отравленные веком папки …
Это был тяжелый день…
При Товстоногове «Мольера», так же как «Розу и крест», начинали до отпуска, в жару, а выпускали в начале сезона.
И точно также на первый прогон пришел Товстоногов.
Был слух, что Юрский сам просил его прийти.
Больше других Гогу занимали королевские сцены еще и потому, что отношения искусства и власти тревожили его так же, как Юрского.
И тут со времен Булгакова, в принципе, ничего не изменилось.
Со времен Булгакова и со времен Мольера…
Ленинградским «королем» вел себя персек райкомгоркомобкома Романов. Сколько подобострастных шуток ходило о его царской фамилии!.. И бог знает, как сложился бы конец прошлого века в России, если бы там, в ЦК, победил и возглавил КПСС Г.В. Романов, а не М.С. Горбачев…
Романов недолюбливал Товстоногова, а Юрского просто терпеть не мог.
В обоих случаях это было вполне взаимно.
Как-то была телепередача, в которой пенсионера Романова спросили, почему он плохо относился к интеллигенции. «К кому?» — «К Товстоногову». Романов взял с полки книгу и прочел: «Глубокоуважаемому Григорию Васильевичу Романову с благодарностью за все то, что он сделал для театра и для меня лично. Г. Товстоногов»…
Романов не уловил здесь мольеровской, верней, булгаковской нотки…
Р. казалось, что Ю., так же как и он сам, не умел играть чужое представление о роли. Или не хотел. Или не любил. Он все придумывал сам и сам делал, что хотел.
Отсюда тяга к режиссуре. Чтобы никто не мешал…
Но то, что придумывал для роли Сережа, чаще всего совпадало с тем, чего искал Гога. А если и не совсем совпадало, все равно оказывалось приемлемым, потому что подсознательно включало тайные намерения Гоги. Тайные даже от него самого. Речь все-таки об искусстве, а не о ремесле…
Гога вообще любил неожиданный результат. Если его что-нибудь удивляет в том, что ты предлагаешь, считай, что ты — в порядке…
Р. казалось, что Ю. иногда даже испытывал Гогу. Ну что такое, например, его Осип в «Ревизоре» — темные очки, тросточка, господин из другой эпохи, некто вроде Паниковского… По облику и природе чувств это с Хлестаковым Басика и Городничим Лаврова вроде не совпадало… Как будто Серж малость провоцировал Гогу: разрешит или попросит снять излишества?..
Нет, ничего Гога снять не просил, значит, так и буду торчать торчком в этом спектакле, пускай народ удивляется, а иначе скучно и артисту, и зрителю, если не баловаться…
Они вообще были друг другу «на испытание», Юрский и Товстоногов, Сережа и Гога… Во всяком случае, так казалось артисту Р. Он ведь был не рецензент, а наблюдатель, будущий отщепенец, и его интересовали отношения людей, подверженные испытаниям ремесла и искусства.
У Р. были свои отношения с Ю. с тех самых пор, когда Товстоногов ввел его на роль Чацкого, хотя Ю. против этого возражал. При этом Р. невольно встрял в отношения Гоги и Сережи, хотя бы как повод для размолвки или ревности. И, несмотря на то что они были вовсе разные — Чацкий Юрского напоминал о Пушкине, а Чацкий Рецептера — о Грибоедове, повод все-таки был: роль одна, а артистов двое.
Вообще-то Сережа считал, что это не ревность, и возражал против «разрушения монолита». То есть у них с Товстоноговым был «монолит», а Р., встряв в «Горе от ума», его разрушил.
Но если человек переживает, что между ним и Гогой забили клин, и клин в виде артиста Р. разрушил «монолит», то что же это, если не актерская ревность, вполне естественная и понятная?..
Между Р. и Товстоноговым тоже пару раз вбивали клин в виде артиста Б., и Р. переживал «разрушение монолита» точно так же, как Ю.
Чуть позже, на телевидении, в «Кюхле» Александра Белинского по Ю. Тынянову они сошлись в большой и острой сцене, где Ю. играл Кюхельбекера, а Р. — Грибоедова…
И когда Р. вместе с Р. Сиротой поставил на телевидении «Смерть Вазир-Мухтара» того же Тынянова, они опять словно вернулись к «Горю от ума», потому что на этот раз Юрский сыграл уже самого Пушкина, а Рецептер — опять Грибоедова…
Тень давней ревности к роли Чацкого, почти незаметная или хорошо скрытая, как будто намекала на таинственные и труднообъяснимые отношения самых главных в России XIX века людей…
В «Вазир-Мухтаре» снимали короткую встречу в театре во время антракта. Пушкин и Грибоедов встречаются и останавливаются минуты на две. Знают друг другу цену, ревнуют к поэзии, а не к славе, а может быть, и к ней. Взаимная тяга, светский холодок, что сказать перед вечной разлукой?..
Грибоедов накануне Персии предчувствует смерть, почти признается:
— Вы не знаете этих людей. В дело пойдут ножи…
Пушкин тоже почти открыт:
— Нас мало. Да и тех нет…
Полюбив Грибоедова на всю жизнь, Р. разгадал тыняновский перевертыш. Юрий Николаевич отдал Пушкину фразу из грибоедовского письма, а получилось как надо, как будто Пушкин сам ее родил. Как сказал когда-то Ираклий Андронников артисту Р. по другому поводу и о других: «Неоднородны, но однопородны и одномасштабны». Оба выше остальных…
Пора снимать, но возникла мелкая заминка: Ю. и Р. — вроде одного роста, а Пушкин, как известно, росточком поменьше, как быть?..
