«Ерунда!» – попыталась отмахнуться от плохого предчувствия Нинель Владимировна, но и это не сработало. И тогда главбух Кунеевская, не дожидаясь Катиного возвращения, вышла в отдел и официально пригласила на новогоднее новоселье своих сотрудников, разумеется, с мужьями, сопроводив это словами о том, что пора разрушить берлинскую стену официоза и стать настоящими соратниками.
– Мы – пас, Нинель Владимировна, – как всегда, переглянувшись, синхронно извинились Наташа и Тоня, пустившись в долгие объяснения о том, что заранее все спланировано, что салаты распределены, что нельзя не прийти, потому что друзья и не поймут такого поворота, сочтут предателями. Вот если бы они знали раньше, то ни за что бы не променяли новоселье своей начальницы на новогодние посиделки в кругу надоевшей компании и первыми бы ударили по этой пресловутой берлинской стене официоза, затрудняющей человеческое взаимодействие.
– Ладно, ладно, – отступилась от них Кунеевская и повторила свое приглашение наконец-то вернувшейся из коридора Кате, предварительно оговорив, что отказ принимается, потому что идея пришла неожиданно, а уже могли быть планы… Но если Екатерина Сергеевна согласится, то давайте забудем про новоселье и просто на Новый год. И разумеется, никакой складчины, и вообще буду признательна…
– Я должна посоветоваться с мужем, – заметно стушевалась Катенька Прахт, пораженная столь нетипичной для начальницы интонацией. Обычно Нинель Владимировна никогда не просила. Она приказывала. И даже обращаясь с какой-нибудь просьбой, излагала ее так, что у человека и мысли не возникало, что можно ее не выполнить. Но сейчас Кунеевская просила по-настоящему. Так просят о помощи, с трудом переступая через собственную гордость.
– Тебе что? Больше делать нечего? – налетели на Катю Наташа и Тоня, как только Нинель Владимировна вышла из бухгалтерии. – Даже не вздумай! У нее очередной бзик, а ты под нее подстраивайся! Обойдется наша Нинель! Не маленькая, не заплачет.
«А вдруг заплачет?» – расстроилась Екатерина Сергеевна и перезвонила мужу, начав издалека.
– Тебе это надо? – скептично поинтересовался Яков (он же – Зайчонок) и все же согласился. Но при условии, что Новый год они встретят, как планировали, дома, а потом пойдут поздравлять родителей и заодно навестят «твою мадам Кунеевскую».
– Спасибо, – поцеловала Катенька трубку и сняла груз с души, пообещав Нинель Владимировне, что зайдут с Яшей обязательно, только уж, извините, после полуночи, часу во втором, а то и третьем, потому что и мамы, и папы, сами понимаете.
– Понимаю, – с благодарностью кивнула в ответ Кунеевская и успокоилась.
– Может быть, я все-таки останусь? – в третий раз переспросил мать Юра, наблюдая тридцать первого декабря за тем, как та готовится к приему гостей, которые то ли придут, то ли не придут. И в третий раз Нинель Владимировна отрицательно покачала головой.
– Давай мы встретим Новый год вместе, а потом я уйду, – предпринял последнюю попытку ее сын и нарвался на пафосные рассуждения о том, что вот когда-то она отказывала себе практически во всем, всегда идя на поводу у его отца, и рядом не было ни одного человека, который бы сказал ей: «Нина, остановись! Подумай о себе, Нина!»
– А если бы такой человек был? Что-нибудь бы изменилось?
– Конечно бы, изменилось! – ответила Нинель Владимировна, достала новое белье и перестелила свою постель.
– Зачем ты это делаешь, мам? – удивился Юра и уселся на кровать.
– Ну-ка, брысь! – шутливо замахнулась на него Кунеевская и добавила: – В Новый год – во всем новом.
– А как же платье? – поддел мать Юра и показал глазами на то, в котором Нинель Владимировна ходила на Катину свадьбу.
– Красивое, правда? – грустно улыбнулась сыну Кунеевская и перевесила платье в шкаф.
– Красивое, – насторожился Юра и подошел к матери: – Мам, ну ты что?
– Ничего, – спокойно отодвинула сына в сторону Нинель Владимировна и невзначай поинтересовалась: – У тебя есть женщина?
Юра от неожиданности крякнул:
– Ну, ты даешь! – говорить об этом в семье Кунеевских было не принято.
– А что такого? Тебе же не пятнадцать. Вот, например, если у меня нет мужчины, я так спокойно и говорю: «Нет мужчины». Кстати, а где ты хранишь свои деньги? На карточке?
– На карточке, – подтвердил Юра.
– Я тоже на карточке, – поделилась с ним Нинель Владимировна и невзначай сообщила: – Код три тысячи три.
– Ты меня удивляешь – мам, а еще главный бухгалтер! Нельзя было посложнее комбинацию цифр придумать?
– Нельзя! – проворчала Кунеевская, а потом многозначительно произнесла: – Вообще-то это тридцатое марта. Твой день рождения.
– Ну, спасибо, напомнила, – пробормотал Юра и вышел из материнской спальни. Его не покидало чувство неловкости, как будто Нинель говорила о чем-то таком, о чем говорить так же недопустимо, как недопустимо выходить голым к столу. И вроде бы в ее словах не было ничего предосудительного, но все равно это странное чувство, что он подглядывает за собственной матерью, не покидало Юру. «Скорее бы!» – поглядывал он на часы и торопил время.
