— Чего ты боишься?
— Что?
— При каждой возможности ты напоминаешь мне, что наша сделка — ненадолго. Я в курсе, знаешь ли, потому что именно такой я ее предложила.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Похоже, ты думаешь, что я каким-то образом жду или планирую, что наша договоренность станет постоянной.
Алесандер отмахнулся от ее возмущения:
— У меня нет доказательств обратного, кроме твоего слова.
— Но я собираюсь подписать контракт! В нем будет пункт, на котором я сама же и настояла! Никакого секса! Когда ты мне поверишь? Ты можешь быть сколько угодно выгодной партией, но я не желаю становиться твоей женой. Только чтобы убедить Фелипе в объединении виноградника. И когда Фелипе не станет, я хочу получить самый быстрый развод в истории человечества, и хочу, чтобы в контракте это было прописано.
— Я позабочусь, чтобы ты получила свой развод, — процедил Алесандер сквозь зубы, вписываясь в поворот к поместью Фелипе.
— Вот и прекрасно. Хорошо, что мы понимаем друг друга.
— Отлично понимаем.
Следующим утром их разбудил грохот.
— Что там такое? — заворчал Фелипе, выглядывая из окна в поисках источника шума.
— Не знаю, — отозвалась Симона. — Пойду посмотрю.
Утренний воздух был прозрачным и свежим. Позже должно было потеплеть, но пока руки Симоны покрылись мурашками, а соски затвердели под тонкой блузкой. Надо было взять жакет, подумала она.
За поворотом был припаркован трактор, и кто-то работал среди лоз, где шпалеры обвалились под весом винограда. Симона вспомнила, как Алесандер говорил что-то о починке. Она не придала значения его словам, но, похоже, он в самом деле послал кого-то. Наверняка чтобы позаботиться о своей будущей собственности. Но даже если и так, Симона могла хотя бы поблагодарить работника.
— Buenos dias, — позвала она, перекрикивая стук молотка. — Могу я вам что-нибудь предложить?
— Кофе был бы кстати, — отозвался знакомый низкий голос, и Алесандер пробрался сквозь листву.
— Ты? Что ты тут делаешь?
— Я же сказал, что починю это.
— Я не думала, что ты сам… Думала, ты пошлешь кого-нибудь.
— А придется тебе терпеть меня.
Он окинул ее взглядом, и внезапно ее соски стали еще тверже уже не от холода, а от волны жара, окатившей Симону.
— Я принесу тебе кофе, — сказала она смущенно, полыхая румянцем.
Алесандер улыбнулся ей вслед:
— Принеси.
— Кто это там? — спросил Фелипе, когда она вернулась в дом. — Кто устроил такой грохот?
— Алесандер, — отозвалась девушка, наливая кофе в кружку. — Он чинит шпалеры.
— Зачем? Почему он возится с моими лозами? — Старик начал раскачиваться в кресле, словно собираясь встать и пойти высказать чужаку свое недовольство. — Это не его лозы, чтобы ими заниматься!
Симона взяла его за плечи, чувствуя себя виноватой. Скоро эти лозы будут принадлежать Эскивелю, и он сможет делать с ними все, что захочет.
— Abuelo, он просто помогает соседям.
— Помогает? Ха! — И Фелипе снова устроился в кресле, задыхаясь от усилий.
— Да, помогает соседям. Самое время положить конец раздорам между нашими семьями, тебе не кажется?
Старик пробормотал что-то по-баскски себе под нос. Обычно Симона попросила бы его перевести, но не сейчас. Она примерно представляла, что он мог сказать.
— Я отнесу Алесандеру кофе и вернусь.
— Виноградник, — сказал Фелипе ей вслед. — Он хочет виноградник, а не тебя.
Она не ответила. Ее дед прав, но она не собиралась ему это говорить. Особенно когда хотела, чтобы он поверил в противоположное.
Алесандер был занят, устанавливая подпорку взамен упавшей, так что Симона прислонилась к трактору, наблюдая за ним. Она не думала, что он умеет работать руками, но его движения были спокойными и уверенными. Он установил новый столб и начал закручивать проволоку, по которой вились лозы, и Симона залюбовалась тем, как двигалось его тело, как напрягались мускулы на руках.
Симона решительно отвернулась к морю, потому что ей совсем не нужны были мысли о том, какие у Алесандера красивые и умелые руки. Она не хотела об этом знать. И думать об этом не хотела. Что такое с этим мужчиной, что он заставляет ее думать о сексе, когда ей совсем этого не хочется? Слава богу, что он согласился, что между ними секса не будет. Никогда больше Симона не ляжет в постель с человеком, который не любит ее всем сердцем. Никогда больше она не испытает этот ужасный страх, что у нее может быть ребенок от человека, которого она не любит. Она этого ни за что не позволит.
— Это мне?
Алесандер напугал ее, подойдя неслышно. Повернувшись, Симона увидела, что лозы снова вьются высоко над землей.
— Да, конечно. — Она протянула ему кружку и отдернула руку, когда их пальцы соприкоснулись.
— Bueno. Как Фелипе сегодня?
— Недоверчив. Гадает, что ты затеваешь.
Мужчина глотнул кофе и улыбнулся:
— Он привыкнет.
