Мы сели в углу прямо на пол. Кроме нас, в вагоне никого не было. И это казалось необыкновенным: неужели мы одни займем целый вагон! Вот это здорово!..
Но когда поезд тронулся и стал набирать скорость, в вагон один за другим вскочили три человека. Одетые во что попало, они были вооружены: двое — винтовками, причем одна с примкнутым штыком, третий держал в руке наган. Все трое пьяны до омерзения. И ругались так, что непонятно было, почему под ними пол не провалится: от такой ругани он должен был провалиться.
Бандиты (а это скорее всего были именно бандиты) сразу же стали приставать к нам, недвусмысленно грозя застрелить нас, заколоть штыком и выбросить под откос на ходу… Они целились в нас из винтовок и нагана, пускали в ход штык, который почти прикасался то к моей груди, то к шее Филимона.
Мы не могли сопротивляться, поскольку никакого оружия не имели. Лишь пытались уговорить их: мол, что вы, ребята, пристаете к нам? Едем куда нам надо и не мешаем вам…
Однако бандиты не унимались. Тогда мы сказали:
— Ну что ж, если не хотите, чтобы мы ехали в одном с вами вагоне, то на следующей остановке мы перейдем в другой.
— Э, нет, так вашу растак! — закричали они. — Так мы и дали пересесть вам в другой вагон! Только попробуйте, сразу пулю в лоб получите!
И, встав у дверей вагона, они снова брали нас на прицел.
Иногда бандиты оставляли нас на несколько минут в покое. Это тогда, когда они принимались за самогон, который принесли с собой. Но после самогона опять брались за свое.
Это продолжалось всю дорогу — в течение трех или четырех часов. И я, и Филимон серьезно опасались, что живыми до Ростова не доедем. Действительно, они могли уничтожить нас любым способом, совершенно безнаказанно. И мы думали только об одном: «Скорее бы Ростов! Скорее бы Ростов!»
И с каким облегчением вздохнули мы, когда поезд подходил к Ростову и наши «спутники» один за другим на ходу спрыгивали из вагона! Это была такая радость, словно мы воскресли из мертвых.
В Ростове мы попали в Московский продовольственный комитет. Не знаю, почему он назывался московским. Может быть, потому, что был он здесь специальным представителем нашей столицы по продовольственным делам.
В коридорах комитета встретились с другими ходоками-уполномоченными, которые также приехали за хлебом, как и мы с Филимоном. И все из деревень нашей Смоленской губернии. Иные приехали вдвоем, иные втроем.
Член продовольственного комитета, с которым нам удалось поговорить, и обнадежил нас, и в то же время озадачил. Он сказал, что в Ростов по реке Дону идет баржа с хлебом — всего там тридцать пять тысяч пудов. Прибудет этот хлеб дня через три и весь предназначен к отправке в Смоленскую губернию.
— Так что, — продолжал член продовольственного комитета, — внесите в нашу кассу десять тысяч рублей, и мы один вагон запишем на ваше имя, для вашей деревни.
Мы, естественно, спросили, нельзя ли отправить «наш» вагон без денег — наложенным платежом, поскольку денег у нас сейчас нет и съездить за ними за три дня мы никак не успеем.
— Отправить наложенным платежом? — переспросил член комитета. — Что ж, это, пожалуй, возможно. Но возможно только в том случае, если будет что отправлять. Вы, наверно, видели, сколько людей приехало к нам из вашей губернии. И все за хлебом. За пять или шесть вагонов деньги уже внесены. А в последующие дни могут приехать другие уполномоченные — тоже с деньгами. Они тоже оплатят отправляемый хлеб. И на вашу долю, таким образом, ничего не останется. Тем более, — продолжал член комитета, — что для отдельных деревень мы можем дать не более десяти вагонов. Остальные же двадцать пять пойдут в адрес Смоленского губпродкома.
После этого разговора я с грустью записал в свою записную книжку: «Мы в Ростове. Хлеб есть, а денег нет. Как тут быть?..»
Вначале мы с Филимоном пытались занять десять тысяч рублей. Дело в том, что иные уполномоченные рассчитывали, что можно получить не один вагон, а два, и денег они привезли много. Но больше одного вагона никому не давали. Поэтому деньги оказались неиспользованными. Вот их-то мы и хотели взять в долг. Но нам никто не одолжил не только десяти тысяч, но, вероятно, не одолжил бы и десяти рублей. Оставалось одно: ждать и надеяться, что и на нашу долю вагон как-нибудь все же останется. Тем более и ждать-то недолго — всего три дня.
И мы ждали. Поселились, как и в. Курске, на вокзале. Питались хлебом, который иногда можно было купить с рук на базаре. Каждое утро наведывались в продовольственный комитет:
— Не пришла ли баржа?
Но баржа не пришла ни на третий, ни на четвертый, ни на пятый день. Не пришла и через неделю.
— Должна прийти, — уверяли в продовольственном комитете. — Где-то задержалась. Но придет, обязательно придет.
Но ждать вдвоем мы уже никак не могли: денег оставалось мало, мы хорошо понимали, что их хватит ненадолго, если один из нас не уедет, и притом как можно скорей.
