Пишет В. Турбин Бахтину:
Друг мой, известите жену.
Я везу сигар и икры.
Вот ужо нам будут пиры!
Как вы правы: вечную ночь
Только смех и мог превозмочь!
Пишет М. Бахтин Турбину:
Мне по мерке рубят сосну,
Я не сплю, брожу дотемна,
Закисает в кадке бельё,
Женщина стоит у окна,
Я забыл, как звали её.
Багровеет в небе Луна,
Страшные пошли времена.
Полыхает в небе пожар,
Я уже не свой и ничей,
Наш, почти божественный, дар
Гложет нас во мраке ночей,
Кабы не звериная суть,
Всё же обошлись как-нибудь.
Страшные пошли времена –
Вот я и не сплю ни хрена.
Рушится планета во тьму...
Я порвал бы глотку тому,
Кто из наших досок судьбы
Подрядился ладить гробы.
Всё же приезжайте, мой друг, –
Белые подходят грибы.
Чёрное море
1.
Там в городском саду фейерверк оркестр
Липкая мгла карамельный дух леденцов
Подожги этот воздух спичкою и окрест
Вдоль горизонта вспыхнет огненное кольцо
Вон те деревца высадил зелентрест
В сорок восьмом а они вон какие гляди кацо.
Кацо глядит под полой у него обрез...
Чуть отойдёшь на два шага в сторону всё черно
Тротуар разворочен и перекрыт проезд
Чуть отойдёшь чёрный татарский мрак
Чёрный глухой забор глинобитный дом
Что там ещё разве что от собак
Кошек отличаешь и то с трудом
Это не страшно спи моя ра усни
Над ресторанчиком вспыхивают огни
Над головой рассыпается фейерверк
И кипарис качается недомерк
Откуда-то сверху всё это видит в свою трубу
Инопланетный учёный и думает там у них
Наверняка никто не жалуется на судьбу
Справа налево перелетают огни шутих
Ладно пора и нам передавай привет
Ляле и Зине
Музыка маньчжурские сопки амурские волны нет
Никого кто бы ушёл на своих двоих
2.
Тьмутаракань, смоляная яма, не видно лиц,
Сезамовидных, лобных костей, глазниц,
Чуть отойдёшь – пилки цикад, птиц,
Шорох листвы, летучих мышей пунктир,
Чертополох, репейник, вечный степной сортир,
Только присядешь, в спину дышит слепой чабрец,
Вымазанный в дёгте или в говне,
Море фосфоресцирует, как мертвец,
Воет собака чешуйчатая на дне...
Там посредине чёрный квадрат, раскоп,
Там впереди глухая китай-стена,
Там на Луне, видимые в телескоп,
Наши с тобой начертаны имена,
На той Луне, что некий, сильный рукой,
Муж пересёк, но не обрёл покой.
Что-то не то происходит на свете в зелёной карете...
Что-то не то происходит на свете в зелёной карете
Едет Татьяна в малиновом всё же берете
Парка культурного отдыха мимо и брега
Вдоль воробьиного рая и талого снега
Даль рукавами марая ах вдоль пограничного рая
Там над кочующей пропастью сердце её замирает
Грязные лужи слепые колёса вагонов
Грозные мужи в шинелях крестах и погонах
Будки бараки овраги дороги солдаты солдаты
Делай что хочешь а всё будешь ехать куда-то
Ах не рыдай же Татьяна послушай Татьяна не надо
Странствуя вдоль пограничного дикого сада
Где на холодном рассвете раскинувши тонкие руки
Шалая муза свои забывает науки
В дальнюю следуя волость закутавшись в дымную полость
Что-то не то происходит на свете подумаешь новость
два жирных голубя сидят...
два жирных голубя сидят
у лужи на краю
вокруг шумит большой вокзал
и первый снег метёт
из стенки радио поёт
о золотой москве
носильщик страшен и велик
выходит на перрон
он всем кричит: поберегись! –
и все его бегут
а ты в кальсонах и трусах
ботинках и носках
стоишь и держишь свой портфель
прижав его к груди
БЕСТИАРИЙ
Жабы
Погляди, какие рыбы ходят в водяном стекле
Погляди, какие жабы сидят слегка навеселе
У них недавно были жабры, а теперь корона на челе
Жабы рыбам говорят:
Мы когда-то были вами, о несбывшийся народ
Мы стояли, головами обернувшись на восход
В бездне вод
А теперь мы жабы, жабы, у нас корона на челе
И у нас отпали жабры и мы ходим по земле
В полумгле
Жаба смотрит и смеётся, взгляд её горит как жар
У неё под сердцем бьётся тёплый камень безоар
Кто найдёт волшебный камень, кто его положит в рот
Того пуля не берёт
Жаба, жаба, ты не смейся, говорят ей казаки:
А не то схвачу за пейсы да пущу тебе кишки,
Я тебя прихлопну, жаба, просто пальцами руки.
