В ходе самой Бреттон-Вудской конференции, в работе которой приняли участие представители 44 государств мира, схлестнулись две противоположных точки зрения. Глава английской делегации, всемирно известный экономист Джон Мейнард Кейнс предложил для расчетов между странами создать новую наднациональную валюту «банкор» и новый эмиссионный центр по их выпуску — Международную клиринговую палату. Однако, как и ожидалось, победил проект американской делегации, глава которой — помощник многолетнего министра финансов США Генри Моргентау-младшего Гарри Декстер Уайт — прямо заявил, что не следует выдумывать новую валюту, а тем более тратить огромные средства на создание новой эмиссионной палаты, поскольку есть «старый добрый доллар» и Федеральная резервная система США, которая и без того прекрасно справится с выпуском нужного количества бумажных купюр в наличный оборот. В результате доллар наконец-то занял монопольную позицию единственной универсальной мировой валюты, окончательно оттеснив британский фунт стерлингов, жесткая конкуренция с которым велась все последние полвека. Правда, для обеспечения быстрого продвижения американской валюты по всей планете одной ФРС оказалось явно недостаточно, поэтому в Бреттон-Вудсе было принято решение создать еще ряд международных структур — МВФ, МБРР и ГАТТ (ВТО).
Между тем, как справедливо заметил профессор В. Ю. Катасонов, автор новейшего научного исследования «Бреттон-Вудс. Ключевое событие новейшей финансовой истории»[3], многие современные исследователи явно переоценивают роль Г. Д. Уайта в создании послевоенной валютно-финансовой системы мира. Прежде всего потому, что последнее слово в Министерстве финансов США все же принадлежало, конечно, не ему, а самому министру Г. Моргентау, который, находясь на своем высоком посту уже более десяти лет, не хуже своего помощника разбирался во всех тонкостях и хитростях мировой финансовой системы и лично контролировал его работу по подготовке американских предложений в Бреттон-Вудсе. Впрочем, и сам Г. Моргентау был отнюдь не последней инстанцией в этом вопросе, поскольку реальным кукловодом Бреттон-Вудских соглашений был известный миллиардер, советник президента США по экономическим вопросам, многолетний председатель Совета управляющих ФРС Марринер Экклз, занимавший эту должность в 1934–1948 годах.
То есть все основные идеи послевоенного устройства финансового мира исходили прежде всего от богатейших банкиров Уолл-стрита и Федерального резерва США, или, иными словами, именно от тех представителей мировой финансовой олигархии (или, как модно нынче говорить, «мировой закулисы»), которые и «выпекали» сам проект под названием «Вторая мировая война». Между прочим, даже президента Ф. Д. Рузвельта американские банкиры не очень допускали ко всей этой закулисной кухне и ставили в известность о своих решениях уже post factum.
Конечно, И. В. Сталин прекрасно знал об «американском сценарии» послевоенного переустройства мира задолго до Бреттон-Вудской конференции, но все же, руководствуясь чисто прагматическими и тактическими соображениями, принял решение об участии советской делегации в ее работе, рассчитывая взамен на встречные «любезности» со стороны союзников, в частности открытие ими давно обещанного Второго фронта в Европе и продолжение поставок по ленд-лизу. Кроме того, он всё еще надеялся на то, что и после окончания войны США помогут СССР поднять разрушенную экономику, поскольку в Тегеране Ф. Д. Рузвельт клятвенно обещал ему предоставить советской стороне кредит в 6 млрд. долларов. Более того, в апреле 1944 года по каналам внешней разведки высшее советское руководство получило секретную информацию от одного из членов легендарной «кембриджской пятерки» Дональда Маклина, работавшего тогда первым секретарем британского посольства в Вашингтоне, что президент Ф. Д. Рузвельт даже готов увеличить кредит советской стороне до 10 млрд. долларов. Естественно, что в этой ситуации тогдашний нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов тут же дал прямое указание советскому послу в Вашингтоне Андрею Андреевичу Громыко проинформировать главу Государственного департамента США Корделла Халла о том, что СССР готов принять участие в Бреттон-Вудской конференции, а в июне 1944 года в Вашингтон вылетела советская правительственная делегация во главе с заместителем наркома внешней торговли СССР Михаилом Степановичем Степановым, который парафировал все подписанные соглашения.
Первоначально Вашингтон рассматривал участие советской стороны в создании этих и других мировых финансово-экономических структур как одну из важнейших гарантий успеха их работы. Поэтому И. В. Сталин, не желая идти на конфронтацию с союзниками, принял решение об участии СССР в создании не только МВФ, МБРР и ГАТТ, но и Европейской экономической комиссии, Международной организации гражданской авиации и иных межгосударственных структур. Однако постепенно позиция советской стороны стала довольно резко меняться, поскольку: во-первых, в апреле 1945 года при очень загадочных обстоятельствах, возможно, как уверяют Л. И. Иванов и В. С. Зорин[4], в результате отравления, скоропостижно скончался многолетний президент США Франклин Делано Рузвельт, и «осиротевшую» американскую Администрацию теперь возглавил злобный антисоветчик, его вице-президент Гарри Трумэн, и, во-вторых, И. В. Сталин, В. М. Молотов, А. А. Жданов, Л. П. Берия, А. И. Микоян и другие советские вожди прекрасно понимали, что при принятии всех важнейших решений представители советской стороны не смогут на равных вести диалог и защищать интересы своей страны, поскольку не обладают даже простым большинством голосов, а право абсолютного или даже отлагательного вето во всех этих международных структурах на тот момент просто-напросто не существовало. Конечно, это обстоятельство означало серьезное ограничение свободы СССР во внешнеэкономической сфере и создавало прямую угрозу очень быстрого и массированного проникновения иностранного капитала в советскую зону влияния в Восточной Европе, что могло в ближайшем будущем привести к финансово-экономической, а затем и к политической потере всех этих территорий. Поэтому уже в конце 1945 года от имени руководства страны советский посол А. А. Громыко уведомил нового госсекретаря США Джеймса Фрэнсиса Бирнса об отказе Москвы ратифицировать Бреттон-Вудские соглашения.
Между тем в военно-политической сфере ведущим мировым державам удалось добиться гораздо большего доверия и взаимопонимания. Уже в апреле 1945 года после очень непростых и длительных переговоров главы советской делегации наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова с главой американской делегации сенатором А. X. Ванденбергом была завершена работа над проектом окончательной редакции Устава ООН, который был подписан на Международной конференции в Сан-Франциско в конце июня того же года.
По замыслам отцов-основателей Организации Объединенных Наций, пришедшей на смену Лиге Наций, ООН должна была стать универсальным инструментом политического регулирования всего нового мирового порядка, что вполне отвечало интересам СССР, поскольку процедура принятия основных решений в ООН была двухступенчатой. Нижнее звено этой организации — Генеральная Ассамблея ООН, объединявшая все страны — участницы ООН, — имело право принимать только рекомендательные решения. А верхнее звено организации — Совет Безопасности ООН — имело значительно более широкие полномочия и обладало исключительным правом решать все вопросы о применении санкций (в том числе силовых) против тех или иных государств, грубо нарушивших общепринятые нормы тогдашнего «международного права» или важные решения, согласованно принятые всеми членами СБ ООН. Причем особое положение нашей страны в Совете Безопасности ООН было надежно закреплено, поскольку: во-первых, Советский Союз наряду с США, Великобританией, Францией и Китаем получил место его постоянного и несменяемого члена; и, во-вторых, все ключевые решения принимались не простым большинством голосов, а только методом консенсуса — при обязательном согласии всех пяти его постоянных членов. Иначе говоря, каждый из постоянных членов Совбеза ООН получал так называемое «право вето» и мог в любой момент воспользоваться им, если находил, что любое предлагаемое решение не соответствует его международным или даже внутренним интересам.