Придумали на точке встречи ящичек поставить. Сирота и придумала, чтобы Р. потихонечку, плавно, почти незаметно при встрече наступил на ящичек и чуток приподнялся, чтобы тот и другой, миновав друг друга, развернулись, Ю. на полу, а Р. на ящичке, и Грибоедов взглянул на Пушкина маленько сверху вниз…
— Вы не знаете этих людей…
— Нас мало, да и тех нет…
Не могу оценить, как вышло у Р., но Ю. очень хорошо сказал свою фразу, правдиво и одиноко… Потом по поводу ящичка посмеялись…
А позже была «Фиеста»…
Тем летом они укатили в Кацивели и сняли соседние комнаты — Сережа Юрский с Наташей Теняковой и Олег Басилашвили с Галей Мшанской.
Юрский, как рассказывал Басик, вставал в семь утра, делал зарядку и уходил в горы, чтобы там, наверху, поучить «Спекторского» и принести готовую часть домой. Слушатели большей частью бывали отвлечены Аю-Дагом и морем внизу, и, не найдя должного понимания, артист Ю. в строгом одиночестве садился рисовать диспозиции выезжающих станков и мизансцены будущего «Мольера». Иногда казалось, что он проигрывает пьесу сам с собой.
Потом, надев кожаное пальто и натянув на глаза кепку, Сережа заваливался прямо во дворе и спал до часу дня…
После Кацивели в положенные сроки в театре родился спектакль «Мольер», у Гали с Олегом — Ксюша, а у Наташи с Сергеем — Дарья…
«Все лето 1931 г. Булгаков работает над экземпляром „Кабалы святош“ и 30 сентября посылает его Горькому со следующим письмом: „Многоуважаемый Алексей Максимович! При этом письме посылаю Вам экземпляр моей пьесы „Мольер“ с теми поправками, которые мною сделаны по предложению Главного Репертуарного Комитета. В частности, предложено заменить название „Кабала святош“ другим. Уважающий Вас М. Булгаков“ [Курсив мой. — В.Р. ]. Перемена заглавия (то, что такая инициатива исходила от Главреперткома, сам по себе поразительный факт — казалось бы, что Комитету защищать святош, обличенных названием?) во многом усложнила судьбу пьесы, как показало будущее». [5]
3 октября пришло разрешение Главреперткома, а 6-го Булгаков писал в БДТ:
«Милый Рувим Абрамович,
сообщаю, что „Мольер“ разрешен Главным Репертуарным Комитетом к представлению в театрах Москвы и Ленинграда.
Разрешение № 2029/Н от 3-го октября 31-го года.
Итак, если Ваш Театр желает играть „Мольера“, прошу заключить со мной договор» [6].
Рувиму Абрамовичу Шапиро тридцать три года, но у него уже большой стаж. Студентом университета в первые годы после революции он начинает заведовать театральным отделом (ТЕО), потом становится председателем Реперткома, потом — председателем Совета фабрично-заводских театров. В интересующее нас время совмещает должности управляющего театрами Ленинграда и директора БДТ, потом будет назначен директором Малого оперного (бывшего Михайловского) театра, а еще позже возглавит Мариинский. Перед нами советский театральный начальник…
Прежде всего артисту Р. бросилось в глаза обращение «милый». Так к незнакомому человеку не относятся. Значит, знакомы. И значит, возникла симпатия. Вряд ли Михаил Афанасьевич станет лицемерить…
Деловые отношения начались давно.
10 апреля 1926 года Булгаков заключил с БДТ сразу два договора — на «Белую гвардию» и «Зойкину квартиру». Второй подписал от театра Рувим Шапиро [7], стало быть, знакомству не меньше пяти лет.
12 октября 1928 года подписан новый договор, предмет которого — только что разрешенный и почти тут же запрещенный «Бег».
26 августа 1931 года писатель опять бьет по рукам с Большим драматическим, на этот раз по поводу инсценировки «Войны и мира», еще не готовой. И вот, спустя полтора месяца, едва получив записку Булгакова, директор театра Шапиро спешит договориться о «Мольере».
Каков ряд: «Белая гвардия», «Зойкина квартира», «Бег», «Война и мир», «Мольер»!.. Каков ряд, и ни одной премьеры…
Конечно, Рувим Шапиро двоился…
Как партийный чиновник и председатель Реперткома, который в нем, как видно, не умер, он понимал «опасность» булгаковской драматургии. А как театральный директор, любящий свое дело, не мог не тянуться к пьесам, обещающим успех и полные сборы…
Итак, два, а то и три дня должна была взять почта СССР; булгаковское письмо директор прочел 8 или 9 октября, и уже 11-го в Москву выезжает его помощник Е.И. Чесноков.
Договор на «Мольера» датирован 12 октября 1931 года.
Отметим, что эти документы сохранились только у Михаила Афанасьевича. В архивном фонде БДТ ни одного договора с писателем Булгаковым нет. Почему так?..
3
Когда появилась Таня Тарасова в роли Справедливого сапожника с сапогом в руке и стала говорить свои слова, Товстоногов ее прервал: