Карта показывала, что недалеко от вокзала есть исторический музей, и вроде бы даже у меня появилось настроение дойти до него, но раздумья прервал щуплый безусый полицейский.
— Товарищ, поможете нам с человечком?
— Чего?
— Человек там, товарищ, пьяненький. Поможете?
— Чего сделать-то надо? Поднять, что ли?
— Да не, товарищ, понятым побыть. Там делов-то минут на десять-пятнадцать. Дольше мы вас не задержим.
— Я, если честно, вообще не знаю, что это, — я правда не знал. — Чего делать надо?
— Пойдемте, посидите, послушаете. Мы человечка оформим, а вы бумаженьку подпишите. И все.
Какой смысл мне было отказываться, если я все равно не знал, чем себя занять. А тут хоть какая-то интересная история, хоть какое-то приключение. Благо я уже взбодрился и недосып не так сильно тяготил. Мы прошли с этим полицейским до специальной комнаты, где на окнах стояли решетки — единственные огороженные окна на вокзале, — что немного настораживало.
Мы зашли в помещение, совсем не похожее по ремонту на кусок вокзального здания. Тут были проблемы с освещением, старая плитка была сколота на каждом квадратном метре, а поверх лежала грязная и липкая клеенка, или это был линолеум — сложно было разобрать. Тем более я плохо разбираюсь в напольных покрытиях, примерно так же, как в том, чем занимаются понятые. В центре комнаты стоял невысокий, грязный, помятый и не особо молодой человек в такой же помятой кожаной куртке. Щетина на лице выглядела острой, но потасканной, как использованная наждачная бумага. Мужчина не отрывал глаз от пола и пытался балансировать в его качающемся и враждебном мире. До пояса у него было все стабильно, и ноги плотно стояли друг к другу, сдерживая всю массу, а вот тело выше пояса изрядно крутило из стороны в сторону.
Дальше я мало помню, что происходило. Больше всего звучали слова «пакет», «зачем» и «водка», но что полицейский, что сам мужчина бубнили настолько неразборчиво, что я просто сидел и наблюдал, периодически кивая, подписывая протоколы и посматривая на часы, чтобы не опоздать на следующий поезд. Но время ожидания сократилось эффективно.
К сожалению, целиком весь путь проехать на электричках до Байкала не получится даже при большом желании. Это было ясно еще год назад, когда я составлял расписание. Есть два небольших участка, которые придется перебить поездом. Первый настал сейчас. На этот раз мне достался поезд Москва — Владивосток.
Тут надо рассказать чуть подробнее. Я уже раньше писал о том, что электрички и все пригородное сообщение в России постепенно сокращают: какие-то маршруты убирают насовсем, заменяя автобусами, на каких-то отрезках уменьшают частоту движения электропоездов, оптимизируя расписание так, что определенный поезд ходит не то чтобы раз в день, а раз в неделю, например по средам — и подстраивайся как хочешь. Иногда еще вводят сезонные маршруты, добавляя несколько составов в летнее время и убирая их зимой, исходя из того, что никто на дачу и за грибами в соседние районы в это время ездить не будет. В Советском Союзе и в 90-х, даже начале 2000-х годов, когда альтернатив было не так много, пригородные поезда были чуть ли не самым популярным транспортом, поэтому сеть железнодорожных узлов не простаивала. Поэтому и так часты и вирусны рассказы и описание маршрутов, как люди в свое время доезжали на «собаках» до Владивостока.
Но реальности таковы, что исколесить всю Россию на электричках в настоящее время попросту невозможно. Даже до Байкала нельзя доехать, используя только их. Я уже молчу о том, в каком состоянии пригородное сообщение за Иркутском. Доехать от Байкала до Владивостока вообще невозможно, кроме как поездом, — там совсем все плохо, так что даже не пытайтесь и не ведитесь на популярные картинки в соцсетях с маршрутом электричек от одного края России до другого. Это все, конечно, не то чтобы вранье — просто вариант, актуальный для, к примеру, 1994 года.
И вот — как самый близкий пример в моем маршруте — электричек, связывающих Тайгу-1 и Ачинск, нет. Вообще нет, даже одного поезда в неделю. Если быть более точным, то нет электричек между Тайгой-1 и Боготолом, который находится в часе езды от Ачинска. Чтобы не сбить все расписание и не потерять целый день, пришлось отрезок до Ачинска «забить» поездом. Хотя, если честно, желание взять и доехать сразу до Иркутска было огромным, но я не хотел врать в первую очередь самому себе: неужели все, через что я прошел за эти дни, было зря?
С настоящими поездами после недели электричек, конечно, все вообще не так. Он прибыл не заранее, как всегда, а за пять минут до отправления. На входе встречала женщина, проверяющая билеты, подсказывающая, куда идти, и желающая хорошей поездки. Сам вагон был уже давно забит и сформирован, как отдельное государство со своими правилами и атмосферой. Я заходил ко всем этим людям, как враждебное существо, на которое косо поглядывали все вокруг. Быстро запрыгнул на верхнюю полку, где было мое место, особо не осматриваясь по сторонам.