Таким образом, отношения между СССР и США инкорпорировались внутрь многосторонней международной структуры, которая теперь становилась главной трибуной диалога всех государств — членов ООН. Кроме того, эта структура оказалась единственным политико-правовым механизмом сотрудничества двух мировых сверхдержав в вопросах мировой политики. Однако поскольку практически сразу ООН столкнулась с невозможностью обеспечить совместимость интересов своих ведущих членов, то, по мнению большинства ученых (Г. И. Тункин, А. С. Орлов, М. М. Наринский, Н. Е. Быстрова, Н. А. Нарочницкая, А. Д. Богатуров, В. В. Аверков[5]), основной и главной функцией этой новой организации стало не совершенствование системы международных отношений, а предупреждение возможного военного конфликта между СССР и США, прочная устойчивость отношений между которыми была главным условием сохранения международного миропорядка.
3. Приоритеты внешней политики СССР и первые послевоенные кризисы в Иране, Греции и Турции
По мнению ряда современных авторов (А. Д. Богатуров, В. В. Аверков, В. О. Печатнов, М. Ф. Полынов, Ю. Н. Жуков, В. Л. Мальков, Н. А. Нарочницкая, Р. Джеффри[6]), несмотря на все трения, которые постоянно возникали между СССР и его вчерашними союзниками по Антигитлеровской коалиции, уже с весны 1945 года И. В. Сталин был твердо убежден, что необходимо как можно дольше сохранять союзнические отношения с США и Великобританией. В самой Москве все еще предполагали, что острые противоречия в рамках империалистического блока позволят СССР постепенно нарастить сферу своего влияния на ближневосточном и дальневосточном направлениях. Однако до тех пор, пока советская держава не накопит достаточно материальных ресурсов и не восстановит разрушенную экономику, она ограничит свою поддержку коммунистическим и рабочим партиям за пределами своей сферы влияния только на западном направлении. Более того, как утверждают А. А. Фурсенко и Т. Нафтали, в последние месяцы своей жизни, то есть в период острого противостояния с США на полях Корейской войны, И. В. Сталин все еще «вынашивал надежды на ослабление напряженности в отношениях с Западом»[7].
Вместе с тем советское политическое руководство, прежде всего сам Иосиф Виссарионович Сталин, Вячеслав Михайлович Молотов и Андрей Александрович Жданов, конечно, продолжало оперировать вполне традиционными категориями геополитики, модифицированными на основе марксизма-ленинизма сталинского образца. Они по-прежнему считали мировую экономику частью всемирной арены борьбы с империализмом и, предельно внимательно отслеживая ситуацию во всей послевоенной Европе, где тогда происходил бурный подъем левых настроений, не исключали перспективы революционного взрыва на всем Европейском континенте. С этой точки зрения любое нарастание кризисных явлений в мировой буржуазной экономике должно было бы содействовать серьезному росту революционного потенциала, а стабилизация мировой финансово-экономической системы, напротив, затуханию традиционной межклановой борьбы в лагере империалистов. Поэтому ожидание очередного кризиса империализма как возвратного варианта «Великой депрессии» 1929–1933 годов продолжало по-прежнему господствовать в концептуальных построениях многих советских идеологов. Например, предвкушение новой кризисной волны в мировой буржуазной экономике и резкого обострения межимпериалистических противоречий стало определяющим тезисом одного из выступлений главного партийного идеолога Андрея Александровича Жданова в начале 1946 года. Вместе с тем, вряд ли состоятельны взгляды тех современных историков (А. А. Данилов, В. П. Наумов, В. М. Зубок[8]), а также хорошо известных либеральных авторов из когорты «фолк-историков» (Г. X. Попов, Б. В. Соколов, К. С. Закорецкий, В. Б. Резун[9]), которые абсолютно голословно утверждают, что И. В. Сталин и его ближайшие соратники якобы с самого начала вынашивали планы развязывания новой мировой войны и завоевания планетарного господства путем разжигания очередной мировой пролетарской революции. Более того, как утверждал известный «перестроечный» историк профессор В. П. Наумов, И. В. Сталин «готовился к третьей мировой войне» и «не боялся ядерной войны»[10].
Между тем большинство современных российских историков (В. Л. Мальков, В. О. Печатнов, М. М. Наринский, А. М. Филитов, Н. И. Егорова, И. В. Быстрова[11]) подвергли вполне адекватной и аргументированной критике взгляды своих бывших российских коллег (В. М. Зубок, К. В. Плешаков[12]), которые вслед за признанным гуру американской советологии и известным русофобом Р. Пайпсом утверждают, что вся послевоенная внешнеполитическая экспансия СССР являлась следствием «внутренних факторов и имперской революционной идеологической доминанты внешней политики советского политического руководства». Кроме того, ряд из этих авторов (В. О. Печатнов, И. В. Быстрова) особо подчеркнули видимую ограниченность геополитических интересов СССР в послевоенный период и на основании обширных материалов трех правительственных комиссий — И. М. Майского (по репарациям), М. М. Литвинова (по мирным договорам) и К. Е. Ворошилова (по условиям перемирия) — зримо показали, что советские представления о послевоенном мироустройстве допускали возможность «полюбовного» раздела сфер влияния с ведущими западными державами, как, например, в период подписания в октябре 1944 года так называемого «процентного соглашения» между И. В. Сталиным и У. Черчиллем на очередной Московской конференции, о котором гораздо позже подробно писали сам У. Черчилль, личный сталинский переводчик В. М. Бережков, известный советский историк О. А. Ржешевский, американский историк М. Эллман и другие авторы[13].
Более того, целый ряд авторов (А. О. Чубарьян, В. С. Лельчук, В. О. Печатнов[14]) полагают, что в Кремле даже не существовало четкого «плана игры» на послевоенный период и на смену «ясности целей пришла «известная неопределенность», поскольку И. В. Сталин «явно не имел ясной долговременной концепции» внешней политики СССР. Многие российские историки склоняются к мысли, что причиной этой неопределенности была предельно агрессивная политика Вашингтона, который отверг идею раздела мира на сферы влияния и взял курс на вытеснение СССР с завоеванных им геополитических позиций. Как выразился тот же профессор В. О. Печатнов, «СССР был слишком силен, чтобы капитулировать, и слишком слаб, чтобы победить. В этом и заключался порочный круг «холодной войны» для Сталина».