Решили, что ехать должен я. Все же я был учителем, и меня ждали ученики. Наталья Сергеевна согласилась заниматься с ними дней десять, а прошло уже почти двадцать. Да на обратную дорогу еще дней пять, а то и все семь. Нет, надо уезжать сейчас же — тогда я успею хоть к закрытию школы на летние каникулы.
Надо сказать, что к подобному выводу пришли и другие группы ходоков-уполномоченных: оставляли в Ростове одного представителя, остальные должны были уезжать, чтобы, как они сами говорили, «не проедаться понапрасну».
Всего нас, собравшихся уезжать, было человек десять-одиннадцать. Но когда мы сошлись на вокзале, нас словно обухом по голове ударили, объявив, что обратный путь отрезан, в Новочеркасске Советская власть свергнута и город в руках белоказаков.
— А как же все-таки уехать? — расспрашивали мы железнодорожников.
Те отвечали:
— Для вас остался только один путь: из Ростова на юг — до узловой станции Кавказская. А оттуда есть дорога на Царицын, вот по ней и отправитесь…
Все это нам показалось диким и неприемлемым. Как это так: чтобы попасть домой, надо, оказывается, уехать от дома еще дальше! Да нет, не может этого быть! Наверно, есть какой-либо другой выход…
Станция Кавказская пугала нас еще и потому, что мы хорошо знали, как невероятно трудно было тогда ездить на поездах. И казалось, что если заедешь куда-то дальше Ростова, то оттуда уже и совсем не выберешься.
— Вот что, ребята, — неожиданно сказал один из собравшихся ехать, по фамилии, кажется, Смирнов. Он за свою жизнь побывал, видимо, во многих местах и знал такое, чего другие не знали. — Я предлагаю сейчас же пойти на пристань: если нельзя на поезде, уедем на пароходе или на барже какой. Доплывем куда следует, а там и на поезд пересядем. Ведь пароходы-то по реке Дону ходят, сам это видел…
Я усомнился в возможности такой поездки.
— Ведь река Дон, — сказал я, — проходит совсем недалеко от Новочеркасска, а там нас могут задержать и не пустить дальше.
— Задержать? — с некоторой иронией переспросил Смирнов. — Да на что же мы им, этим казакам? Мы — мужики, приезжали за хлебом, а теперь возвращаемся домой. Кому какое дело до этого, зачем нас задерживать? А река Дон, — добавил Смирнов уже как бы специально для меня, — далеко от Новочеркасска… Да вот пойдем на пристань, там все и выясним.
День был воскресный, в продовольственном комитете все закрыто, идти туда незачем. Поэтому на пристани собрались все — и те, что уезжали, и те, что оставались.
Пробыли мы на пристани почти до захода солнца. Сменяя друг друга, стояли в длинной очереди, ждали, когда откроется билетная касса. И все, кого мы ни спрашивали, уверяли, что пароходы вверх по Дону ходят, что и сегодня пароход должен пойти обязательно.
Но час проходил за часом, а касса не открывалась. И никто не мог объяснить почему: то ли потому, что сегодня нет парохода, то ли потому, что сообщение пароходное вообще прекратилось.
Народ, однако, продолжал ждать. И только к вечеру люди мало-помалу стали расходиться.
Наш Смирнов, который стал уже как бы вожаком всей группы, сказал:
— Я вот что предлагаю, ребята: давайте пойдем пешком. А пароход — черт его знает, когда он будет! Мы и так много времени потеряли зря. Надо идти. До Новочеркасска всего верст пятьдесят. Это мы одолеем быстро. Обойдем город стороной — ведь фронта же никакого нет! А там и к своим выйдем. Поедем уже на поезде.
Мужики почти сразу согласились. Согласились, несомненно, они потому, что хотелось всем как можно скорее попасть домой и вовсе не хотелось думать, что могут быть какие-то препятствия, которые помешают возвращению в родные места. Надо еще прибавить, что никто из нас не представлял себе сколько-нибудь реально той сложной обстановки, которая сложилась и складывалась на Дону. Конечно, наши представления и о гражданской войне были весьма поверхностны и наивны.
Мне тоже ничего не оставалось другого, как отправиться вместе со всеми. Ибо один, думалось мне, я просто пропаду, пропаду ни за что ни про что…
Остающиеся в Ростове ждать прибытия хлебной баржи проводили нас, уезжающих, а вернее уходящих пешком, до трамвайной остановки. Смирнов уже знал, каким номером трамвая следует воспользоваться, чтобы выехать за город к тому месту, откуда идет дорога в сторону Новочеркасска.
Я распрощался с Филимоном, со всеми остающимися и вошел в трамвай. Другие сделали то же самое.
Трамвай привез нас туда, где городская улица кончалась и сразу же начиналась степь. Не медля ни минуты, даже не оглянувшись на город, мы двинулись вперед по широкой, тихой и совершенно безлюдной степи. Солнце уже садилось, и Смирнов торопил:
— Прибавьте шагу, ребята, путь-то все-таки не близкий, и пройти его надо поскорее.
И мы убыстрили шаг.
Скоро стало темнеть, а потом и вовсе стемнело. Мы продолжали идти и за все время не встретили ни одного человека — ни пешего, ни конного. Но все чаще и чаще стали попадаться костры, горевшие в стороне от нашей дороги — то справа, то слева.