– Когда ты уйдешь? – Нинель Владимировна тоже словно бы тяготилась присутствием сына в доме и периодически посматривала в окно: не стемнело ли?
Дождавшись сумерек, безошибочно определила – часа четыре, наверное, и предложила Юре прилечь, чтобы ночное гулянье не превратилось для него в испытание на прочность.
– Как раньше, – по-доброму усмехнулся он, памятуя, как всякий раз тридцать первого декабря мать укладывала его в кровать с приходом сумерек, а он сопротивлялся и плакал, а она все равно настаивала и оказывалась права: сдавшись, он проваливался в сон с тем, чтобы очнуться ровно к тому моменту, когда в гостиной уже был накрыт праздничный стол, а под елку выложены подарки от Деда Мороза.
– Не спорь со мной, – шутливо пригрозила Кунеевская сыну, и тот ушел и действительно заснул, как в старые добрые времена.
Проснувшись, Юра посмотрел на часы и обнаружил, что пора собираться, но вставать не хотелось, и он еще какое-то время лежал в темноте, вспоминая свое детство, наполненное страстной любовью родителей друг к другу. Они даже спали обнявшись. А потом он застал отца с чужой женщиной, и детство сразу же закончилось. «Ну, будь ты мужиком, Юрка! С кем не бывает?!» – сказал ему отец и похлопал по плечу, уговаривая молчать, чтобы не расстраивать маму. И Юра поклялся, что не скажет матери ни одного слова, и честно хранил эту страшную тайну, а ведь именно он мог оказаться тем самым человеком, об отсутствии которого сегодня говорила Нинель. «Нина, остановись! Подумай о себе, Нина!» – вспомнил он и быстро поднялся.
Мать ждала его за накрытым столом, уставившись в одну точку. На ней было надето то самое изумрудное шелковое платье. Оно катастрофически не шло ей, подчеркивая не только серый оттенок кожи, но и некрасивую фигуру, с широкой массивной спиной и непропорционально большой грудью.
– Проснулся? – вымученно улыбнулась Нинель Владимировна сыну и протянула ему увесистую коробочку, по форме которой легко было догадаться, что там внутри.
– Часы? – безошибочно определил Юра и открыл крышку: – Ты что, мам, с ума сошла? Это же «Картье»!
– «Картье», – довольная, Кунеевская вышла из-за стола.
– Это же просто Новый год! – Юра никак не мог прийти в себя от материнской щедрости.
– Это не просто Новый год, – поправила Нинель сына и попросила надеть часы.
– С удовольствием, – тут же откликнулся Юра и щелкнул браслетом. В этот момент Кунеевская что-то тихо произнесла, но он не расслышал и переспросил.
– На память, – послушно повторила Нинель и обняла сына.
– Мам, ты чего? – У Юры перехватило дыхание.
– Ничего, – отстранилась от него Кунеевская. – Тебе пора.
– С наступающим! – поздравил он мать перед выходом и попросил, чтобы та открыла подарок ровно в полночь. – А я тебе позвоню.
– Позвони, – странно улыбнулась ему Нинель Владимировна и распахнула перед сыном дверь. – Хорошего тебе Нового года, Юрочка.
– И тебе, мам, – сказал напоследок тот и не оборачиваясь спустился, автоматически отметив, что не услышал, как в двери щелкнул замок.
Ровно в полночь Юрий Юрьевич Кунеевский безуспешно пытался дозвониться до собственной матери. «Не слышит, наверное, или связь плохая», – рассудил он и решил перезвонить чуть позже.
Но позже жизнерадостное веселье товарищей подчинило его себе, оглушило дурацкими тостами, женским смехом, заставило забыть о собственных планах и переключиться на праздник.
С удивительной настойчивостью звонила Нинель Владимировне и Катенька Прахт, пытаясь подтвердить, что они с мужем не пропали и обязательно явятся, только попозже.
– Уснула, наверное. Может, не пойдем? – с надеждой предложил жене Яков, но, как выяснилось, напрасно.
– Пойдем, – сверкнула глазами Катя и, подчинившись невнятной тревоге, вытащила своего благоверного на мороз, вручив пакет с предназначенными для Кунеевской подарками.
– А можно чуть помедленнее? – взмолился взмыленный от быстрой ходьбы супруг и тут же получил тычок в спину:
– Нельзя, Зайчонок! Немного осталось. Не понимаешь, что ли, человек ждет.
Нинель Владимировна Кунеевская и правда ждала своих гостей, лежа на кровати в шелковом изумрудном платье, в полузабытьи ощущая, как покидает ее жизнь, насильственно, путем разных психологических ухищрений поддерживаемая в ней вот уже больше полугода, с того самого момента, когда она открыла дверь в свою спальню и увидела своего Юру с той молодой и наглой, лица которой даже не запомнила. «Зачем?!» – не переставала задавать себе один и тот же вопрос Нинель Владимировна, попутно отмечая, как полоска света перед глазами становится все уже и уже. В этот раз она рассчитала все правильно, выбрав путь, лишенный физических страданий. «Всего-то горсть маленьких таблеточек, и человек сам себя отключает от аппарата искусственного дыхания», – еле заметно улыбалась Нинель Владимировна и вновь гордилась собой, своей безотказной волей и умением проигрывать.