ендует на свое место», тот ответил: «У меня два зама. Один — это бульдог, скажешь ему — он не разожмет челюстей, пока не выполнит все в срок и точно, по инструкции. Второй — человек с хорошим кругозором, умница, талант и виртуоз, может все. Я вам его и рекомендую». Н. С. Хрущев очень внимательно отнесся к этой рекомендации и выбрал первую кандидатуру — Андрея Андреевича Громыко, — который пробыл в кресле министра иностранных дел СССР долгие 28 лет, вплоть до июля 1985 года. Второй «дипломат-чародей», как назвал его британский коллега барон Хью Фут Карадон, так и остался первым заместителем министра вплоть до начала октября 1977 года, пока по личной просьбе Л. И. Брежнева не стал его первым заместителем в Президиуме Верховного Совета СССР, где проработал до ухода на заслуженную пенсию в самом конце февраля 1986 года. Кстати, одновременно он стал и кандидатом в члены Политбюро ЦК, откуда был выведен в том же феврале 1986 года.
8. Внешняя политика в Азиатско-Тихоокеанском регионе
а) Отношения с Японией
Как известно, после разгрома милитаристской Японии в соответствии с Ялтинскими и Потсдамскими соглашениями, подписанными лидерами «большой тройки» в феврале-августе 1945 года, исторические права Советского Союза на южную часть Сахалина и острова Курильской гряды, утерянные по Портсмутскому договору 1905 года, были восстановлены в полном соответствии с существовавшими тогдашними нормами международного права[524]. 20 сентября 1945 года все эти территории официально вошли в состав Советского Союза, а чуть позже Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 февраля 1946 года они были преобразованы в Южно-Сахалинскую область, включенную в состав Хабаровского края РСФСР[525]. Более того, буквально через 10 дней, 12 февраля 1946 года, по инициативе главкома оккупационных войск в Японии генерала Дугласа Макартура Ялтинское соглашение было опубликовано в японской печати, и с этого момента токийское правительство стало рассматривать все решения союзников об оккупации советскими войсками Южного Сахалина и островов Большой и Малой Курильской гряды как их переход во владение Советского Союза и даже издало сборник документов по этому вопросу[526]. Неслучайно еще в 1960-х годах известный японский спец по международному праву профессор С. Миядзаки прямо указал на то, что в тот период Южные Курилы, в том числе острова Хабомаи и Шикотан, вместе с Северными и Средними Курилами рассматривались как единое целое — Курильские острова (Тисима)[527].
Вместе с тем после разгрома Японии и окончания Второй мировой войны между Токио и всеми союзными державами так и не был подписан мирный договор и восстановлены дипломатические отношения. Эту важнейшую задачу призвана была решить Сан-Францисская международная конференция, работа которой подробно освещена в статьях, монографиях и мемуарах многих отечественных и зарубежных авторов, включая С. Л. Тихвинского, Б. Н. Славинского, К. Е. Черевко, А. Д. Богатурова, И. А. Латышева, В. П. Сафронова и К. Хара[528].
Подготовка к этой конференции со стороны американцев началась еще летом 1950 года, когда в условиях начала Корейской войны Вашингтон решил срочно узаконить все отношения с Японией и завершить процесс ее включения в свою систему безопасности в соответствии с доктриной «Римленда», разработанной еще в 1949 году американским стратегом Николасом Спикмэном в его работе «География мира». Понятно, что на этой конференции надо было ставить точку в отношении самых острых территориальных проблем, в том числе вопросов принадлежности всех Курильских островов, Южного Сахалина и Тайваня. Кстати, первоначально предполагалось, что они будут решены либо в рамках Дальневосточной комиссии СМИД, созданной в декабре 1945 года, либо в рамках самой ООН. По крайней мере именно в таком формате решение этой проблемы предлагалось в трех проектах, подготовленных в недрах самого Госдепа США под руководством Дж. Даллеса еще в августе-сентябре 1950 года. Однако вскоре СМИД был полностью отстранен от подготовки мирного договора и Вашингтон подмял решение этого вопроса под себя.
Затем в марте 1951 года в Госдепе разработали еще два проекта будущего договора с Токио, где напрямую оговаривалась передача Москве как Южного Сахалина и прилегающих к нему островов, так и всей Курильской гряды. Правда, уже в новом проекте, согласованном Вашингтоном и Лондоном 14 июня 1951 года, было зафиксировано всего лишь то, что Япония отказывается «от всех прав, правооснований и претензий» на Курильские острова и на ту часть Сахалина, а также прилегающие к нему острова, суверенитет над которыми она приобрела по Портсмутскому мирному договору 1905 года, без указания на то, что они передаются Советскому Союзу. В начале июля этот проект был разослан всем державам, все еще пребывавшим в состоянии войны с Японией, а затем в окончательном варианте опубликован 15 августа 1951 года.