Одной из самых спорных проблем современной российской историографии является также вопрос о наличии некого советского плана ведения полномасштабной войны с США. В частности, профессор А. А. Данилов, написавший в одной из своих известных работ отдельную главу, посвященную внешнеполитическим планам главных участников «холодной войны», утверждал, что отсутствие соответствующих документов в российских архивах вовсе не означает, что такого плана у СССР не существовало[15]. По его мнению, с началом нового витка «холодной войны» в 1948–1949 годах одновременно «началась проработка оперативных планов ведения боевых действий против друг друга как в США, так и в СССР». Но если в отношении американских намерений он ссылается на конкретные архивные документы и научные исследования, то советских планов для указанного времени ему «обнаружить не удалось». Между тем, как установили его оппоненты (О. А. Ржешевский, Н. С. Симонов, В. О. Печатнов[16]), судя по отрывочным данным, военные планы СССР первых послевоенных лет носили сугубо «оборонительный характер и предусматривали удержание линии обороны по границе советской зоны в Германии, а не наступательные операции в Западной Европе, как полагали американские планировщики». Показательно также и то, что сам И. В. Сталин именно тогда отверг и широкомасштабные послевоенные планы руководства ВМФ, прежде всего адмирала флота Н. Г. Кузнецова, о строительстве океанского военного флота как чрезмерно дорогостоящие и избыточные для решения главной «морской» задачи — обеспечения береговой обороны страны. Как установили современные историки, еще в сентябре 1945 года на одном из заседаний Политбюро И. В. Сталин неожиданно отверг план главкома ВМФ и поддержал альтернативную программу наркома судостроения И. И. Носенко и его негласного «куратора» председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского, которая де-факто «возобновляла реализацию сильно устаревшей судостроительной программы III-й пятилетки»[17].
Более того, как совершенно справедливо писал профессор В. О. Печатнов, если даже в относительно благополучных США среди значительной части высшего руководства страны присутствовал «комплекс уязвимости» и было распространено ощущение «тревог победы», то что же говорить об СССР, пережившем длительную вражескую оккупацию и истощенном огромными материальными и людскими потерями. Поэтому не удивительно, что высшее советское руководство было преисполнено решимости не допустить повторения подобной катастрофы в будущем. В Москве тогда не ожидали непосредственной угрозы войны и не готовились к ней. К началу 1948 года общая численность Вооруженных сил СССР сократилась до четверти от уровня 1945 года, с 11,3 до 2,9 млн. человек), а военный бюджет — до половины, количество военных округов уменьшилось с 33 до 21, а общая численность советских войск в Германии, Польше и Румынии значительно сократилась. Более того, в сентябре 1945 года советские войска были выведены из Норвегии, в ноябре — из Чехословакии, в апреле 1946 года — с Датских островов, а в декабре 1947 года — из Болгарии. Однако И. В. Сталин и его соратники (как и их визави в Вашингтоне) считали довольно высокой вероятность большой войны, но только в отдаленном будущем[18].
Конечно, победа в войне привела к укреплению геополитических позиций СССР, но она же показала и зияющие бреши в обеспечении безопасности огромной страны: проницаемость ее западных границ, отсутствие реальных и надежных союзников и стратегических опорных пунктов за ее пределами, ограниченность выхода в мировой океан, острую нехватку потенциала проецирования мощи, то есть стратегической и транспортной авиации и современного океанского флота, недостаточность военно-технологической базы и другие проблемы. Победа давала уникальную возможность ослабить эти уязвимости, перевести огромные жертвы советского народа и военные успехи Красной Армии в долговременное укрепление международных позиций СССР и тем самым взять реванш за поражения царской России в неудачных войнах предшествовавших десятилетий. Поэтому главной стратегической задачей по-прежнему оставалась защита огромной и уязвимой территории страны, и в военно-политическом плане это предполагало предотвращение возникновения любой враждебной коалиции держав, превосходящих по своей военной мощи Советский Союз.
Между тем первыми очевидными следствиями послевоенной внешнеполитической стратегии СССР стали три международных «кризиса» в Иране, Греции и Турции, которые зримо показали способность, а главное желание советского политического руководства идти на компромисс со вчерашними союзниками по Антигитлеровской коалиции.
а) Иранский кризис 1945–1946 годов
Предыстория иранского кризиса была такова. Еще в конце августа 1941 года для предупреждения возможной переориентации шахиншахского правительства Реза Пехлеви в сторону нацистской Германии на территорию Ирана были введены британские и советские войска, в том числе 44-я армия генерал-майора А. А. Хадеева, 47-я армия генерал-майора В. В. Новикова и 53-я Отдельная Среднеазиатская армия генерал-лейтенанта С. Г. Трофименко. Причем этот стремительный ввод союзных войск, сопровождавшийся детронизацией правящего шахиншаха и вступлением на престол его старшего сына Мохаммеда Реза Пехлеви, затем был де-юре узаконен трехсторонним советско-британско-иранским договором, подписанным в конце января 1942 года. В конце того же года таким же образом поступил и Вашингтон, который, правда, отказался подписать аналогичный договор о пребывании своих войск на территории Ирана, но это обстоятельство не встретило каких-либо претензий со стороны правительства Ахмада Кавама, уже взявшего курс на тесный союз с американской стороной, в том числе и в нефтяной сфере[19].
Согласно 5-й статье тройственного договора между СССР, Великобританией и Ираном, вывод всех союзных войск, не имевших оккупационного статуса, должен был состояться не позднее шести месяцев после окончания всех военных действий между союзными державами и державами «Оси». Однако уже 19 мая 1945 года Мохаммед Реза Пехлеви обратился к правительствам Великобритании, СССР и США с предложением о досрочном выводе их войск, мотивируя свою просьбу окончанием войны с Германией. Явно озабоченные перспективой закрепления Советского Союза на территории Северного Ирана, вчерашние союзники решили поддержать позицию официального Тегерана и через своих послов в Москве Арчибальда Кларка Керра и Аверелла Гарримана направили в НКИД СССР письма с предложением «полюбовно» договориться о досрочном выводе союзных войск с территории «дружественной страны». Но НКИД СССР хранил гробовое молчание, в том числе и потому, что в конце мая 1945 года тогдашний заместитель наркома иностранных дел Сергей Иванович Кавтарадзе, по должности курировавший весь Ближневосточный регион, в своей докладной записке на имя В. М. Молотова прямо указал, что «вывод советских войск из Ирана поведет, несомненно, к усилению в стране реакции и неизбежному разгрому демократических организаций», а «реакционные и проанглийские элементы приложат все усилия и пустят в ход все средства, чтобы ликвидировать наше влияние и результаты нашей работы в Иране». Кроме того, немаловажную роль играло и то обстоятельство, что еще в декабре 1944 года Иранский меджлис (парламент), по сути, заблокировал подписание советско-иранской нефтяной концессии, куратором которой был сам Лаврентий Павлович Берия, а американцы, напротив, уже вовсю хозяйничали в Иране. Достаточно сказать, что всей экономикой страны де-факто рулил «генеральный администратор иранских финансов» Артур Честер Мильспо, а весь силовой блок иранского правительства контролировали две американские военные миссии: полковника Н. Шварцкопфа-старшего — в иранской жандармерии и генерала К. Ридли — в иранской армии[20].
Лишь в июле 1945 года на Потсдамской конференции английской делегации удалось привлечь внимание высшего советского руководства к собственному плану трехступенчатого вывода союзных войск. Однако в ходе состоявшихся переговоров между И. В. Сталиным, Г. Трумэном и К. Эттли была достигнута сугубо устная договоренность только в отношении самого Тегерана, но дальнейшее решение вопроса было отложено до заседания Совета министров иностранных дел (СМИД), намеченного на сентябрь того же года в Лондоне.
