отчаянием, настроиться на лучшее, взять ситуацию под контроль и добиться желаемого.
«Вот я и начала выздоравливать», – мысленно похвалила себя Нинель Владимировна и поспешила вернуться к столу, поближе к людям, чтобы разомкнуть искусственно поддерживаемое одиночество. «Горько!» – кричала она вместе со всеми и все время ловила себя на мысли о том, что ничуть не завидует молодым и желает им счастья, большого и долгого. Она бы и продолжала так думать, не подойди к ней новоиспеченная Катя Прахт, бережно поддерживаемая под руку молодым супругом, Яковом Прахтом, в котором Нинель Владимировна неожиданно для самой себя вдруг разглядела своего Юру – Юру Кунеевского, единственного и неповторимого даже в своей человеческой мерзости и многолетнем пьянстве. «Не может быть!» – попыталась она усилием воли отогнать наваждение, обуздать вдруг прорвавшуюся изнутри тоску, но ничего не получилось.
– Совет да любовь, – с трудом выдавила из себя Нинель Владимировна, и слезы навернулись у нее на глаза.
«Напилась, что ли?» – многозначительно переглянулись между собой Наташа и Тоня, а Катя с присущей ей отзывчивостью обняла начальницу и тоже немного всплакнула.
– Это я от счастья, – пояснила Катенька свою реакцию и тонким шелковым платочком убрала черные разводы под глазами.
– И я от счастья, – не задумываясь, солгала ей Кунеевская и, вытерев нос салфеткой с целующимися голубками, торопливо выбралась из-за стола, чтобы через пять минут уйти не попрощавшись.
Выводы, которые извлекла Нинель Владимировна из случившегося на свадьбе, потрясали своей нелогичностью. Всегда руководствующаяся здравым смыслом, она вдруг отказалась видеть в том, что произошло, естественное проявление своей женской природы, не менее естественную реакцию психики на пережитый стресс или доказательство неэффективности используемой методики, и ударилась в мистику. Измена мужа, развод с ним, а также появление в бухгалтерии Екатерины Сергеевны были интерпретированы ею как происки злого рока. А с ним, как известно, спорить бессмысленно: все равно что плевать против ветра, – как бы хуже не было. И хоть Кунеевская решила смириться с положением дел, желание найти виноватого все равно не угасало. И он был найден. И вот теперь Нинель Владимировна, как человек, всегда тяготевший к справедливости, оказалась в самом эпицентре сложнейших переживаний.
Одно из них оказалось связано с попыткой найти баланс в отношениях с Екатериной Сергеевной Прахт, вызывавшей в ней столь противоречивые чувства, что Кунеевская даже боялась быть превратно истолкованной. При виде счастливой Кати Нинель Сергеевна испытывала и зависть, и раздражение, и вместе с тем чувство вины за то, что относится к той предвзято. Когда же маятник в их служебном романе замирал на последней критической отметке, Кунеевская становилась по отношению к Екатерине Сергеевне демонстративно вежливой, по-матерински заботливой, по-учительски назидательной и по-дружески откровенной. Вполне могла уточнить, как часто бреет та ноги и не лучше ли использовать лазерную эпиляцию, хотя, как говорят знающие люди, эффективность последней относительна.
К тому же Нинель Владимировну поджидала борьба другого рода, и была она связана с тем, что Кунеевская все еще никак не могла определиться, как должна выглядеть женщина, открыто заявившая о своем новом статусе: «Разведенная и свободная!»
«Дорого, но мило, дешево, но гнило!» – провозглашала она и действительно не скупилась ни на качественную немецкую обувь, ни на кожаные сумки, ни на костюмы от Катерины Леман… Но при этом, что бы Нинель ни приобретала, все выглядело удивительно старомодным. А ведь Кунеевской хотелось другого! И тогда она шла и покупала себе что-нибудь столь экстравагантное, что в ее образе появлялся некий элемент пошлости, которая ощущается всякий раз, когда смотришь фотографии пожилых дам в кружевном белье из секс-шопа. Нарядившись в какую-нибудь ультрамодную вещь, Нинель Владимировна заявлялась на работу со словами о том, что может позволить себе все, потому что для своих почти пятидесяти прекрасно сохранилась, и это невзирая на отсутствие косметических ухищрений.
Немыслимо короткая юбка сочеталась с замшевыми ботфортами ярко-красного цвета. Кожаные штаны с перфорацией по бедрам – с прозрачной блузкой, густо расшитой пайетками. Но самое интересное, уверенности такой выбор одежды Кунеевской не прибавлял. Наоборот, было видно, что она саму себя стеснялась. И чтобы скрыть это, начинала вести себя демонстративно вызывающе: то хохотала, то рассказывала дурацкие анекдоты… А потом раскаивалась и пряталась в закутке до конца рабочего дня, ссылаясь на плохое самочувствие.
– Мужика бы ей надо! – точно ставили диагноз Наташа с Тоней, а Екатерина Сергеевна от комментариев воздерживалась: уж очень личное. – Да ладно ты, не первый год замужем, понимать должна.
– Первый, – напоминала им Катя Прахт, а те посмеивались:
– Значит, не раскусила пока!