Через неделю Вашингтон разослал в столицы 55 держав приглашение на Сан-Францисскую конференцию, однако от участия в ее работе сразу отказались Индия, Бирма и Югославия. Администрация США очень надеялась, что точно так же поступит и Советский Союз. Однако Москва дала свое согласие на участие в работе конференции, решив использовать ее трибуну для осуждения политики США.
Сан-Францисская конференция открылась утром 4 сентября 1951 года, а уже 5 сентября глава советской делегации первый зам. министра иностранных дел СССР А. А. Громыко внес в американо-британский проект целый ряд важных поправок: признание Японией суверенитета СССР над Южным Сахалином и всеми островами Курильской гряды и суверенитета КНР над Маньчжурией, Тайванем, а также рядом других островных территорий; вывод всех иностранных войск с территории Японии в течение 90 суток после подписания этого договора; гарантии против возрождения японского милитаризма и другие. Все эти предложения советской стороны были поддержаны делегациями Польши, Чехословакии и ряда других государств, однако они даже не были поставлены на обсуждение.
А. А. Громыко дважды настаивал на включении советских поправок в этот проект, особенно тех, которые касались признания суверенитета СССР над Северными Курилами в составе гряды Хабомаи, островов Шикотан, Кунашир и Итуруп, но все было бесполезно. По этой причине, а также потому, что на конференцию не были приглашены представители КНР, КНДР и ДВР, более всех остальных пострадавших от японской агрессии, А. А. Громыко наотрез отказался визировать Сан-Францисский договор, который все же был подписан 8 сентября 1951 года представителями 48 государств, за исключением держав «восточного блока». Более того, выступая в тот же день на пресс-конференции, А. А. Громыко, четко разложив «по полочкам» все причины отказа Москвы от подписания этого договора, назвал его «недопустимым и сепаратным»[529]. Однако такая оценка совершенно не смутила американцев, и в тот же день Дж. Даллес и японский премьер Сигэру Ёсида подписали договор «О безопасности», де-юре узаконивший оккупацию Японии американскими войсками на ближайшие 10 лет.
Как известно, в статье 2 Сан-Францисского договора было указано, что Япония официально отказывается «от всех своих прав, правооснований и претензий на Курильские острова и на ту часть острова Сахалин и прилегающих к нему островов, суверенитет над которыми Япония приобрела по Портсмутскому договору от 5 сентября 1905 г.». Однако при этом она, как и США, не признала суверенитет Москвы над этими землями, и в этой связи Вашингтон постоянно требовал от Токио ужесточать свои требования по территориальному вопросу. Более того, госсекретарь Дж. Даллес прямо заявлял, что если Япония проявит уступчивость и согласится с вхождением этих островов в состав Союза ССР, то США также будут считать себя вправе неограниченно долго оккупировать острова архипелага Рюкю, в том числе Окинаву, что было закреплено и в статье 3 того же Сан-Францисского договора, и в договоре «О безопасности». Во многом именно по этой причине японский кабинет С. Ёсиды с конца 1951 года на постоянной основе стал оспаривать право советской стороны на обладание 4-мя островами Южно-курильской гряды (Итуруп, Шикотан, Кунашир и Хабомаи) на том основании, что якобы географически они никогда не относились к Курильской гряде. Хотя этот крайне сомнительный тезис был давным-давно предельно убедительно разбит советскими и российскими учеными, прежде всего профессором К. Е. Черевко в его докторской диссертации «Территориально-пограничные вопросы в отношениях России и СССР с Японией», а также в работах «Несостоятельность территориальных притязаний Японии к СССР» и «Отказалась ли Япония по Сан-Францисскому мирному договору 1951 года от гряды (группы) Курильских островов или ото всех Курильских островов?»[530].
Однако в конце декабря 1954 года после отставки правительства Сигэру Ёсиды и прихода к власти нового лидера объединенных либерал-демократов Итиро Хатоямы ситуация резко изменилась, и уже в марте 1955 года, выступая в парламенте страны, он откровенно заявил, что «Ялтинское соглашение было по существу признано Сан-Францисским мирным договором, по которому мы отказались от этих территорий», что создало очень зыбкую, но все же реальную почву для нормализации советско-японских контактов. Позднее об этом же писали и ряд крупных японских спецов по международному праву, в частности профессора К. Тэрасава и К. Тайдзюдо, всегда утверждавшие, что в данном случае главенствует принцип uti possidetis — «каждый владеет тем, чем владеет»[531].