Между тем в самом Иране, на территории компактного проживания двух этнических меньшинств — иранских курдов и азербайджанцев — начался заметный рост сепаратистских настроений, окрашенный в цвета национально-революционного движения. Естественно, Москва сразу решила воспользоваться этой ситуацией, и 6 июля Политбюро ЦК ВКП(б) принимает секретное Постановление «О мероприятиях по организации сепаратистского движения в Южном Азербайджане и других провинциях Северного Ирана»[21]. А уже в начале августа 1945 года в Северном Иране (Иранском Азербайджане) начались массовые беспорядки, которые были спровоцированы подстрекательской политикой нового правительства махрового реакционера Мохсена Садра, по приказу которого начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Насан Арфа, бывший ключевой фигурой британской военной агентуры в Иране, сразу направил в Тебриз жандармские части и правительственные войска. К началу сентября все беспорядки в городе и ближайшей округе были подавлены, а их организатор — Народная партия Ирана (Туде) во главе с Мохсеном Эскандари — фактически разгромлен.
Правда, уже в середине ноября военные формирования новой Демократической партии Ирана, которую создал и возглавил депутат иранского меджлиса Сеид Джафар Пишевари, подняли вооруженное восстание, выдвинув в качестве главного требования предоставление Иранскому Азербайджану автономии в составе Ирана. Буквально на следующий день очередное иранское правительство Ибрагима Хакими направило в мятежный регион Тебризскую дивизию генерала А. Дорокшани, однако части и соединения 15-го кавалерийского корпуса под командованием генерал-лейтенанта М. И. Глинского не пропустили ее в Тебриз и блокировали в Казвине.
Тем временем в самом Тебризе состоялось заседание Всенародного собрания Азербайджана, на котором была принята Декларация об автономии Иранского Азербайджана и назначена дата первых выборов в Азербайджанский меджлис. После их проведения, 12 декабря 1945 года, открылась сессия национального парламента, на которой при прямой поддержке Москвы была провозглашена Демократическая Республика Азербайджан, а лидер Демпартии Джафар Пишевари был назначен главой первого национального правительства нового государства.
Естественно, что в результате всех этих событий советско-иранские отношения резко обострились. Последовал обмен жесткими дипломатическими нотами, в одной из которых Москва прямо дала понять, что любая переброска Тегераном новых войск в район возникшего конфликта лишь усилит беспорядки и «может привести к кровопролитию». Естественно, подобное развитие событий «вынудит советское правительство ввести в Иран» новые армейские части «для охраны порядка и обеспечения безопасности своих границ». Однако до прямого столкновения дело не дошло, поскольку в Москве прекрасно понимали, что любой конфликт с Ираном может быстро перерасти в жесткое противостояние со вчерашними союзниками, поэтому иранский политический кризис стал медленно сдвигаться в плоскость межгосударственных переговоров[22]. Первоначально Тегеран предполагал вынести свой вопрос на Московское совещание СМИД, назначенное на декабрь 1945 года. Однако советские дипломаты, готовившие эту встречу, сразу дали понять своим визави, что готовы включить его в повестку дня лишь при условии одновременного рассмотрения вопроса о выводе английских войск из Греции и американских — из Китая. Но было совершенно очевидно, что подобная «увязка» была абсолютно неприемлема для Лондона и Вашингтона, а посему нерешенность иранского вопроса открыла прямую дорогу к его обсуждению в ООН, тем более что к январю 1946 года Иран уже покинули все американские войска, а к марту их примеру должен был последовать британский экспедиционный корпус. При этом надо заметить, что в том же январе 1946 года в северо-западных районах Ирана, граничащих с Турцией, была официально провозглашена Курдская Народная (Мехабадская) Республика, главой которой стал один из лидеров Демпартии Иранского Курдистана Кази Мухаммед, а главкомом ее вооруженных сил был назначен Мустафа Барзани. Более того, в самом начале марта 1946 года на сопредельных турецких территориях была провозглашена автономия курдов, на территорию Мехабадской республики введены 15 советских бронебригад, а в Тебриз с внушительной группой боевых генералов и офицеров прибыл командующий Прибалтийским военным округом генерал армии Иван Христофорович Баграмян.
При этом, прекрасно понимая всю уязвимость своей позиции, Москва стала прилагать максимум усилий, чтобы избежать публичного обсуждения иранского вопроса в ООН. Однако еще в середине января 1946 года глава иранской делегации С. Х. Тагизаде передал и. о. Генерального секретаря ООН Хуберту Джеббу письмо с требованием расследовать факты «вмешательства СССР во внутренние дела Ирана» и обсудить их на открывшейся в Лондоне Генеральной Ассамблее ООН. С этого момента советская дипломатия получила указание «возвратить» иранский вопрос в русло двусторонних отношений, но все эти меры встретили жесткую реакцию со стороны не только Тегерана, но и многих западных столиц. Более того, уже 18 марта 1946 года правительство Ирана в ультимативной форме поставило перед членами Совета Безопасности ООН вопрос о немедленном выводе всех советских войск. Москва попыталась отложить заседание Совбеза по данному вопросу, но, когда сделать это не удалось, советский представитель в ООН Андрей Андреевич Громыко покинул заседание Совбеза. При этом стало очевидно, что Москва, по сути дела, исчерпала все сколь-нибудь реальные возможности давления не только на иранское правительство, но и на лидера Иранского Азербайджана С. Дж. Пишевари, о чем зримо свидетельствуют совместные послания Первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана Мира Джафара Багирова и командующего Бакинским военным округом генерала армии Ивана Ивановича Масленникова на имя И. В. Сталина и В. М. Молотова[23]. В этих письмах, которые обильно цитируются в целом ряде работ известного азербайджанского историка Дж. П. Гасанлы, прямо говорилось «о возникших противоречиях между лидерами Национального правительства и Советами», которые лично курировал М. Дж. Багиров, «о несогласии С. Дж. Пишевари с Москвой по многим важным вопросам, утрате доверия к советской политике» и особо «углублении противоречий на переговорах, проводимых с бакинской «тройкой» в Тебризе и с М. Дж. Багировым — в Джульфе». Более того, сам И. В. Сталин был явно «встревожен открытыми заявлениями С. Дж. Пишевари по целому ряду вопросов», прежде всего ненужными «напоминаниями о гилянских событиях и недвусмысленными высказываниями о том, что советские руководители обманули азербайджанских демократов».
Поэтому Москва пошла на уступки Тегерану и в конце марта 1946 года на встрече с премьер-министром Ахмадом Кавами, вновь вернувшим себе при поддержке Москвы[24] ранее утерянную им власть, новый советский посол Иван Васильевич Садчиков проинформировал его о том, что в полуторамесячный срок все советские войска покинут территорию Ирана. При этом в рамках достигнутого компромисса во время визита А. Кавами в Москву и его переговоров с И. В. Сталиным, прошедших в начале апреля 1946 года, Тегеран дал согласие на создание совместного советско-иранского нефтяного консорциума, однако ни по каким другим вопросам он на уступки не пошел, хотя высказал формальное намерение урегулировать свои взаимоотношения с правительством Иранского Азербайджана.
