тряхнул головой. - Главное - Зойку отдадим. И будем работать. Мы работы не боимся.
«Да, после того как вы катали пары, теперь вы ее не испугаетесь», - подумал он.
- У тети домик. На окраине. В Харькове как мы вдвоем могли работать? Опасно же бросать Зойку. А один троих не прокормит.
- Сколько вы уже идете?
- Третью неделю. Точнее - семнадцатый день.
«Нда, - подумал он. - От деревни к деревне. Вечером просятся переночевать. В уголочке, на полу, стараясь пристроить Зойку поближе к печке, чтоб не простыла. И так им еще дней десять? А что там, у тети? В домике на окраине Пятихатки? Что-то их ждет там?»
- Привал! - крикнул он, подражая Зойке. - Привал вправо! На час!
- Ура! - крикнула Зойка! - Обед! Оля, обед! Будем варить кукурузу!
Под книгами у Жени нашелся топор, и он показал Жене, как надо разводить хороший костер - жаркий, но горящий спокойно и долго: срубить деревце побольше, перерубить его пополам, положить бревнышки так, чтобы между ними и жечь костер, а потом, по мере того, как бревнышки будут сгорать, подвигать их, толкая в торцы.
Они вырубили и рогульки, Оля по его команде наломала в кастрюлю сосулек, он достал остатки свинины, муку, соль, сахар, чай, обломок сухаря. В мешке у него оставались банка консервов, несколько пачек концентрата, баночка сгущенки. Он подумал: «Это для Зойки будет хорошо!», полплиточки шоколада, о нем он тоже подумал: «Это тоже будет отлично!» Но в целом на четверых еды все-таки оказалось мало. «Ага! Вот именно!»- нашел он решение.
Сначала Женя было гордо возразил ему:
- Спасибо. У нас есть продукты.
Продукты у них состояли из мешочка кукурузных зерен и небольшого ломтя сала. Конечно, когда они ночевали в деревнях, крестьянки подкармливали их, давали им, наверное, картошку, простоквашу-варенец, иногда и хлеба, но он хотел, чтобы эта публика конец пути чувствовала себя уверенней. И чтобы там, в заветной для них Пятихатке, у них, пока они пристроятся куда-то работать, что-то было продать или сменять.
- Слушайся старших! - приказал он.
Они поели того мучного супа - затирухи со свининой, который Оля варила под его руководством. Так как Зойка, осоловев от еды, клевала носом и вовсю зевала, ей на больших санках было сооружено нечто наподобие постели. Когда она уснула, он осторожно накрыл ее полушубком.
Он почти не ел, так, делая вид, что ест, чтобы не стеснять их всех. Ему теперь было не до еды - руку дергало, в руке, где-то в глубине раны, что-то нарывало, и пульс отдавался там каждым ударом. С рукой было скверно, худо получалось с рукой - она отекла, мерзла, потемнела. Он должен был торопиться, он должен был торопиться.
- Вот что, ребята, - сказал он им тихо, чтобы не будить Зойку. - Слушать и не перебивать.
Он встал и они тоже встали.
- Первое. Зойку довезти в целости и сохранности. Второе. Все, что я вам оставлю, - для нее. Используйте, исходя из обстановки. Можете продать, но чтобы она не была голодной. Ясно?
Оля смотрела на него непонимающе, а у Жени было начали сходиться к переносице брови, но он не дал ему ничего возразить.
- Я иду в госпиталь. Мне там все будут давать. Мне поэтому ничего не нужно. Ясно?
Прямо на снег он вытряхнул из мешка все свое хозяйство - валенки, сменное обмундирование, запасные носки, портянки, куски парашюта, подшлемник, сапоги. Присев на маленькие саночки, он сбросил пьексы, чтобы обуть сапоги. Одной рукой держать развертывающуюся портянку и натягивать сапог было невозможно, он попробовал удержать портянку раненой рукой и сразу же поморщился - в руке сильно дернуло.
- Вот видите, - улыбнулся он им. - Я почти не боеспособен. Так человек и выходит из строя. Осталось - только в госпиталь.
Оля и Женя переглянулись, и Оля тотчас же перебежала к нему и, став на колени, сказав: «Мы вам поможем! Как же не помочь? Хорошо? Вы не стесняйтесь», - осторожно навернула ему портянку, а Женя уцепился за голенище.
- Берите за ту сторону. Раз-два! - скомандовал Женя, и они натянули сапог.
- Второй! - потребовала Оля, и они втроем справились и с этим сапогом.
Что же, у этой публики, как называл он про себя эту детвору, была закалка на человечность: два года оккупации, тяжеленные пары колес, которые надо катать и в холод, и в жару.
- Спасибо, ребята.
Он потопал сапогами. После мягких пьекс и валенок ноги в сапогах чувствовали себя твердо, каблуки врезались в снег, сапоги не скользили, и в них можно было идти и идти, и по морозцу, и по лужицам, когда днем пригревало солнце, растопляя хрустящие сине-белые льдинки на них.
А он и должен был так идти.
Перетряхнув свое хозяйство, Андрей выбрал все патроны и запалы.
Потом он обшарил карманы и оставил лишь кисет Зины, зажигалку и клок газеты на завертки.
Подумав, взяв из кучки оружия бинокль, сняв с руки компас, он отдал их Жене.
- Будешь археологом, пригодится. Бери, бери. Слушаться старших!
Тут Зойка проснулась, села, откинула с себя полушубок и, гладя его мех, как гладят какого-нибудь зверька спросила:
- Привал продолжается?
Он погладил ее по щеке, стараясь не поцарапать огрубевшими от морозов и костров пальцами.
- Вот и это. На всякий случай! - он протянул Жене Тишины часы. - В случае, если не будет продуктов, можете продать. Или обменять на них. Лучше, если это сделает ваша тетя.
Женя отступил, качая головой.
- Нет. Нет. Пожалуйста, нет. Мы не можем принять такого подарка, - он опять переглянулся с Олей. - Это несправедливо.
Оля, конечно, сразу же поддержала:
- Вы и так все отдали нам! Это несправедливо.
- Каждое утро мне будут приносить рисовую кашу, хлеб с маслом, сладкий чай. Раненому положен такой паек. Каждый обед - из трех блюд. С мясом. Каждый ужин - опять каша, какая-нибудь гречневая, манная, овсяная, может, картошка, хлеб, чай. И так - пока не выздоровлю. Буду все это есть, посматривать на часы, а в это время Зойка, может, будет голодать. Это справедливо?
Женя наконец протянул руку.
- Хорошо. Мы примем этот подарок. Спасибо. Кто вы? Как вас найти после войны?
- Это неважно, - ответил он. - Просто человек. Сержант Советской Армии.
Потихоньку шлепая на лыжах, он проводил детвору до опушки, постоял, посмотрел, как их саночки покатились по дороге, помахал в ответ, когда они, оборачиваясь, махали ему. Потом саночки и детвора, все уменьшаясь, поднимались к вершине длинной и пологой высоты и, скатившись за вершину, скрылись.