Москва тоже искренне хотела улучшить свои отношения с Токио, и не только через подписание мирного договора и налаживание взаимовыгодного партнерства. Для Н. С. Хрущева, ставшего инициатором всего этого процесса, очень важным было вырвать Японию из сферы американского влияния и отодвинуть военные базы США как можно дальше от советских границ. Поэтому уже весной 1955 года в Лондоне прошли первые неофициальные переговоры двух делегаций, которые возглавили действующий советский и бывший японский послы в Лондоне Яков Александрович Малик и Сюнъити Мацумото, так как все руководство японского МИДа занимало откровенно проамериканскую позицию. Как утверждает академик С. Л. Тихвинский[532], бывший участником этих переговоров, текст советского проекта был почти согласован обеими сторонами за исключением территориального вопроса. Однако уже в июле того же года японский министр иностранных дел Мамору Сигэмицу, выступая в Вашингтонском пресс-клубе, прямо заявил, что «Япония не намерена устанавливать дружественные отношения с Советским Союзом».
Между тем в августе 1955 года во время неофициальной беседы с С. Мацумото Я. А. Малик неожиданно заявил, что в случае подписания мирного договора Москва могла бы передать Японии остров Шикотан и архипелаг Хабомаи. Как выяснилось позже на июльском Пленуме ЦК, Н. С. Хрущев не только грубо отругал Я. А. Малика за отсутствие прогресса на переговорах в Лондоне, но и лично озвучил ему эту идею, с которой он выступил несколько раньше, во время своей беседы с японскими промышленниками в Москве. Однако, как и следовало ожидать, японцы отклонили это предложение, подтвердив свою прежнюю позицию о возврате всех Курильских островов и Южного Сахалина. Не последнюю роль в этом сыграло и крайне жесткое давление Дж. Даллеса на М. Сигэмицу там же, в Лондоне, куда он лично прилетел для ведения переговоров по Суэцкому кризису с ключевыми членами британского кабинета. Также безрезультатно окончился второй раунд переговоров, состоявшийся уже Москве в июле 1956 года, которые теперь провел сам министр иностранных дел М. Сигэмицу.
К тому времени в самом Токио резко пошатнулись и позиции И. Хатоямы, так как его противникам во главе с бывшим премьер-министром Сигэру Иосидой удалось заблокировать вопрос о подписании мирного договора с Москвой. Но тем не менее, будучи уже тяжелобольным, он отказался уйти в отставку и заявил, что покинет пост премьера только после выполнения предвыборного обещания о нормализации отношений с Москвой. К тому времени у него на руках уже был готовый проект советско-японского соглашения, в работе над которым вместе с ним участвовали глава советской миссии в Токио С. Л. Тихвинский и два его активных сторонника — министр земледелия и лесоводства Итиро Коно и зам. министра иностранных дел Тацуносукэ Такасаки[533].
Осенью 1956 года премьер И. Хатояма вылетел с официальным визитом в Москву, где прошли его переговоры с официальной партийно-правительственной делегацией, в состав которой вошли три члена Президиума ЦК: Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин и А. И. Микоян, — а также первый и «рядовой» заместители министра иностранных дел СССР А. А. Громыко и Н. Т. Федоренко. Хотя в реальности к этим переговорам были подключены и другие лица, в том числе министр иностранных дел Д. Т. Шепилов, который вел тяжелые переговоры со своим коллегой М. Сигэмицу. По итогам двух раундов переговоров 19 октября 1956 года была заключена Московская декларация, под текстом которой красовались подписи председателя Совета Министров СССР Н. А. Булганина, министра иностранных дел СССР Д. Т. Шепилова, премьер-министра Японии И. Хатоямы, министра земледелия и лесоводства И. Коно и члена Палаты представителей парламента С. Мацумото[534]. В соответствии с этой Декларацией состояние войны между странами было прекращено и восстановлены нормальные дипломатические отношения. При этом Советский Союз отказался от всех японских репараций, согласился поддержать Токио в вопросе о принятии Японии в члены ООН, а также продолжить переговоры о заключении мирного договора. При этом в пункте 9 этой Декларации было прямо указано, что «Советский Союз…, учитывая интересы японского государства, соглашается на передачу ему островов Хабомаи и острова Сикотан», но только при условии, что «фактическая передача этих островов будет произведена после заключения мирного договора».
12 декабря 1956 года, сразу после обмена ратификационными грамотами, в Токио официально заработало советское посольство, которое временно возглавил Сергей Леонидович Тихвинский. Но в предпоследний день уходящего года его неожиданно сменил Иван Федорович Тевосян, бывший тогда одним из самых жестких критиков промышленной политики Н. С. Хрущева. Конечно, для него поспешный отъезд в Токио стал неприкрытой политической ссылкой, но японцам очень льстило, что к ним приехал не рядовой дипломат, а легендарный «сталинский нарком», крупный государственный деятель, много лет бывший заместителем главы Совета Министров СССР. Чуть позже, в феврале 1957 года, в Москву прибыл и японский посол Суэмицу Кадоваки, занимавший пост заместителя министра иностранных дел. К сожалению, в должности посла И. Ф. Тевосян проработал чуть более года, поскольку заболел там раком и скончался в конце марта 1958 года. Причем, по свидетельству известного кремлевского эскулапа академика А. Л. Мясникова и В. И. Тевосяна (сына И. Ф. Тевосяна), уход из жизни этого выдающегося партийно-государственного деятеля был связан именно с данной ссылкой[535]. Новым советским послом был назначен кадровый дипломат и китаист, заместитель министра иностранных дел Николай Трофимович Федоренко. А в июле того же 1958 года в работе VII съезда Коммунистической партии Японии впервые приняла участие советская партийная делегация в составе члена ЦК КПСС академика М. Б. Митина, главного редактора «Правды» П. А. Сатюкова и сотрудника Международного отдела ЦК В. В. Ковыженко.