Казалось, основные требования Демократической партии Иранского Азербайджана были учтены. Однако ее лидер С. Дж. Пишевари посчитал себя «брошенным на произвол судьбы», и, как показали дальнейшие события, не без основания. За день до полного вывода советских войск И. В. Сталин направил ему личное послание, в котором предельно откровенно писал: «Мне кажется, что Вы неправильно оцениваете сложившуюся обстановку как внутри Ирана, так и в международном разрезе. Конечно, Вы могли бы рассчитывать на успех в деле борьбы за революционные требования азербайджанского народа, если бы советские войска продолжали оставаться в Иране. Но мы не могли их оставлять дальше…, главным образом потому, что наличие советских войск в Иране подрывало основы нашей освободительной политики в Европе и Азии. Англичане и американцы говорили нам, что если советские войска могут оставаться в Иране, то почему английские войска не могут оставаться в Египте, Сирии, Индонезии, Греции, а также американские войска — в Китае, Исландии, в Дании. Поэтому мы решили вывести войска из Ирана и Китая, чтобы вырвать из рук англичан и американцев это оружие, развязать освободительное движение в колониях и тем сделать свою освободительную политику более обоснованной и эффективной»[25].
В начале мая 1946 года эвакуация советских войск была полностью завершена. Однако вскоре после их эвакуации иранское правительство де-факто торпедировало все договоренности с советской стороной, и в конце ноября того же года премьер-министр А. Кавама под предлогом новой выборной кампании в меджлис ввел во все провинции страны, включая два мятежных региона, правительственные войска. Москва вынуждена была ограничиться только «дружеским предупреждением» в адрес Тегерана, но после ввода правительственных войск в Иранский Азербайджан национально-демократическое движение в этой провинции, как и во всём Иранском Курдистане, было жестко подавлено. А летом 1947 года новый состав Иранского меджлиса, густо нашпигованный проамериканской публикой, ожидаемо отказался от ратификации советско-иранского «нефтяного соглашения». Разгневанная Москва на сей раз сделала ставку на иранских курдов, возглавляемых Мустафой Барзани, но в конце 1947 года их вооруженные отряды были разбиты и покинули Иран.
Как считают целый ряд историков (Н. И. Егорова, С. И. Баранов, Дж. П. Гасанлы[26]), последствия «иранского кризиса» далеко вышли за региональные рамки. Тогдашние события вокруг Ирана прямо повлияли на становление тех главных компонентов послевоенной системы международных отношений, которые составили основу всей политики «холодной войны» и особое «партнерство» Великобритании и США в борьбе против СССР и его политики в стратегически важных районах мира. Кроме того, они знаменовали отказ США от традиционного изоляционизма и переход к политике глобализма, выработку вашингтонскими ястребами стратегии «сдерживания коммунизма», вовлечение стран «третьего мира» в противоборство великих держав и т. д.
Между тем именно в разгар «иранского кризиса», 5 марта 1946 года, бывший британский премьер-министр Уинстон Черчилль, выступая в Вестминстерском колледже, произнес свою печально знаменитую «фултонскую речь», в которой прямо обвинил Москву в создании «железного занавеса», разделяющего мир на две части, и выступил с призывом всемерно укреплять «англосаксонское партнерство» США и Британии для противодействия коммунистической угрозе. В мире эта речь патриарха британской политики, которая на самом деле называлась «Мускулы мира», была воспринята как своеобразный манифест «холодной войны», начало которой стало крахом всех послевоенных иллюзий Москвы. Речь У. Черчилля получила широкий международный резонанс и потому, что на нее отреагировал сам И. В. Сталин, который в своем интервью газете «Правда» в самых резких тонах осудил это выступление и заявил, что, по сути дела, она означает призыв к новой мировой войне. При этом надо подчеркнуть, что ряд авторов (Н. А. Нарочницкая[27]) утверждают, что основные тезисы своей «фултонской речи», носившей откровенно провокационный характер, У. Черчилль вынашивал еще с лета 1943 года, о чем И. В. Сталин был подробно информирован до Крымской конференции союзников, прошедшей в феврале 1945 года. Поэтому иранский кризис стал вовсе не причиной «фултонской речи», как это преподносят все доморощенные записные либералы и западные советологи (Н. В. Злобин[28]), а лишь поводом для нее.
Более того, из недавно рассекреченных документов Госархива Великобритании, впервые опубликованных в нашей стране профессором О. А. Ржешевским в журнале «Новая и новейшая история»[29], стало очевидно, что сразу после окончания войны, 22 мая 1945 года, на рассмотрение У. Черчилля был направлен детальный План экстренной операции «Немыслимое», подготовленный офицерами Объединенного штаба планирования военного кабинета — Дж. Грэнтхемом, Дж. С. Томпсоном и У. Л. Доусоном. Этот план, который был подписан главой Имперского Генерального штаба фельдмаршалом Аланом Бруком, начальником штаба ВМС адмиралом флота Эндрю Каннингемом и начальником штаба ВВС маршалом авиации Артуром Теддером, предусматривал тотальную войну против СССР с очень подробной оценкой его военного и промышленного потенциалов, характеристикой возможных союзников и главных театров военных действий, стратегических и тактических целей военной кампании и т. д.
Однако, как известно, в середине июля 1945 года, с треском проиграв новые парламентские выборы, У. Черчилль уступил кресло премьер-министра лидеру лейбористов Клементу Эттли, и План операции «Немыслимое», казалось бы, ушел с повестки дня. Но прошло совсем немного времени, и новый английский кабинет стал активно втягивать в противостояние с Москвой американцев и канадцев, что подтверждают рассекреченные документы тех же британских архивов, из которых явствует, что ведение переговоров по этому плану было поручено руководителю британской военной миссии в Вашингтоне, фельдмаршалу Генри Уилсону, который обсуждал английские военные проекты с президентом Гарри Трумэном, генералом Дуайтом Эйзенхауэром и канадским премьером Маккензи Кингом. Затем в сентябре 1945 года последовала окруженная особой завесой секретности «яхтинская встреча» у побережья США генерала Д. Эйзенхауэра и его британского коллеги фельдмаршала Бернарда Монтгомери, на которой два бывших главкома англо-американских войск в Европе пришли к неутешительному выводу, что союзники не смогут остановить Красную Армию, если она предпримет наступление в Западной Европе. Поэтому План операции «Немыслимое», а точнее то, что от него осталось, был тогда же отправлен в архив.
Вместе с тем, в сентябре-октябре 1945 года, Объединенный Комитет начальников штабов (ОКНШ) США утвердил две Директивы — № 1496 «Основы формулирования военной политики» и № 1518 «Стратегическая концепция и план использования вооруженных сил США», — в которых главной военной целью был обозначен именно Советский Союз. Более того, в целом ряде секретных Директив Объединенного комитета военного планирования, в том числе «Жаркий день», «Испепеляющий жар», «Клещи» и «Встряска», принятых в 1945–1946 годах, содержалась подробная программа атомной бомбардировки крупнейших советских городов и важнейших промышленных центров.
