лучником в дружину лишь потому, что у местного герцога было дальнее и древнее родство с нашим народом. Люди, конечно, не знали о нем, но я это понял с первого взгляда, понял и он, и отдал приказ. Я был ему благодарен тогда, но жить среди людей, в казарме, невероятно тродно. Они там тоже ходили в церковь, я видел несколько праздников и массу служб.
Чуть волнуясь, Гилд рассказал, что ему пришлось соврать, сказав, что он крещен, что бы от него отвязался святой отец.
— Иначе они бы и в самом деле сотворили со мной этот обряд. Как думаешь, это очень плохо? — он взглянул Риану в глаза. — У людей очень странная вера, она вся состоит из условностей и обрядов. Правды в ней нет.
— Они не слишком требовательны ни к себе, ни к своим богам. — Заметил Риан. — Я думаю, для Единого не имеет значения, едим ли мы ту или иную пищу, произносим ли молитвы, надеваем ли на себя крест.
Гилд был прав в том, что жить рядом с людьми иногда просто непереносимо. И не потому, что они редко моются и норовят подчинить себе всех окружающих силой. Они заполняют собой все вокруг, не давая возможности остаться наедине с собой ни днем, ни ночью. Они другие, и тут ничего нельзя изменить. Риан даже под страхом смерти не стал бы жить в деревне. Лучше голод, лучше холодные зимние ночи, чем тепло их тесных душных жилищ, их образ мыслей и поступков. То, что им казалось само собой разумеющимся, ему казалось непонятным и даже противоестественным, чуждыми были праздники и радости, а главное, самое худшее, скрывалось в том, что с людьми альв никогда не чувствовал бы себя понятым, никогда не смог бы быть таким, каким есть, не прикидываясь и не маскируясь. И не было никакого взаимно приемлемого выхода для двух народов. Один вытеснял другой уже который век, и этому не было конца.
— Ты долго жил в крепости у того герцога? — поинтересовался Риан.
— Нет, меньше двух лет, но мне и это показалось вечностью. Не было дня, чтобы я не хотел оттуда уйти, сбежать от них хоть на край света, но это означало бы гибель. Пережить вторую зиму на северном плоскогорье я бы не смог.
— Я давно не был в людских замках. Для меня там все пропитано смертью и мукой. — Выдавил Риан из себя как будто через силу.
Его узкие губы сжались в тонкую твердую линию, похожую на трещину в камне. Гилду показалось, что сейчас его гостеприимный хозяин встанет и уйдет, куда глаза глядят. Но вместо этого он спросил:
— Ты же был лучником, почему же у тебя такой плохой лук?
— Да, он не из лучших и старый, — спокойно признал его правоту Гилд, — но я из него нормально стреляю, к тому же в гарнизоне у меня был другой, там он и остался.
— Раньше, в бою, я предпочитал луку мечи, — усмехнулся какому-то воспоминанию Риан. — Но в лесу мечом много еды не добудешь.
С этими словами он достал один из своих мечей и любовно провел ладонью по зеркально-блестящей поверхности клинка. Сталь была почти синяя, изумительной, древней ковки, форма соразмерной, почти совершенной, а резные рукояти сами ложились в ладонь. Такой клинок стоил, наверное, теперь на вес золота. Люди не умели делать такие, и, Гилд был уверен, не научатся никогда.
Было видно, с какой заботой обитатель лесной землянки относится к своему оружию. Наверное оно, да еще крепкая память связывали его с прошлым, с временами, когда их народ был многочислен, когда над долинами возвышались красивые и гармоничные замки, а в них правили гордые и могущественные короли.
— Я всегда был воином, — вздохнул Риан. — Всегда…
И было в его голосе столько грусти, что Гилду стало не по себе.
— А кем был ты?
— Никем. — Все так же просто ответил он, и не было в этих словах ни насмешки, ни боли, ни грусти. — Когда-то я жил в одном из наших селений, тогда я знал, как сделать чертеж для дома или замка, или начертить карту. Умел ходить под парусом, но все это было давно, да и длилось не долго. Потом мы сражались, и я стал воином. Но кроме врагов были внутренние розни…
Он болезненно поморщился.
— Всякое было…, знаешь, когда приходят плохие времена, все обостряется, а хороших времен я почти не помню. Уйдя из селения, долгие годы я жил в лесу один, там было очень спокойно и красиво, похоже на сон. Те леса намного южнее, у подножия Синих гор. Тогда были другие времена, люди меня не трогали, и я даже общался с одним из них, с юношей, но потом он стал старцем… Затем прошла война, ты наверное знаешь — война между двумя герцогствами, северным и южным, кто победил непонятно, но к власти на юге пришел — его светлость Ньюри Феран, если я точно помню имя этого мерзавца. Он начал с истребления еретиков и нелюдей, которые так ненавистны их Богу, тогда для меня начались странствия… Как я могу любить их веру? Но может и к лучшему, что я оттуда ушел, тогда было очень жалко, но сейчас я думаю, что жизнь там постепенно перешла бы в смерть, я бы даже не заметил разницы. Хотя, кто знает, что для нас лучше…
Он смотрел куда-то вдаль, мимо Риана, сквозь стену землянки, за пределы времени и мира. Перед его внутренним взором снова проплывали картины той жизни, их было много, только счастливых среди них не было, но он не жалел ни о чем. Уже не жалел. Наконец Гилд стряхнул оцепенение и спросил, стараясь скрыть острое любопытство при взгляде на Риановы чудесные мечи.