Долгое время советское руководство наивно надеялось на то, что в силу очень сильных антиамериканских настроений части японской политической элиты после истечения срока действия договора «О безопасности» с Вашингтоном Токио войдет в число нейтральных государств, что наконец-то создаст надежную правовую базу для заключения мирного договора двух стран. Однако в январе 1960 года японское правительство военного преступника Нобусукэ Киси, которого сами американцы с дальним прицелом «отмазали» от Токийского процесса, заключило с Вашингтоном новый «Договор о взаимном сотрудничестве и гарантиях безопасности между США и Японией», который продлил неравноправный военный союз двух держав еще на 10 лет.
В этой связи 27 января, 24 февраля и 22 апреля 1960 года Москва направила в Токио целых три «Памятные записки»[536], где известила японскую сторону, что подписание очередного договора с США «находится в противоречии с Совместной советско-японской декларацией», и в этой ситуации прежнее обещание «советского правительства о передаче Японии островов Хабомаи и Шикотана» выполнить, увы, невозможно. Более того, неуклюжая попытка японского правительства представить дело таким образом, что в «Совместной декларации стороны якобы договорились» в дальнейшем продолжить «обсуждение территориального вопроса, не соответствует действительности». Советское правительство со всей решимостью «отклоняет такое утверждение», так как подобной договоренности в действительности не было и не могло быть в принципе, ибо «совершенно надуманный территориальный вопрос между СССР и Японией» решен и «закреплен соответствующими международными соглашениями».
Между тем радость поборников прочного военного союза с США была недолгой. Как вспоминал известный советский японовед И. А. Латышев, работавший тогда в Японии спецкором «Правды», «насилия, учиненные в парламенте над депутатами оппозиции», которые выступали против договора «О безопасности», вызвали «бурю протестов в стране»[537]. Еще в конце января 1960 года в Токио начались массовые антиправительственные митинги и демонстрации, самая крупная из которых в 100 тыс. человек прошла у резиденции премьер-министра Н. Киси. С этого момента в стране наступил небывалый по остроте политический кризис, который полностью парализовал работу парламента, заседания которого стали бойкотировать социал-демократы, социалисты и коммунисты, настаивая на отказе от ратификации договора, который должен был произойти до 19 июня 1960 года — даты официального визита Д. Эйзенхауэра в японскую столицу. По замыслу организаторов визита, его приезд должен был «венчать новую эру» в отношениях двух стран, поэтому Вашингтон стал буквально «выкручивать руки» японскому премьеру. Накануне этого визита в Токио прилетал личный представитель президента, его пресс-секретарь Джеймс Хегерти с заданием выяснить, все ли готово к приезду заокеанского гостя. Однако этот визит вылился в известный «инцидент», в ходе которого его самого, а также американского посла Дугласа Макартура пришлось срочно эвакуировать на военном вертолете прямо из аэропорта Ханэда, где их машину не просто заблокировали, но и разгромили[538]. В результате президент Д. Эйзенхауэр, 15 июня уже прибывший на остров Окинаву для перелета в Токио, отменил свой визит, а премьер Н. Киси, с огромным трудом протащивший ратификацию договора через парламент, уже 23 июня ушел в отставку.
После этих событий советско-японские отношения, казалось бы, сошли на нет. Но временами казалось, что какая-то подвижка все же будет, особенно в сфере торгово-экономического и научно-технического сотрудничества, прежде всего в Сибири и на Дальнем Востоке. Именно с этой целью в августе 1961 года на открытие Токийской торгово-промышленной выставки прибыла советская партийно-правительственная делегация во главе с первым заместителем председателя Совета Министров СССР А. И. Микояном. В том же токийском аэропорту Ханэда ему была устроена просто грандиозная встреча, в которой приняли участие не только лидеры оппозиционных сил, в том числе председатели ЦК Социалистической и Коммунистической партий Каваками Дзётаро и Носака Сандзо, но и представители консервативных кругов, включая министра иностранных дел Косака Дзэнтаро и министра промышленности и торговли Сато Эйсаку. Такие же теплые и торжественные встречи прошли в Киото и Осаке, где А. И. Микоян встретился с одним из богатейших бизнесменов страны, с главой компании «Нэшнл» Мацуситой Коносукэ. Кроме того, в Токио, в советском посольстве, прошли переговоры А. И. Микояна с видными членами ЦК КПЯ Носакой Сандзо, Миямото Кэндзи, Сигой Есио, Хакамадой Сатоми и Касугой Сёити[539]. Забегая вперед, скажем, что в мае 1964 года А. И. Микоян вторично посетил Японию, но уже во главе парламентской делегации как председатель Президиума Верховного Совета СССР.