б) Турецкий кризис 1945–1946 годов
Как известно, в середине марта 1945 года Москва в одностороннем порядке денонсировала трижды продлевавшийся советско-турецкий договор «О ненападении и нейтралитете», заключенный еще в декабре 1925 года. Однако уже в начале мае, за день до капитуляции Германии, начались неформальные консультации между послами двух стран Селимом Сарпером и Сергеем Александровичем Виноградовым о заключении нового договора, в ходе которых турецкая сторона предложила свой проект соглашения. Он предусматривал не только изменение прежнего режима Черноморских проливов в пользу СССР, но и подписание с Москвой союзного договора. Естественно, это неожиданное предложение Анкары вызвало большой соблазн «дожать» турок до полного удовлетворения всех советских требований, и поэтому в начале июня — середине 1945 года на двух встречах с турецким послом С. Сарпером нарком иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов прямо заявил о желании советской стороны пересмотреть прежний Московский договор «О дружбе и братстве», заключенный 16 марта 1921 года[30]. При этом В. М. Молотов откровенно дал понять своему визави, что «желательными условиями заключения нового соглашения» будет не только совместный советско-турецкий контроль над режимом Черноморских проливов (с обязательным размещением в зоне проливов советской военно-морской базы), но и «исправление территориального вопроса» на основе Сан-Стефанского договора от 19 февраля 1878 года, поставившего победную точку в последней Русско-турецкой войне. Иными словами, речь буквально шла об установлении новой государственной границы между двумя странами и передаче Советскому Союзу «незаконно отторгнутых» территорий Карсской области, а также ряда уездов Батумской области и бывшей Эриванской губернии. Понятно, что такая позиция советской стороны не могла устроить турок, поэтому С. Сарпер, заявив о том, что Анкара очень хочет заключить с Москвой новый союзный договор, особо подчеркнул, что «территориальные претензии» Москвы никак не могут стать темой обсуждений или отправной точкой советско-турецких переговоров. Однако на это замечание советский нарком прямо заявил, что «если посол считает, что этот вопрос пока поднимать не стоит, то и о союзном договоре говорить рано, будем говорить о другом»[31]. В результате спустя всего четыре дня после последней встречи с В. М. Молотовым, 22 июня 1945 года, следуя инструкциям своего правительства, С. Сарпер официально отверг все советские предложения, и Анкара, по выражению М. Актюна, «приступила к планомерной работе по защите своих позиций сперва с помощью Англии, затем США».
Как считают ряд историков (С. В. Мошкин, И. С. Иванов[32]), внешнеполитическая активность Москвы на турецком направлении в тот период была в известном смысле предсказуемой, так как победа над Германией привела к небывалому росту военного и политического влияния СССР во всем мире и дала И. В. Сталину уникальную возможность закрепить советское присутствие во всех сопредельных странах мира. Более того, профессор С. В. Мошкин считает, что де-факто это был реальный «шанс на реализацию давней мечты большевиков о мировой революции», что, на наш взгляд, безусловно, не так. Причем в отношении Турции эта тема приобрела особую актуальность, поскольку она оставалась единственной пограничной державой, не попавшей в сферу прямого влияния Москвы.
Следует сказать, что послевоенный «турецкий вопрос» давно вызывает жаркие дискуссии как в отечественной, так в и зарубежной историографии. Одни авторы (С. В. Мошкин, Дж. П. Гасанлы, М. Акгюн[33]) утверждают, что за ним де-факто скрывался вопрос о реальных территориальных претензиях Москвы к Анкаре. Но их оппоненты (Н. И. Егорова, И. С. Иванов[34]) убеждены, что эти претензии стали лишь средством давления на Анкару для решения главной проблемы — пересмотра режима Черноморских проливов и отмены Конвенции Монтрё, подписанной в июле 1936 года.
Хорошо известно, что «турецкий вопрос» стал одним из важнейших в повестке Дня Потсдамской конференции, проходившей в июле-августе 1945 года. Именно здесь советские лидеры впервые после 1921 года официально поставили вопрос об «исправлении» советско-турецкой государственной границы и во время работы конференции не раз возвращались к этому вопросу, в том числе в личной беседе В. М. Молотова и британского министра иностранных дел Антони Идена, во время «разъяснений» В. М. Молотова У. Черчиллю в ходе одного из официальных заседаний конференции и, наконец, во время выступления И. В. Сталина 23 июля на седьмом заседании лидеров «Большой тройки», когда он особо подчеркнул, что в переговорах с турками речь шла не об «исправлении», а «о восстановлении границы, которая существовала до Первой мировой войны». Конкретизируя свою позицию, он прямо заявил, что «я имею в виду район Карса, который находился до войны в составе Армении, и район Ардагана, который до войны находился в составе Грузии. Вопрос о восстановлении старой границы не возник бы, если турки не поставили бы вопрос о союзном договоре между СССР и Турцией. А союз — это значит, что мы обязуемся защищать границу Турции, как и Турция обязуется защищать нашу границу. Но мы считаем, что граница в районе Карса и Ардагана неправильна, и мы заявили Турции, что, если она хочет заключить с нами союз, нужно исправить эту границу, если же она не хочет исправлять границу, то отпадает вопрос о союзе». На данный пассаж советского лидера президент Г. Трумэн заявил, что данный «вопрос касается только Советского Союза и Турции и должен быть решен между ними»[35]. То есть чисто формально лидеры США и Великобритании уклонились от принятия какого-либо решения по данному вопросу. Однако на деле это означало, что союзники не поддержали требования Москвы и выступили против любых попыток И. В. Сталина добиться расширения советской территории за счет турецких провинций.
Между тем, как уверяют ряд современных авторов, в частности И. Г. Атаманенко, вышедший победителем из войны И. В. Сталин был настолько уверен, что получит от Турции некогда утраченные территории, что уже в июле 1945 года Политбюро ЦК утвердило слушателя Высшей школы парторганизаторов при ЦК ВКП(б) Антона Ервандовича Кочиняна в должности первого секретаря Карсского обкома Компартии Армении, а бывшего председателя Президиума ЦИК Грузинской ССР Михаила Григорьевича Цхакая — в должности первого секретаря Тао-Кларджетского райкома Компартии Грузии. Однако в реальности такого решения Политбюро ЦК в архивах найти не удалось, нет намека на принятие подобного решения в мемуарах того же А. И. Микояна и самого А. Е. Кочиняна, которые вряд ли обошли бы стороной этот очень важный для них вопрос. Наконец, нет упоминания о таком «сенсационном» решении и в работах наиболее авторитетных знатоков сталинской эпохи и данной темы, в частности Ю. Н. Жукова и Дж. П. Гасанлы[36]. Вероятно, эта информация стала широко «гулять» по различным интернет-ресурсам и в печатных публикациях благодаря мемуарам многолетнего сотрудника Международного отдела ЦК КПСС К. Н. Брутенца[37].