Жаба бедная смутилась, даже слёзы на глазах,
Отвечает – сделай милость, забирай себе, казак,
Видишь, вот он, полный чар,
Чудный камень безоар.
Кто его с горилкой выпьет, кто его положит в рот,
Тот, простреленный навылет, снова встанет и пойдёт,
И минуя все дозоры,
Так и будет он ходить,
Смертным полем, чёрным бором,
Через реки, через горы,
С чёрной раной на груди.
На столе пред казаками чарки горького вина,
Рыба с бледными руками поднимается со дна,
Вётлы машут рукавами, скачет жаба на метле,
Между месяцем и нами кто-то ходит по земле...
Кенгуру
Кенгуру протискивается в троллейбус,
Хватается лапой за
Поручень, другой достаёт билет,
Сумка её расстёгнута, плачут её глаза,
Голова у неё болит,
За окном проносится, вплавлен в лёд,
Электрический бледный болид,
И сыплется снег, и троллейбусный ус
В небесах тяжёлых завис,
В сумочке пудреница, сотовый, два ключа,
Томик Донцовой с обтрёпанным корешком.
Кенгуру вчера была у врача,
Потом тащилась домой пешком,
И врач головою седой качал
И что-то под нос ворчал...
Сумрак сворачивается в клубок,
Точно в воде белок.
Кенгуру закрывает глаза, лапкою трёт,
Белый режущий свет
Бьётся в её зрачке,
И видит стеклянный аэропорт,
Морской вокзал,
Белую пристань, пучки золотых лучей
На зелёной воде,
Пёстрые флаги на берегу...
Ей помогает спуститься по трапу добрый матрос,
Ей капитан на мостике честь отдаёт,
У неё на руках букет белоснежных роз,
Кенгурёнок в матроске глядит из сумки её...
Кракен
Из Теннисона
Вот кракен прячется в бездне вод,
он светится бледным светом – и ждёт,
когда океан вскипит
(а кто наверх его призовёт,
Тот выше царей сидит)
Тогда он, страшный, всплывёт со дна
и будет плясать в багряных волнах,
при свете багряных звезд
(торпедоносцы уходят на
норд-норд-вест)
Он есть последний в своём роду,
он ест беспомощную еду
и руки его белы
(и он увидит Полынь-Звезду
средь пламени и золы)
Он будет дрыхнуть в своём гробу,
покуда не изотрут резьбу
машины небесных сфер...
(вот, поднимает к губам трубу
гипсовый пионер)
Мышь
Мышь-подпольщица, вышивальщица, кладовщица, пряха,
Она знает слова "рубаха", "крупа", "старуха"
Разговаривает шёпотом, слышит вполуха,
Разбирается в окружающем мире не так уж плохо,
Впрочем, ей недоступна природа знака.
Мышь черепную свою коробку способна сплющить,
Чтобы протиснуться в каждую щёлку, дырку,
С первого взгляда мышь состоит из плюша,
После второго обычно устраивают уборку
И выметают наружу тушку, сухую корку,
И мышеловку ставят поближе к норке.
Жалкий комочек, даже и не летучий,
Без перепончатых крыльев и всяких прочих,
Всё же страшней любых порождений ночи,
Ибо мерещится в белой или в падучей,
Шарит под кожей, дёргается на теле,
Перемещается зрения на пределе.
Не убегай, подожди, скушай вот кашку,
Завтрак для кошки, розовые ладошки...
Запекая картошку в золе...
Запекая картошку в золе,
Ты не думай о том, что в земле.
Мошкара возле речки хлопочет,
И трава неприятно мокра,
И вчерашний укус комара
Всё зудит, заживать не хочет.
Как безрадостна эта заря,
Забываешь в конце января,
Мокрый снег убирая с балкона...
Отнеси эти тапочки в дом,
Неприятно сидеть на живом,
Неприятно на липком, зелёном.
ВОКРУГ СВЕТА
Что-то мы никак не можем добраться до моря...
Что-то мы никак не можем добраться до моря,
Куда ни едем – кругом равнины и горы,
Какие-то срединные земли,
Небо заворачивается, как свиток,
Синяя туча навалилась тяжёлым брюхом,
На полях жгут костры, закат огромен...
По этим полям ходят чужие люди,
Неуклюжие большеголовые великаны,
Ноги у них, точно стволы деревьев,
В бурой коросте.
Стопы их попирают мокрую землю,
Между пальцами жирная грязь проступает,
Мы не сойдём здесь – это чужие люди,
Они даже здрасьте сказать по-нашему не умеют.
Всё едем и едем, уже совсем стемнело,
За чёрным окном ничего – лишь наши лица