Между тем в том же 1964 году резко обострились межпартийные отношения в КПЯ. Как утверждают ряд авторов, «твердолобые руководители ЦК КПСС, будучи озабочены лишь тем, как бы сохранить КПЯ в орбите своего влияния и не позволить японским коммунистам примкнуть к КПК, прилагали все силы, чтобы «вразумить» ее лидеров, рассеять их мнимые заблуждения и убедить их в своем дружелюбии и правильности курса КПСС». Но идти в тот момент на сближение и дружбу с КПСС лидеры КПЯ в лице Миямото Кэндзи и Хакамада Сатоми упорно не хотели, так как это противоречило бы их внутриполитическим расчетам[540]. В результате в самой Москве было принято решение идти на создание новой параллельной Компартии, поскольку «старая» стала явно «крениться в сторону враждебного Пекина, обвиняя КПСС в ревизионистских грехах». В аппарате Международного отдела ЦК, которым без малого 10 лет руководил академик Б. Н. Пономарев, эту работу курировали новый зав. японским сектором доктор исторических наук полковник И. И. Коваленко и референт того же сектора А. Н. Романов. В самом же Токио этой работой занялся бывший зав. японским сектором, а ныне советник советского посольства отставной армейский полковник Василий Васильевич Ковыженко, обладавший «незаурядным умом, большой начитанностью, хорошим знанием японского и английского языков, «хохлацким» упрямством и отсутствием должной гибкости при общении с партийным начальством». Именно он организовал «раскол партии…признанной в международном масштабе, имевшей популярные печатные органы, свой большой электорат и депутатов в парламенте страны». Он сумел договориться с членом руководства ЦК КПЯ легендарным Иосио Сигой о выходе из партии и создании новой структуры, твердо придерживающейся просоветской линии.
б) Отношения с Китаем
Как известно, после XX съезда в мировом коммунистическом движении возникли довольно большие разногласия, преодолению которых должно было послужить Совещание представителей рабочих и коммунистических партий, прошедшее в Москве 16–19 ноября 1957 года. Подготовка к этому Совещанию, которое было сознательно приурочено к празднованию 40-летнего юбилея Великой Октябрьской социалистической революции, шла довольно трудно и напряженно, о чем более чем зримо говорили многие события, в том числе Московское совещание лидеров стран «восточного блока», прошедшее в июне 1956 года, поездка председателя Госсовета КНР Чжоу Эньлая по странам Восточной Европы в январе 1957 года, личная встреча маршала И. Броз Тито и Н. С. Хрущева в Румынии в начале августа 1957 года и, наконец, вояж двух заведующих Международными отделами ЦК по связям с компартиями социалистических и буржуазных стран Ю. В. Андропова и Б. Н. Пономарева в Белград в середине октября 1957 года[541].
Основным камнем преткновения, о который и споткнулся Н. С. Хрущев, стала его неуклюжая попытка соединить несоединимое — «ревизионизм» маршала И. Броз Тито и «сталинизм с китайской спецификой» председателя Мао Цзэдуна, которые были к тому же добротно приправлены диаметрально противоположным отношением к теоретическому наследию самого И. В. Сталина и практике строительства модели «сталинского социализма» в СССР и державах «восточного блока». Неслучайно два ближайших соратника маршала И. Броз Тито Александр Ранкович и Эдвард Кардель, представлявшие СКЮ на этом представительном форуме, сразу наотрез отказались принимать участие в так называемом «Малом» совещании лидеров всех соцстран, которое состоялось 14–16 ноября[542], накануне Большого совещания, прошедшего 16–19 ноября 1957 года[543], и подписывать его итоговую Декларацию.