Как известно, советскому руководству так и не удалось добиться от Анкары каких-либо территориальных уступок на Южном Кавказе. Напротив, как считают многие историки (В. О. Печатнов, С. В. Мошкин, Дж. П. Гасанлы, М. Акгюн, В. М. Зубок, С. Т. Плешаков[38]), бескомпромиссная позиция и крайне жесткие дипломатические демарши советской стороны привели к прямо противоположному результату: США и их союзники в Европе оказали Анкаре политическое покровительство и выступили в роли заступников от территориальных претензий Москвы. По сути, турецкий вопрос превратился в фактор «пробуждения» Запада и смены приоритетов в его «восточной стратегии». Жесткое давление СССР на Турцию было воспринято вчерашними союзниками не только как стремление включить ее в сферу советского влияния, но и как попытка Кремля расширить с помощью «турецкого плацдарма» свое военное и политическое присутствие в Средиземноморье, в регионе Ближнего и Среднего Востока. В устах политической элиты Запада все чаще стали звучать озабоченность по поводу усилившихся великодержавных тенденций Москвы и даже призывы к политике сдерживания экспансионистских устремлений Советского Союза. Это видно из многих тогдашних документов июня 1945 — марта 1946 года, в частности «длинной телеграммы» Дж. Кеннана, Фултонской речи У. Черчилля, ряда заявлений тогдашнего американского посла в Турции Е. Вильсона и секретного доклада Оперативного управления штаба сухопутных войск США под названием «Позиция США по отношению к экспансионистским устремлениям Советов», где прямого указывалось, что наибольшей угрозе подвержена Турция, что выход СССР к Карсу и Черноморским проливам в перспективе выльется в контроль Советов над Эгейским морем и восточным Средиземноморьем — так называемой «двойной блокадой Малой Азии». Поэтому совершенно не случайно, что еще 2 августа 1945 года в официальном сообщении об итогах Потсдамской конференции за подписью И. В. Сталина, Г. Трумэна и К. Эттли не было ни слова о Турции, о Черноморских проливах и вообще о советско-турецких отношениях. Таким образом, несмотря на видимую готовность советского руководства решить турецкий вопрос в Потсдаме, навязать свою концепцию вчерашним союзникам ему так и не удалось. А принятое решение о пересмотре Конвенции Монтрё хоть и попало в итоговые документы Конференции, было очень расплывчато и сугубо декларативно. Поэтому, когда в начале августа 1946 года Москва обратилась к Анкаре с нотой, в которой выдвинула пять требований по Черноморским проливам, она при полной поддержке западных союзников отвергла ее.
Более того, как установили ряд историков (Дж. П. Гасанлы[39]), в июле-октябре 1946 года выходит целый ряд секретных документов, в частности доклад директора Центральной разведки генерала Хойта Ванденберга «Внешняя и военная политика СССР», секретный меморандум начальника Управления по ближневосточным и африканским делам Госдепа США Лойя Хендерсона и телеграмма зам. госсекретаря Дина Ачесона, в которых они прямо заявляли: 1) что для СССР регион Среднего Востока «является крайне притягательным с точки зрения расширения границ и представляет для него даже больший интерес, чем Восточная Европа, так как здесь находится жизненно важная для него бакинская нефть — возможный объект воздушного нападения в потенциальной войне»; 2) что «если Советский Союз добьется контроля над Турцией, то будет трудно помешать Советам взять под контроль Грецию и весь Ближний и Средний Восток», поэтому «для Америки жизненно важно предотвращение любых советских планов силой или угрозой применить силу добиться своего в отношении Дарданелл и Турции», и 3) что политические последствия установления военного контроля СССР над Турцией приведут к крайне болезненным последствиям для США в Средиземном море, регионах Ближнего и Среднего Востока, поэтому необходимо «оказать Турции дипломатическую, моральную, экономическую и военную помощь».
Так Турция, не в последнюю очередь благодаря жесткой позиции И. В. Сталина и В. М. Молотова, стала для западных стратегов и дипломатов важнейшим элементом сдерживания Москвы. В свою очередь, высшее советское руководство, выдвинув неприемлемые для Анкары территориальные претензии, добилась обратного эффекта: турецкое правительство стало куда более энергично искать поддержки у ведущих западных стран, что в конечном счете заметно ускорило движение Турции в сторону НАТО, куда она вступила в феврале 1952 года. Лишь после смерти И. В. Сталина новые советские вожди стали выстраивать более гибкую политику в отношении Анкары и отказались от всех территориальных претензий и пересмотра прежнего режима Черноморских проливов, о чем В. М. Молотов уведомил турецкое правительство через нового посла Фаика Хозара в официальной правительственной ноте от 30 мая 1953 года[40].
в) Греческий кризис 1944–1949 годов
Как известно, в сентябре 1941 года, вскоре после оккупации всей территории материковой и островной Греции германскими, болгарскими и итальянскими войсками, здесь началось мощное партизанское движение, в котором ключевую роль сыграли греческие коммунисты, создавшие широкий Национально-освободительный фронт (ЭАМ) во главе с новым Генеральным секретарем ЦК Йоргисом Сиантосом и Народно-освободительную армию Греции (ЭЛАС), которую возглавил триумвират в составе Ариса Велухиотиса, Стефаноса Сарафиса и Маркоса Вафиадиса[41]. В ходе трехлетней ожесточенной борьбы греческие партизаны практически полностью освободили страну от фашистской оккупации и взяли под контроль значительную часть страны. Однако в октябре 1944 года во исполнение Казертских соглашений, подписанных в Италии, в Афины и Салоники были введены английские войска под командованием генерала Р. Скоби, на штыках которых в греческую столицу вскоре прибыло и эмигрантское («каирское») правительство Георгиоса Папандреу.
Как считают ряд историков (Т. Герозисис, П. Дзанетакос), именно правительство Г. Папандреу де-факто исполнило неприглядную роль своеобразной ширмы в период проведения британским военным командованием второго этапа операции «Манна», в ходе которой британский фельдмаршал Генри Уилсон полностью реализовал план У. Черчилля по разгрому Народно-освободительного фронта Греции. Кульминацией в реализации этого плана стала так называемая «Декемвриана» — кровопролитные декабрьские бои в Афинах, — когда при активной поддержке англичан «Бригада Римини» под командованием полковника Т. Цакалотоса и «Священный отряд» во главе с генералом Х. Цигантесом подавили вооруженное восстание греческих партизан, которыми командовал Эммануил Мандакас. В сложившихся условиях по настоянию Й. Сиантоса Компартия Греции пошла на прекращение вооруженной борьбы и в середине февраля 1945 года подписала с новым правительством генерала Николаоса Пластираса знаменитое Варкизское соглашение, в соответствии с которым ЭЛАС была распущена, а ее отряды разоружены.
Между тем в конце мая 1945 года в Грецию из заточения в нацистском лагере Дахау вернулся прежний Генеральный секретарь ЦК КПГ Никос Захариадис, который был решительно настроен на вооруженную борьбу за власть. В начале октября 1945 года состоялся VII съезд КПГ, который отверг позицию ряда членов ЦК, считавших, что существует какая-либо возможность мирного прихода к власти, поскольку, как заявил сам Н. Захариадис, в греческой политике всегда «существовал и существует английский, а точнее англосаксонский фактор». Поэтому в середине февраля 1946 года II Пленум ЦК КПГ принял окончательное решение отказаться от участия в ближайших парламентских выборах и начать вооруженную борьбу с «монархофашистами», которые сидят на штыках британских оккупационных войск.
Это решение, принятое членами ЦК, базировалось на их уверенности в том, что Москва, Белград, София и Тирана окажут им серьезную поддержку в борьбе с прогнившим режимом королевского регента архиепископа Дамаскина. Поэтому уже в марте 1946 года, возвращаясь из Праги с VIII съезда КПЧ, Н. Захариадис лично встретился в Белграде с Иосипом Броз Тито, а затем прибыл в Крым на встречу с самим И. В. Сталиным, которые высказались в поддержку позиции КПГ.