Симона смотрела, как он подносит кружку к губам, красивым, чувственным губам, и ощущала неловкость. Наверное, ей стоило уйти, а не стоять и смотреть, как импозантный мужчина пьет ее кофе. С другой стороны, тогда ей придется возвращаться за кружкой…
— Почему лозы вырастают такими высокими? — спросила она, наконец найдя тему для разговора. — За ними, должно быть, трудно ухаживать.
Алесандер пожал плечами:
— Такой сорт. Ветер с моря может быть резким. Виноградные листья создают полог, который защищает ягоды. И конечно, так лозам лучше видно море, — добавил он с улыбкой.
Симона моргнула, вспомнив фразу из детства, кусочек прошлого из глубины ее памяти. Это были слова старика девочке, которая ходила за ним хвостом и задавала бесконечные вопросы, пока он подрезал лозы и отвечал ей на смеси испанского и английского. Он рассказал ей, что эти лозы волшебные и что именно делало их такими.
— Блеск моря.
Алесандер сузил глаза, разглядывая ее.
— Si. Из винограда с видом на море получается лучшее вино. Говорят, именно поэтому наше белое чаколи мерцает, когда его наливают в бокал.
— Это правда?
— Конечно, это правда. И ферментация тоже помогает. Но почему бы винограду не быть счастливым, любуясь таким видом?
Они стояли рядом, глядя на сбегающие вниз холмы, покрытые виноградом, и линию побережья. И море вправду мерцало под утренним солнцем, пока кожу Симоны покалывало от жара мужского тела.
— Но тебе, должно быть, скучно со мной, — сказал Алесандер. — Тебе же нет дела до винограда. Спасибо за кофе, я вернусь к работе.
Симона обняла ладонями все еще теплую кружку. Она ничего не знала о винограде, но что-то тянуло ее к лозам. Может, память о детстве, когда виноградник был местом ее игр.
— Разве у тебя нет более важных дел? Я думала, ты занимаешься бизнесом.
— Я вырос среди лоз, но в последнее время у меня не так много возможностей поработать руками. Мне нравится этим заниматься, быть ближе к винограду.
— Как он, ты можешь сказать? — Она сама удивилась, насколько важен ей был ответ, даже если это только повод подольше не возвращаться в дом. — Как ты думаешь, есть вообще смысл собирать этот урожай?
Алесандер кивнул, через плечо глядя на лозы. Симона старалась смотреть на виноградные гроздья, а не на его шею в распахнутом вороте рубашки. Простая белая рубашка на этом мужчине ухитрялась выглядеть почти непристойно.
— Будет преступлением не собрать этот урожай. Конечно, лозы надо было проредить и подрезать зимой, тогда они не находились бы сейчас в таком состоянии. Но это хорошие лозы, старые, но хорошие. Они дадут хорошие ягоды. Фелипе уже заказал тесты? Нет, — ответил Алесандер сам себе, глянув на недоуменное лицо девушки. — Я так и думал. Скоро ягоды надо будет проверить на сахар и кислотность, так определяется их готовность к сбору. Через две, максимум три недели.
Симона закусила губу и покачала головой:
— Как ты думаешь, я смогу это сделать? Я никогда ничем таким не занималась.
— Одна ты урожай не соберешь.
— Тогда можешь ты поговорить с Фелипе? Ты лучше меня знаешь, что надо сделать.
— Думаешь, он меня послушает?
— Вы хотя бы говорите на одном языке. — Она натянуто улыбнулась. — Я хочу, чтобы он увидел — не все потеряно, жизнь продолжается и виноградник живет.
— Тогда я поговорю с ним. Зайду в дом до того, как уеду.
— Спасибо.
Она повернулась, чтобы уйти, но он поймал ее за руку.
— Я тоже хочу задать тебе вопрос. Зачем ты все это делаешь?
— Ты уже знаешь, — нахмурилась девушка. — Чтобы у Фелипе был повод улыбнуться до того, как он умрет.
— Si, — кивнул Алесандер. — Но почему? Какое тебе дело до ворчливого старика, который живет на другом конце света и которого ты едва знаешь? Почему ты готова отдать свое наследство за его улыбку?
— Он мой единственный родственник.
— И этого достаточно? Я пытаюсь понять, но не вижу смысла. Почему тебя это так волнует?
Почему ее это волнует… Симона подняла лицо к необъятному синему небу и вспомнила себя семилетнюю, с длинными спутанными волосами и еще более запутанной семейной историей, и свое обещание, когда мать вырвала ее из объятий заплаканной бабушки, крича, что больше никогда не хочет их видеть. Симона запомнила боль в глазах бабушки, тоску во взгляде деда, тоску, которая перешла к ней.
— Когда мне было семь, родители привезли меня в Испанию. Фелипе оплатил дорогу. Он пытался помириться с мамой, конечно, но еще он хотел видеть меня, единственную внучку. Все было хорошо поначалу, я помню неделю или две тишины, но все закончилось плохо.
Ужасно.
Она помнила, как скандалил отец, как мать кричала, что ей никогда не были рады в родном доме. И лучше всего Симона помнила горе на лицах деда и бабушки, когда ее забрали из их объятий. Как будто Фелипе и Мария знали, что больше никогда не увидят детей. Симона не понимала тогда, что происходит, но она была расстроена. Она любила их всех и не могла понять, почему они не могут любить друг друга. Она пообещала тогда, что вернется и исправит эту боль.