Само же это Совещание, которое тот же А. С. Стыкалин пытается представить как некую попытку реинкарнации Коминформа или даже Коминтерна, в реальности положило начало новой форме совместной работы всех просоветских политических структур. Для участия в нем прибыли лидеры и делегации 64 коммунистических и рабочих партий со всех уголков мира, в том числе признанные вожди крупнейших европейских компартий Италии, Франции и Испании Пальмиро Тольятти, Морис Торез и Долорес Ибаррури. Однако даже среди этих титанов самой яркой фигурой был, безусловно, председатель Компартии Китая Мао Цзэдун, для которого это был уже второй, но, как оказалось, и последний визит в советскую столицу. На удивление все выступления, как и довольно острая дискуссия, разгоревшаяся в Кремле, никак не освещались в советской партийной печати. Только после окончания работы Совещания в центральных партийных органах были опубликованы два документа, ставшие плодом совместной работы сотрудников аппаратов Ю. В. Андропова и Б. Н. Пономарева: «Декларация совещания представителей коммунистических и рабочих партий социалистических стран» и «Манифест мира». В первом итоговом документе всецело одобрялись все решения XX съезда КПСС, говорилось об общих закономерностях процесса вызревания пролетарской революции как непременного условия крушения капитализма, хотя тут же подтверждался обновленный тезис о многообразии форм движения к социализму; громогласно говорилось о творческом развитии идей «марксизма-ленинизма», и одновременно громились «оппортунизм», «ревизионизм» и «догматизм» как крайне опасные и недопустимые явления во всем рабочем и коммунистическом движении. Во втором же документе участники этого Совещания, прямо указав на очевидный рост крайне агрессивной политики ведущих империалистических держав во главе с США, призвали все миролюбивые страны и народы к бдительности и «к самым активным и консолидированным действиям против поджигателей войны».
Вместе с тем было доподлинно известно, что на этом Совещании председатель Мао, поддержанный лидерами ряда иных компартий, прежде всего КНДР, Албании и Индонезии Ким Ир Сеном, Энвером Ходжей и Дипой Айдитом, довольно открыто критиковал хрущевский «ревизионизм» и призывал лидеров всех компартий мира не бояться «третьей мировой войны», которая навсегда покончит с империализмом в планетарном масштабе. Однако Н. С. Хрущеву все же удалось протащить в итоговые документы все советские тезисы, а китайцы, желая сохранить миф о единстве всего социалистического лагеря и мирового коммунистического и рабочего движения, согласились подписать заключительную Декларацию, со многими пунктами которой они были не согласны в принципе, особенно что касалось критики «сталинского культа». При этом в последние годы стало известно, что еще весной 1956 года, по горячим следам XX съезда, председатель Мао стал произносить пока «закрытые», исключительно для китайских партработников речи, резко критиковавшие новый курс советского руководства. Более того, тогда же премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай в беседе с Б. Н. Пономаревым, посетившим Пекин по линии ЦК, заявил ему, что «так со Сталиным было нельзя», тем более без «консультаций с председателем Мао», ибо теперь придется всем показывать, что он «корректирует свою идеологию вслед за Москвой», а это означает, что «равноправия двух партий нет»[544].
Тем временем уже в начале 1958 года в Китае начался пресловутый «большой скачок», который в устах большинства доморощенных и иноземных либералов якобы копировал довоенный сталинский курс, что, конечно, было не так. Тем не менее советское политическое руководство, прежде всего сам Н. С. Хрущев и А. И. Микоян, крайне скептически и с немалым опасением отнеслось к этому новому политико-экономическому курсу пекинского руководства, резонно опасаясь, что он неизбежно приведет страну к экономической нестабильности, массовым репрессиям и осложнению общей ситуации в Дальневосточном регионе. Тем более что именно тогда, весной 1958 года, крайне обострились отношения КНР с гоминьдановским Тайванем, что реально угрожало появлением очередного и крайне опасного очага международной напряженности. Хотя формально, сугубо на словах, не желая идти на открытый конфликт с Пекином, в конце января 1959 года в своем докладе на XXI съезде КПСС Н. С. Хрущев публично поддержал китайское руководство. Во-первых, он заявил, что новая политика «большого скачка», ставившая своей целью в течение «ближайших 15 лет превзойти Англию по объему промышленного производства», будет решена «в значительно более короткие сроки». И, во-вторых, упомянув о «многих своеобразных формах строительства китайского социализма», он особо подчеркнул, что «у нас нет и не может быть никаких разногласий» с КПК, так как «классовый подход и классовое понимание у обеих партий едины» и все китайские руководители «твердо стоят на классовых, марксистско-ленинских позициях»[545].