Следует сказать, что ряд современных авторов (С. Я.Лавренов, И. М. Попов[42]) утверждают, что советский лидер якобы обманул греческих коммунистов, которые не ведали о существовании так называемого «процентного соглашении» о разделе сфер влияния в Европе, подписанного И. В. Сталиным и У. Черчиллем еще в октябре 1944 года. В результате греческие коммунисты де-факто оказались один на один с королевскими войсками генерала А. Отонеоса и не подчиненными ему элитными частями генералов Т. Цакалотоса и X. Цигантеса, опиравшимися на военную поддержку Великобритании и США. Однако это далеко не так. Как установили их коллеги (А. А.Улунян, А. А. Калинин, П. Ставракис[43]), действительно, вплоть до марта 1947 года прямая помощь Москвы греческим коммунистам оставалась, по сути, минимальной, и с октября 1946 года все поставки военной техники и вооружений шли в основном из Югославии. Однако нет никаких сомнений, что эта акция была санкционирована именно Москвой. Вместе с тем И. В. Сталин, прекрасно сознавая ограниченность собственных военно-политических ресурсов, в реальной политике был склонен проявлять особую осмотрительность и осторожность. Его безусловным приоритетом в тот период являлась исключительно Восточная Европа, а не Балканы. Хотя недавние исследования по истории советской внешней политики, которые базируются на рассекреченных архивных документах, воочию показывают, что «доктрина Трумэна» и «план Маршалла» стали для Кремля своего рода поворотным пунктом. До того Москва старалась не провоцировать Вашингтон и последовательно отстаивала свои интересы только в «поясе собственной безопасности» по периметру советских границ. Более того, она была готова даже идти на попятную, если встречала жесткий отпор, как, например, в Турции или Иране. Но теперь ситуация резко поменялась.
В итоге помощь Москвы и Белграда позволила греческим повстанцам резко активизировать свою борьбу против «монархо-фашистов», окопавшихся в новом правительстве короля Георга II, вернувшегося на престол в сентябре 1946 года. Уже в конце октября было объявлено о создании Демократической армии Греции, которую возглавил генерал Маркос Вафиадис, а в феврале 1947 года III Пленум ЦК КПГ принял секретный план «Озера», который предусматривал освобождение от монархистов всей Македонии и Фракии со столицей в Салониках. Более того, в мае 1947 года греческий генсек прибыл в Москву и во время личной встречи с А. А. Ждановым передал ему полный список военной техники, вооружений и иных средств, необходимых для победы коммунистов. Кроме того, Москва предприняла и ряд дипломатических шагов, которые зримо продемонстрировали ее крайне негативное отношение к официальным греческим властям. Так, в июле 1947 года по решению Политбюро контр-адмирал К. К. Родионов был освобожден от обязанностей советского посла[44] и вплоть до июля 1953 года советский дипкорпус в Афинах возглавлял временный поверенный в делах Н. П. Чернышев.
Между тем этим же летом 1947 года обстановка на Балканах резко обострилась. Американцы, сменившие англичан в качестве доминирующей силы на Балканах и в Средиземноморье, торопились «навести порядок» в Греции, поскольку поражение греческих коммунистов должно было стать прямым сигналом для антисоветских выступлений во всех странах «народной демократии». Одновременно по подсказке Вашингтона очередное марионеточное правительство Димитриоса Максимоса провело целую операцию по стратегической дезинформации, опубликовав в ряде центральных афинских газет подложное интервью И. В. Сталина, в котором открыто говорилось о поддержке Москвой неких «народно-демократических сил» в деле расчленения Греции.
Тем временем в начале августа 1947 года прошли переговоры лидеров Болгарии и Югославии на предмет создания Южнославянской федерации. Ход этой встречи, а также возникновение Югославско-албанского военно-политического союза дали возможность греческим коммунистам создать на территории Свободной Греции Временное демократическое правительство, которое возглавил командующий ДАГ Маркос Вафиадис. Лидеры Болгарии, Албании и Югославии Георгий Димитров, Энвер Ходжа и Иосип Броз Тито отнеслись к этому событию очень позитивно, восторженно отозвавшись о решающей победе греческих коммунистов в борьбе с монархофашистами и иностранными оккупантами. Однако вскоре ситуация резко изменилась. В начале февраля 1948 года в Москве состоялась встреча И. В. Сталина, И. Броз Тито и Г. Димитрова, на которой советский лидер не только отклонил проект «Балканской федерации», но и впервые высказал сомнение относительно возможной победы греческих коммунистов в борьбе с англо-американскими империалистами и активной поддержки партизанского движения Греции со стороны Софии, Белграда и Тираны. Ситуация еще больше обострилась после известного «личного конфликта» И. В. Сталина и И. Броз Тито, хотя в начале сентября 1948 года по итогам совещания в Варшаве было принято решение создать Специальную комиссию по координации работы стран «народной демократии» с греческими коммунистами[45].
Между тем уже к началу февраля 1949 года королевские войска во главе с новым главкомом генералом А. Папагосом, до зубов вооруженные американцами, смогли переломить ситуацию на фронте и полностью очистить от партизанских отрядов полуостров Пелопоннес. После этого Москва окончательно убедилась в полной бесперспективности партизанского движения в Греции, и в апреле 1949 года руководству КПГ было дано прямое указание прекратить вооруженную борьбу с правительственными войсками. Одновременно Москва предприняла усилия по прекращению гражданского конфликта в Греции и по дипломатическим каналам. В начале мая 1949 года заместитель министра иностранных дел А. А. Громыко провел переговоры с помощником госсекретаря США Дином Раском и главой британской делегации в ООН Грэмом Макнилом по урегулированию греческого кризиса. Он сообщил им о готовности Москвы начать обсуждение греческого вопроса в конфиденциальном порядке и предложил обеспечить заключение перемирия между противоборствующими сторонами, провести в Греции амнистию и парламентские выборы с участием всех политических партий, в том числе и коммунистов. Однако сотрудники Госдепа США в своей аналитической записке под названием «Предварительная американская реакция на балканские предложения Громыко в международном аспекте» указали на то, что во время прошедшей беседы советский представитель уже не требовал вывода американских и британских войск, не критиковал греческое правительство, не ставил вопрос о «Свободной Македонии» и фактически признал территориальную целостность Греции.
Оценив эту позицию как «слабость Москвы», американцы и британцы отвергли эти предложения советской стороны, заявив, что подходящей площадкой для обсуждения греческого вопроса может быть только ООН. Понятно, что советское руководство явно не желало перерастания греческого кризиса в крупный международный конфликт. Более того, как справедливо пишут ряд историков (А. А. Калинин, Дж. Иатридес[46]), для И. В. Сталина греческое коммунистическое восстание было «незначительным сражением «холодной войны», которое он мог позволить себе и проиграть». Но, несмотря на указание Москвы, КПГ продолжала вооруженную борьбу с монархическим режимом нового короля Павла I, сменившего на греческом престоле старшего брата. Однако прекращение реальной помощи через Болгарию, а также закрытие по указанию И. Броз Тито границы между Югославией и Грецией делали перспективу разгрома ДАТ делом ближайшего будущего, и в августе 1949 года греческие партизаны потерпели окончательное поражение. Потеряв контроль над важным горным массивом Граммос, в середине октября того же года Демократическая армия Греции вывела свои соединения в Албанию и объявила о полном прекращении огня.