Раскусила, не раскусила – это другой вопрос. Речь не о Кате. «Не должны низменные инстинкты руководить человеческим поведением!» – декларировала Нинель Владимировна на людях и пресекала любые разговоры о том, что будут и у нее еще «отношения с каким-нибудь положительным мужчиной». И не обязательно замуж за него выходить, можно гостевой брак устроить, чтобы к обоюдной радости и никаких грязных носков рядом с ее кроватью. Опять же – Интернет, палочка-выручалочка для одиноких женщин. «Ни за что!» – с возмущением отвергала все доводы Кунеевская и вслух объявляла, что поставила жирную точку на своей сексуальной жизни.
– Это противоестественно, Нинель Владимировна, – вяло сопротивлялись идеологической обработке Наташа и Тоня, но их мнение начальницу не интересовало. В этом смысле реакция Кати для нее была гораздо важнее, но Екатерина Сергеевна Прахт тактично молчала и стеснительно прятала глаза, когда Кунеевская митинговала против сексуального рабства женщин. «Незавидная роль быть мужской подстилкой!» – выдвигала Нинель Владимировна главный лозунг дня и с пристрастием смотрела на своих подчиненных. «Еще какая завидная», – незаметно для Кунеевской переглядывались Наташа и Тоня и презрительно улыбались: «У кого чего болит, тот о том и говорит».
– А как же дети? – наивно интересовалась Екатерина Сергеевна, полагая, что эту сторону человеческих взаимоотношений Нинель Владимировна воспринимает как положено, позитивно.
– А это как повезет, – уходила от ответа Кунеевская, потому что возразить ей было нечего: на своего сына она молиться готова, но это уже никого не касается, поэтому лучше промолчать. И она молчала, при этом скользя взглядом по Катиной фигурке: сверху– вниз, снизу– вверх.
– Смотри, чтоб не сглазила, – науськивали Екатерину Сергеевну коллеги и предлагали той поставить свечку за здравие себе и недругам.
– Глупости какие! – обижалась за начальницу Катя и отказывалась считать Нинель Владимировну врагом, потому что не верила ни одному ее слову про абсолютную свободу, про прелести развода, про любовь к себе самой и прочее, и прочее.
– Давай-давай, – подзуживали ее Наташа и Тоня и втуне считали Катеньку набитой дурой. А кем же еще считать человека, на которого всех собак вешают, а он руки расставляет и кричит: «Еще! Еще!» – Вот и целуйся со своей Кунеевской! – раздражались они и ждали, когда Нинель Владимировна сделает нечто, что заставит Катеньку Прахт плакать кровавыми слезами. Вот тогда и посмотрим!
– Посмотрим! – вставала на защиту начальницы Екатерина Сергеевна и следовала за своей мучительницей тенью.
– Выслуживается, – вдруг догадались Наташа и Тоня и с энтузиазмом начали поджидать того момента, когда странная дружба между Нинель Владимировной и Катей Прахт закончится. А она все не заканчивалась и не заканчивалась, хотя Кунеевская по-прежнему нет-нет да и осаживала Катеньку с ее наивными представлениями о том, что поваренная книга лежит в основе крепкого брачного союза.
– Не те книги ты, Екатерина Сергеевна, читаешь, – критиковала Нинель Владимировна свою наперсницу и снабжала ее литературой иного свойства, по преимуществу мемуарной. Благодаря такому идеологическому контролю Катя Прахт поменяла свои ориентиры и обзавелась вслед за Кунеевской двумя кумирами: Шанель и Раневской. Их слог она узнавала безошибочно и легко могла продолжить с того места, на котором остановилась ее начальница.
– Вы мне, Нинель Владимировна, как мама, – иногда в порыве чувств признавалась Кунеевской Екатерина Сергеевна, но тем не менее бдительно охраняла вход на свою личную территорию, видя, как меняется настроение начальницы в зависимости от того, о чем идет речь. Рассказов о мужьях, воскресных выходных, незапланированной беременности, планах на отдых Нинель Владимировна на дух не переносила, и с этим приходилось считаться, иначе весь день мог пройти в несправедливых придирках и язвительных комментариях. Распространялось это и на других сотрудниц, но почему-то с Екатерины Сергеевны спрос был в разы строже, возможно, потому, что главбух Кунеевская так до конца и не освободилась от ощущения, что та как-то причастна к роковому повороту в ее судьбе. А может быть, ей просто не хотелось отставать от своих подчиненных, но обсуждать, особенно в последнее время, она могла либо светские новости, либо основные направления современной моды, опять же из сведений, почерпнутых в Сети, либо собственный ремонт, который, естественно, не уместился в пресловутые тридцать суток, отпущенных на психологическую реабилитацию разведенных женщин.
Тема ремонта оказалась для Нинель Владимировны столь животрепещущей, что к ней она обращалась всякий раз, вне зависимости от того, что могло лежать в основе разговора. Вот и сейчас, начав рассуждать о преимуществах достойного старения без хирургических ухищрений, Нинель Владимировна собиралась перейти к рассказу о том, что этот Новый год она встретит в практически отремонтированной квартире, правда, пока без столового гарнитура, заказанного ею по каталогу… Но Екатерина Сергеевна, помнится, ее не дослушала. И выскочила в коридор под звуки свадебного марша. И пока она разговаривала с мужем, которого, с присущей ей чувствительностью, называла Зайчонок, главбух Кунеевская, продолжая методично отряхивать свою чистую юбку, вдруг почувствовала себя неуверенно. То, что ей придется встретить этот Новый год в абсолютном одиночестве, хоть и в новых интерьерах, перестало ее радовать, потому что она поняла: ни мандарины, ни селедка под шубой, ни заранее приготовленные сыном подарки под елкой не смогут спасти ее от дурного расположения духа.