— А где жил ты и с кем воевал? У тебя дивные мечи. Прости, если я спрошу лишнее, но что связывает тебя с замками людей?
Узкая длинная ладонь легла на рукоять, словно оружие стало продолжением руки. Такому нельзя научиться за пару лет, только с раннего детства, когда в крошечную еще младенческую ручонку вкладывают маленький деревянный мечик.
— Кузнецом и воином был мой отец, и я, сколько помню себя, жил по воинским законам. Сначала я служил нашим Владыкам, начинал простым ратником, а потом командовал большими отрядами. А потом, когда наш народ ослаб и исчез из этого мира, я встал под знамена людских королей.
— Но зачем, что вынудило тебя идти служить людям?
— Тяжело отказаться от смысла всей жизни, и трудно быстро понять, что интересы людей чужды нам, или даже вовсе непонятны. Я, например, понял это не сразу.
Риан закашлялся, немного смутился и пояснил.
— Я ни с кем не разговаривал всю зиму. Даже собственным голосом перестаешь владеть, если им не пользоваться так долго. — Он медленно и с усилием улыбнулся. — Голос это не оружие, а мечами я пользоваться не разучился. Надо полагать, что и за Черту я уйду во всеоружии. — А герцога Ньюри Ферана я знаю хорошо. Практически на своей шкуре.
Имя владетеля альв скорее выплюнул, чем сказал, такое отвращение было написано у него на лице.
— Когда воюешь в людской войне, то самое главное вовремя сбежать, независимо от того, кто победит. Нелюдю достанется прежде всех остальных.
— И ты сбежал?
— Я не успел этого сделать…
Его передернуло, как от резкого порыва ледяного ветра. Светлые глаза загорелись как бы изнутри лютой ненавистью и презрением.
— С людскими замками я знаком в основном с точки зрения узника, и очарования ими от этого не прибавляется. — Довольно ядовито молвил он.
Смотреть в этот миг на лесного отшельника было страшно. Хищный взгляд, нервное подрагивание ноздрей, плотно сжатые губы.
… звон кандалов, темнота, разрываемая коптящим светом факела, озверевшая толпа, вопящая от вида крови и муки, вонь и смрад. Охота на разумную тварь только началась. Кровь во рту, порванный рот, хруст костей. Они не ведают, с кем связались, они жаждут превратить свою жертву в безумное животное, и у них получается… почти…
Душа сородича была в этот миг раскрыта, и Гилд скорее почувствовал, чем увидел картины того безумия, тех мук. Леденящий ужас, боль, безысходность, страх и отчаянный гнев… Он готов был броситься к родичу, защитить от того, что тот пережил, защитить от его собственных мыслей.
Видение быстро исчезло. Риан сомкнул внутренние щиты резко и болезненно.
— Что это было? Это ужасно, что там произошло? — потрясенно прошептал Гилд захваченный отчаянием увиденного.
— Ошибкой было то, что они сняли с меня кандалы. — Сказал воин безжизненным тоном, и словно очнувшись от забытья, добавил. — Пойду, воды принесу. А ты отдохни пока.
Гилд почувствовал, что его новому знакомцу нужно побыть одному, немного отойти от неожиданных и таких тяжких воспоминаний.
Глупо было надеяться, что память со временем иссякнет, как высыхает ручей, когда вырубают рощу, но все-таки Риан был доволен. Несмотря ни на что. Былое унижение, былая боль вызвала в его душе не отчаяние, не тоску, а самую настоящую ярость. Он снова становился самим собой, тем прежним Рианом, который, казалось, навсегда сгинул в казематах и умер под пытками жестоких палачей. Может быть, это лесное житье вылечило его, или долгие годы относительного покоя, но наверняка не обошлось без появления Гилда. Разговор с сородичем, со своим — по духу и крови, разговор с равным, сделал свое целительное для духа дело. Вернулось главное, то, чего не хватало так же остро, как воздуха в петле, чувство единства, которое дано альвам свыше и на счастье, и на беду для древнего народа.
Оставшись один в землянке, Гилд на какое-то время словно выпал из здешнего мира. Он снова и снова видел картины чужого плена, встающие перед глазами, как свои собственные. Риан несомненно был хорошим командиром и опытным бойцом, кем никогда не был он сам, но сейчас Гилд не помнил об этом, он видел лишь существо, нуждающееся в помощи больше, чем он сам. Посидев еще немного, он встал и, слегка прихрамывая, пошел по лесу. Туман уже рассеялся, и где-то там, в вышине, над верхушками деревьев, поднялось солнце. Гилд был уверен, что идет в правильном направлении и скоро увидит своего знакомца. Такую уверенность давало ему чутье, которое невозможно ни описать, ни объяснить словами, но существа его крови знают его и ведают, что это такое. Он брел, ощущая, что расстояние между ними сокращается очень медленно, а это значило, что Риан сидит где-то на месте, скорее всего, неподвижно уставясь перед собой.