Всевышнем, Нелька кривилась и с ненавистью шипела, жаля тетку пронзительным взглядом, от которого у той волосы вставали дыбом:
– И где твой бог? Где?!
– Везде, – многозначительно поджимала губы Ивановна и замыкалась в себе, всякий раз сожалея, что решилась на этот трудный разговор. А все потому, что чувствовала себя ответственной за ту разрушительную силу, что жила в Нельке, в каждой клеточке ее внешне совершенного тела. Ивановна даже к батюшке в Жадовский монастырь ездила за советом, как обернуть племянницу к богу, да все напрасно, только рассердила священника своей глупостью и неумением рассказать коротко о главном. «Ну… – все время говорил батюшка и смотрел поверх покрытого платком лба просительницы. – Ну… От меня-то чего хочешь, милая?» «Спаси, отец родной», – взмолилась тогда Ивановна и вытащила из-за пазухи фотографию племянницы, маленькую, со смятыми углами. Даже смотреть не стал: «Не меня проси, раба божия…» «Мария», – подсказала ему Ивановна. «Мария… – автоматически повторил за нею священник. – Его. – Батюшка размашисто перекрестился на икону Спасителя и назидательно добавил: – И молиться не забывай…А там как бог даст. Все, что ли?» – «Все», – выдохнула тогда Ивановна и, сгорбившись, поплелась к кануну, где еще долго стояла, пробуя собраться с мыслями. Тогда-то ее и осенило: может, поставить Нельке свечку об упокоении, глядишь, господь не заметит и приберет ее душу, пока та в преисподнюю не угодила. Потянулась было к медному подсвечнику, но так и не решилась, совесть не позволила, страшно стало – придется ответ держать.
«Дура старая, – корила потом себя Ивановна всю дорогу, трясясь в автобусе вместе с другими паломниками, выглядевшими в отличие от нее просветленно и благостно. – Видать, господь нарочно покоя мне не дает», – рассудила она и, вернувшись, назначила себе пост сроком на четыре недели, который держала с непривычным для себя рвением, обходясь одним хлебом и водой.
Сколько раз бедная женщина клялась себе отказать племяннице от дома! Но тем не менее, как только худосочная Нелька появлялась на пороге, Ивановну тут же сковывал необъяснимый страх. Как парализованная, она терялась, обмякала и послушно исполняла все, чего только черная Нелькина душа пожелает. «Одержимая!» – порой с ужасом думала старуха и всерьез размышляла над тем, как заманить племянницу в Калдовскую чувашскую церковь, известную на всю Зарецкую область ритуалом пронесения чудотворной иконы Пантелеймона Целителя над лежащими на полу верующими. Говорили, помогает.
– Тебе надо, ты и иди, – отбрила тетку Неля, как только та заикнулась об этом. И вроде как в отместку через неделю привезла вот этого, без имени, без фамилии, и оставила здесь умирать, предупредив старуху о том, что ждать недолго. Всучила деньги, немного, правда, пакет разносортного шмотья и пригрозила, растянув губы в ехидной улыбке и напугав Ивановну до смерти:
– Если чё, уйдешь вместе со мной. Или туда. – Нелька показала глазами на потолок. – Или сюда. – Она скрестила пальцы, изобразив тюремную решетку. – Поняла?
Старуха, сглотнув, покорно кивнула. Спорить с племянницей было бесполезно.
– Скоро приедешь? – робко полюбопытствовала она и, напугавшись собственной смелости, тут же отвела взгляд.
– Когда надо, тогда и приеду, – с вызовом ответила Нелька и вытащила из кармана ветровки небольшой пакет с порошком. – По чуть-чуть, – скомандовала она и кивнула в сторону кровати, когда-то принадлежавшей покойному мужу Ивановны. – Боли у него… А это, чтоб не мучился, – проникновенно произнесла она и уже через секунду ехидно уточнила у тетки: – Ты ведь не хочешь, чтоб человек мучился? Ты ведь у нас, Маня, божий человек? Совестливый?
– Даже и не знаю, – потупилась Ивановна и, вздохнув, добавила: – Грех это все, порошки твои. Коли болен человек, в лечебницу его вези, а не к тетке в дом, на ночь глядя, чтоб ни одна душа не видала. Угробили парня-то?
– Поговори еще! – замахнулась на тетку Нелька и заметно занервничала. – Некогда мне, Маня, с тобой разговаривать. Видишь? – Она показала глазами на окно. – Ждут меня. – За забором, переминаясь с ноги на ногу, торчали два амбала, лиц которых Ивановна, когда Славу вносили, даже разглядеть не успела. – Так что, если надумаешь гостей звать, знай, ребята мои дорогу знают. Не ровен час, в гости явятся… Поняла?
– Поняла, – со слезами выдохнула Ивановна и попятилась.
– Смотри мне, – процедила в ответ Нелька и, не попрощавшись, выпорхнула из комнаты.
«Ведьма!» – перекрестила тогда захлопнувшуюся за ней дверь старуха и осталась наедине с чужим человеком, без имени и без документов. В пакете, оставленном Нелькой, ничего, кроме пары спортивных трико, трех вылинявших маек и завернутой в салфетку одноразовой бритвы, не было. Внимательно рассмотрев ее, Ивановна искренне удивилась тому, до чего дошел прогресс, и на всякий случай засунула станок в бокал с кипятком на промывку – подсмотрела у покойного мужа.