Между тем в условиях нового Ближневосточного кризиса, вспыхнувшего летом 1958 года, Н. С. Хрущев в сопровождении министра обороны маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского, и. о. министра иностранных дел В. В. Кузнецова, секретаря ЦК В. Н. Пономарева, а также своего нового помощника по международным делам О. А. Трояновского совершил незапланированный рабочий визит в Пекин, где провел ряд закрытых встреч с высшим руководством КНР. В этих переговорах, прошедших 31 июля — 3 августа 1958 года, приняли участие сам председатель ЦК КПК Мао Цзэдун, премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай, министр обороны КНР маршал Пэн Дэхуай, министр иностранных дел КНР Чень И и секретарь ЦК по международным делам Ван Цзясян[546]. На тот момент Н. С. Хрущева крайне беспокоило нарастание его разногласий с Мао Цзэдуном, в том числе по международной повестке, поэтому он решил использовать эту поездку для того, чтобы одним махом преодолеть их. Однако председатель Мао большую часть времени посвятил долгим рассуждениям о возможностях и перспективах открытого военного столкновения с империалистами и говорил о том, что не следует бояться такого столкновения, поскольку Москва и Пекин могут выставить куда больше полнокровных дивизий, чем Вашингтон и его союзники по НАТО. Более того, Мао Цзэдун в целом крайне скептически оценивал способность Вашингтона вести глобальную атомную войну, презрительно называя США «бумажным тигром».
При этом он позволил себе покритиковать даже самого И. В. Сталина за «неумелое ведение войны» с А. Гитлером, которого можно и нужно было взять измором, умело используя огромные пространства и численность населения страны. Конечно, сам Н. С. Хрущев с этим согласиться никак не мог и, излагая свои контраргументы и явно сумбурные мысли, «быстро выходил из себя и горячился, чем доставлял «великому кормчему» истинное наслаждение». Однако самым неожиданным для Н. С. Хрущева было то, что именно на этих переговорах Мао Цзэдун впервые и довольно жестко поставил вопрос о существенном увеличении советской финансовой и технической помощи в создании китайского ракетно-ядерного оружия. Но советский лидер, не имея на сей счет никаких конкретных решений Президиума ЦК и Совета Обороны СССР, вынужденно уклонился от любых, даже самых расплывчатых обещаний, но твердо заверил китайских товарищей, что Москва «никогда не бросит их в беде». В конечном счете по итогам прошедших переговоров 4 августа 1958 года газета «Правда» опубликовала лишь короткое «Коммюнике о встрече Н. С. Хрущева и Мао Цзэдуна», где было предельно сухо сказано о том, что в результате «всестороннего обмена мнениями по ряду важнейших вопросов, встающих перед обеими сторонами в связи с современной международной обстановкой», лидерами двух стран была достигнута «полная договоренность… относительно мероприятий, которые должны быть предприняты для борьбы против агрессии и для сохранения мира».
Кстати, вскоре стала очевидна сама подоплека этого совместного Коммюнике, поскольку 23 августа 1958 года началось открытое вооруженное противостояние Пекина и Тайбэя в Тайваньском проливе, неподалеку от которого дислоцировался 7-й (Тихоокеанский) флот США, который был уже приведён в повышенную боевую готовность и куда был срочно направлен один из авианосцев проекта «Эссекс» из состава 6-го (Средиземноморского) флота США. В этой ситуации для согласования совместных действий в Пекин инкогнито вылетел министр иностранных дел СССР А. А. Громыко. Во время его личной встречи с председателем Мао была достигнута договоренность о том, что никаких уступок американцам делать не следует и надо действовать по принципу «острие против острия». В результате 6 сентября Чжоу Эньлай публично заявил о том, что «никакая военная провокация США не запугает китайский народ», а лишь «укрепит его решимость еще упорнее бороться до конца против американских агрессоров». А уже 7 сентября в своем послании президенту Д. Эйзенхауэру Н. С. Хрущев предупредил его, что нападение на КНР будет означать и нападение на Советский Союз.
Между тем в марте 1959 года, после начала антикитайского восстания в Тибете и бегства Далай-ламы XIV в Индию, очень серьезно обострились отношения между Пекином и Дели. Председатель Мао, особо не стесняясь в выражениях, стал на все лады поносить «коллегу» Дж. Неру. А в самом конце августа 1959 года дело дошло до открытого военного столкновения индийских и китайских войск на границе в Гималаях. Н. С. Хрущев, узнав об этом, буквально пришел в бешенство[547], но ничего конкретного сделать не мог. Было лишь опубликовано короткое заявление ТАСС с выражением озабоченности по поводу инцидента и уверенности в том, что правительства КНР и Индии «не допустят, чтобы на этом инциденте грели руки те силы, которые хотят не смягчения международной обстановки, а ее обострения», и что правительства обоих государств «урегулируют возникшее недоразумение».