План у меня был такой: я хотел заснуть на четыре часа и открыть глаза уже в Ачинске, чтобы выкинуть из головы этот промежуток, как будто бы его и не было в путешествии. Ну, вот так сложилось — пришлось перебиваться поездом дальнего следования, к сожалению. Вообще, если честно, я обожаю поезда и без ума от верхних полок плацкартных вагонов, но тут важен контекст. Я восемь дней сидел на деревянных лавках, задница трансформировалась в ровный квадрат, бока ныли от синяков после долгих снов в ночных электричках — я вышел из зоны комфорта примерно сразу в районе Петушков и обратно в нее не заходил. Естественно, в тот момент поезд мне казался субстанцией отвратительной, чужой, недоброжелательной, и я не мог воспринимать эту атмосферу как свою родную. Поэтому-то я и пытался заснуть, отключиться.
Но не вышло. Вечера в поездах — это всегда самая громкая часть дня: некоторые готовятся ко сну, кто-то ужинает, дети бегают туда-сюда, помирая от скуки, мужики, долго терпевшие, наконец начинают пить и, соответственно, орать. И все это если не громко в общей массе, то образует массивную фонетическую какофонию, пробивающуюся через наушники. Спать в таких условиях (я уже молчу про ставшую привычной медитацию в электричках) невозможно. Я лежал, уставившись в потолок, жевал сэндвичи от «Двух кусков», которые они мне дали с собой, и размышлял о том, когда еще смогу увидеться с ребятами — кто быстрее к кому приедет: я к ним или они в Москву.
Но жизнь сама все расставила на свои места. В 2020 году и Слава, и Наташа, и Леша живут в Москве. И еще куча их друзей и товарищей в придачу, которые тоже перебрались из Новосибирска в столицу. Слава, который для меня стал уже давно Славяном, снял вторую квартиру и работает продюсером на ютуб-канале «Редакция» у Алексея Пивоварова. Наташа доросла до редактора отдела культуры во всем известном издании Meduza. А Леша, поработав в разных кафе и ресторанах, открыл свою кондитерскую с божественными тортами и макарунами.
Я почти мгновенно съел фирменные сэндвичи, но понял, что все еще голоден, да и пассажиры надоели свои гулом. Поэтому я двинул в вагон-ресторан, где оставшееся время грустил в привычном одиночестве и медленно потреблял картошку с курицей и овощами. От этого неприятного опыта хотелось запить, но я еще не до конца отошел после новосибирской ночи. Вместо этого я достал блокнот и всю свою ненависть вложил в текст, большую часть которого писал размашисто и с надрывом.
Я, Абанин Алексей Александрович, от лица всех тех, кто сейчас едет в электричке, выражаю ноту недовольства и презрения этим зажравшимся, самоуверенным снобам — пассажирам поездов дальнего следования.
Вы, чересчур болтливые и заносчивые, треплетесь от рассвета до заката о воспитании, внутренней политике европейских стран и судьбе России. Но что вы вообще можете понимать, если в душе вашей нет конфликта. Сидите там на своих разложенных матрасах, завернутых в свежепостиранное в тысячный раз белье. Искренне впитать себя и ощутить всю сущность русского человека можно только в тот момент, когда на вторые сутки на электричках ваша задница начинает ощущать всю боль мира. Тогда, только тогда, обсуждение тягостей своей родины будет кристально искренним.
Вы, привыкшие к потаканиям со всех сторон, просто ждете, когда вам на блюдечке и в серебряном подстаканничке принесут все, что вы желаете. Даже на остановках в больших городах вы не выходите на улицу. Вам с перрона через тамбур продавцы втюхивают вареную картошку и меховые шали. Но продавцы вас не любят. Не верят вам. Продают брезгливо и лишь бы отделаться. А посмотрите на продавца в электричке. С какой любовью и наслаждением, чуть ли не ласковым шепотом, он предлагает вам пластиковую хреноту для чистки овощей или линзу для более четкого рассмотрения сканвордов. А если у вас будут вопросы, он и покажет, и расскажет подробнее, и даже даст свой номер телефона — мало ли чего. «Звоните хоть днем, хоть ночью — я всегда выручу вас». Сколько же интимности в этом процессе!
Вы, беспросветные, кушаете свои вареные яйца, козинаки, бутерброды с колбасой, завариваете дошираки кипятком, проходя через весь вагон и оставляя стойкий запах победы после себя. С каким самодовольством вы это все уплетаете за обе щеки, предаваясь праздному чревоугодию. А есть среди вас еще и совсем обнаглевшие. Сидят в своих вагонах-ресторанах да едят за бешеные деньги разогретые вторые блюда. Мы же здесь, в электричках, смотрим на вас, покачивая головой, и плюем в лицо. И в еду вам плюем. Мы тут едим, что дадут. А дают редко — чаще мороженое и воды. Это и едим, не выпендриваясь.
Вы, черствые и наглые, рассказываете в поезде Москва — Владивосток иностранцам на всех выученных в начальной школе английских словах, какая она — русская душа. Как же вы пошло это делаете! Да чего вы вообще можете понять. Тут и понимать не надо, просто ощущайте. Посмотрите в глаза каждого посетителя электрички — в этих расширенных зрачках и есть тот базис каждого русского человека: вечное одиночество и беспробудное пьянство. И даже соприкасаясь через задницу с деревянной скамьей и ощущая всю боль мира, пассажиры электричек не будут разбрасываться словами с незнакомыми людьми, а лишь уткнутся лбами в окно да продолжат созерцать. Потому что, ну, а что еще остается, когда истина в тебе. Уже плод в чреве, зная о своей судьбе, связанной с электропоездами, познает печаль и скорбь всех народов и сразу же рождается с таким самообладанием, что смотрит на пассажиров поездов дальнего следования свысока, хоть и сам он среди гордых низов.