Ночами незнакомец принимался стонать, и тогда старуха, включив единственную в доме лампочку, громко шаркая, плелась к нему из своей комнаты, накинув на сорочку пуховый платок. Почувствовав рядом человеческое присутствие, подкидыш успокаивался и, чуть-чуть приоткрыв глаза, скользил невидящим взглядом по комнате, ни на чем не останавливаясь.
– Сейчас-сейчас, – с полуслова понимала его Ивановна и поила с ложечки наспех разведенным в воде порошком, не заботясь о пропорциях – как рука возьмет. Через какое-то время незнакомец успокаивался и лежал в темноте, ни на что не реагируя, с открытыми глазами. К утру засыпал и дремал до самого вечера, не проявляя никакого интереса ни к еде, ни к разговорам. Возникало ощущение, что он их просто не слышит. Поначалу Ивановна пыталась будить его, чтобы накормить или напоить, а потом приноровилась и стала потчевать один раз в день жидкой, как вода, манной кашей. Единственное, что старуха выполняла по часам, был туалет подкидыша. Больше всего Ивановна боялась пролежней, а потому ворочала высохшего парня с боку на бок для того, чтобы протереть спину камфорным маслом. И тьфу-тьфу-тьфу, бог миловал!
Растворившись в заботе о незнакомце, старуха почти забыла о Нельке и вспоминала ту от случая к случаю, чаще всего при виде улетучивающегося на глазах порошка. Ивановна решила экономить и начала давать – через день, а потом – через два, а потом и вовсе забыла, давала или нет. Одним словом, не исключено, что именно отсутствие педантичности в приеме волшебного снадобья и запустило механизм возвращения в сознание несколько месяцев пребывающего в странном забытьи Славы. Но, по мнению Ивановны, дело было, конечно, в божьем промысле – иначе как объяснить тот факт, что дышавший на ладан незнакомец взял да и очнулся.
– Тебя как звать-то? – склонилась она над незнакомцем, как только он снова попытался выпростать из-под тряпья руки. – Слышишь, что ли? – Ивановне показалось, что ее слова пролетают у него мимо ушей.
– Слышу, – не размыкая глаз, подтвердил Крюков и проговорил по слогам: – Сла-ва.
– Слава? – удивилась старуха и снова ввернула свое любимое: – Неужели?
– А вас как зовут? – спросил Крюков и тут же почувствовал, как настроение Ивановны изменилось. Видимо, вспомнила Нелькины слова.
– Зачем тебе? – Голос старухи зазвучал обеспокоенно. – Жаловаться, что ли, пойдешь?
Слава отрицательно мотнул головой и еле заметно улыбнулся.
– Лыбься, лыбься, – тут же рассердилась Ивановна. – Смешно ему!
– Вообще-то не очень. – Улыбка исчезла с крюковского лица. – Хотелось бы какой-то определенности. Может быть, вы мне объясните?
Старуха пожала плечами, раздумывая, говорить – не говорить, а потом, оглянувшись на дверь, шепотом залопотала:
– Я же вроде говорила: привезла, свалила, денег оставила…
– Порошок… – подсказал Слава Ивановне, и та бездумно повторила:
– Порошок… Чё ни спрошу, говорит, мол, не твое дело…
«Бестолочь какая!» – рассвирепел Крюков и чуть не заплакал от обиды: средневековье какое-то! Привезли мужика в беспамятстве, как мешок, свалили на кровать, при этом не убили, наоборот, худо или бедно жизнь поддерживали, брили даже… «Зачем?» – озадачился Слава, и в голову полезли разные мысли. Конкуренция? Вряд ли. За ним – Жмых, кто сунется? Выкуп? Тоже маловероятно, Лариса бы выложила любую сумму, на порядок больше той, что была у него в руках в тот злосчастный день, когда перед ним возникла эта змея, заколдовала, заставила идти следом, ловить каждое слово… В том, что именно Нелька – подлинная причина его нынешнего положения, Крюков нисколько не сомневался. На деньги позарилась. Как увидела в его руках пакет, перевязанный банковской резинкой, наверное, рассудок потеряла – так объяснил ее интерес к себе Слава. Но прятать-то его здесь зачем? Ну, украла и украла. Бери – беги, на пару месяцев хватит… Он и искать бы, может, не стал. Было и было… Непонятно.
– Непонятно, – вслух повторил Крюков и снова закрыл глаза: на него накатила волна усталости.
– Спать, что ли, будешь или кормить тебя? – легко коснулась покрытых тряпьем Славиных рук Ивановна.
– А зачем? – не размыкая глаз, еле слышно произнес Крюков. – Все равно ж на выброс…
– На выброс – не на выброс… Мое дело десятое. Сказано – присмотреть, вот и смотрю. Все глаза просмотрела. – После этих слов старуха оглянулась на литографию с богородицей и суетливо перекрестилась. – Ты, мил человек, на меня зла-то не держи. – Голос Ивановны задрожал. – Я к этой дурной породе самое последнее отношение имею. Мать Нелькина с моим братом путалась, вот ее и прижила. Такая же дурная получилась, на спор палец отрубит. И ладно бы – кому, себя не пожалеет. А то я ее не знаю! Привыкла уж за столько лет: скажет как отрежет. Самой инда страшно. Все жду, может, следом за матерью сгинет… На старости лет хоть пожить спокойно.
– Не получится, – мстительно отозвался Слава. Он не понимал Ивановну. Не понимал, как можно жить с ощущением, что ты совершаешь богопротивное дело, и ничего при этом не предпринимать. В конце концов, есть милиция, есть врач, просто люди, на худой конец. Нельзя же так! – И сколько вы меня здесь держать собираетесь?