Однако, как и следовало ожидать, данное заявление ТАСС не устроило ни одну из конфликтующих сторон. Дж. Неру посчитал, что Москва просто не желает «нажать на своего союзника», а Пекин и вовсе разобиделся, расценив этот шаг Москвы как политику «приспособленчества и уступок», которая может лишь способствовать «неистовству Неру»[548]. В связи с этим обстоятельством в советском руководстве решили вновь использовать новый визит партийно-правительственной делегации на празднование десятилетия КНР для того, чтобы обсудить все эти злободневные вопросы. Он начался 30 сентября 1959 года с прилета Н. С. Хрущева в Пекинский аэропорт, где его лично встретили председатель ЦК КПК Мао Цзэдун и новый председатель КНР Лю Шаоци. Хотя, в отличие от последнего визита, новая встреча лидеров двух стран прошла достаточно сухо, без привычных объятий и лобзаний. Тем более что, едва спустившись с трапа самолета, Н. С. Хрущев сразу заявил о том, что его двухнедельная поездка в США, которая закончилась буквально три дня назад, и состоявшиеся там беседы с Д. Эйзенхауэром, Р. Никсоном и американскими сенаторами, были не только полезны, но и продуктивны, что, бесспорно, должно привести к улучшению советско-американских отношений, а значит, и к реальному ослаблению всей международной напряженности. Понятно, что подобные «перлы» из уст самого Первого секретаря ЦК КПСС были для Мао Цзэдуна и других китайских лидеров недопустимым откровением, что не могло не отразиться на ходе самого визита. Китайские товарищи даже не пытались скрыть своего откровенного недовольства визитом Н. С. Хрущева в Вашингтон и всеми его попытками начать какую-то «политику разрядки с американскими империалистами», неизбежная война с которыми все больше и больше будоражила воспаленное сознание самого Мао.
Как известно, на следующий день перед торжественным военным парадом и грандиозной демонстрацией китайских трудящихся, состоялась «сердечная беседа» Мао Цзэдуна и Н. С. Хрущева в правительственной резиденции Чжуннаньхай. В ходе этой встречи глава советской делегации стал вещать не только о важности «великой дружбы» и сотрудничества между СССР и КНР, но и об ответственности двух держав за обеспечение мира и предотвращение угрозы начала ядерной войны. Его визави, согласившись с наличием подобной угрозы, все же заметил, что именно поэтому Китаю и нужно иметь свое ядерное оружие, которого у него до сих пор нет. Далее разговор зашел о культе личности И. В. Сталина, и Мао сразу же заявил, что решения XX съезда по этому вопросу были не обоснованы в полной мере, поскольку И. В. Сталин был признанным лидером мирового революционного движения, в том числе китайского, и ввиду этого непреложного факта такие важные проблемы следует решать не в одностороннем порядке, а совместно. В ответ Н. С. Хрущев стал горячиться и всячески оправдываться, однако Мао, войдя в раж, продолжал с еще большим напором гнуть свою линию и назвал осуждение И. В. Сталина «поспешным и субъективным», совершенно справедливо указав на то, что эта кампания «крайне осложнила обстановку в мировом коммунистическом движении и затруднила отношения между двумя партиями»[549].
На следующий день состоялась еще одна встреча двух делегаций, где обмен взаимными, причем довольно грубыми упреками только усилился. Так, Н. С. Хрущев, все еще находившийся в эйфории от своего «триумфального визита» в Вашингтон, пытался доказать китайским товарищам, что их «игра мускулами» только на руку реакционным силам в Вашингтоне, которые сознательно «вгоняют весь мир в колею холодной войны». А министр иностранных дел КНР Чень И упрекнул московских визитеров в том, что их линия в отношении агента империалистов Дж. Неру является «недопустимой и приспособленческой». Этот пассаж из уст «какого-то министра» настолько взбесил Н. С. Хрущева, что он лично дал «китайскому гладиатору самую решительную отповедь»[550].
Утром 4 октября 1959 года советская партийно-правительственная делегация, в состав которой, помимо самого Н. С. Хрущева, входили М. А. Суслов, О. В. Куусинен, Е. А. Фурцева, А. А. Громыко и Ю. В. Андропов, покинула Пекин. Причем на сей раз ее проводы в столичном аэропорту были еще более холодными, чем встреча. Мао Цзэдун и Н. С. Хрущев сухо пожали руки и расстались без каких-либо напутственных слов. А уже 15 октября Президиум ЦК, заслушав хрущевскую информацию о визите в Пекин, признал необходимым, чтобы он более подробно изложил все это на ближайшем Пленуме ЦК. Первоначально все необходимые материалы для доклада было поручено подготовить всем членам делегации, однако накануне его открытия, 14 декабря, доклад о поездке перепоручили сделать только одному М. А. Суслову[551]. Этот довольно пространный доклад, произнесенный им 26 декабря 1959 года, в последний день работы Пленума, как ни странно, в целом носил примиренческий характер. Несмотря на критику политики «большого скачка», идей развития «малой металлургии» и создания «народных коммун», а также «элементов зазнайства и нервозности» во внешней политике, М. А. Суслов тем не менее заявил о том, что все-таки «необходимо охранять и оберегать советско-китайскую дружбу» и «не дать возможности врагам вбить клин в отношения между Китаем и Советским Союзом»[552]. Но сберечь и сохранить эту дружбу так и не удалось.
Первым масла в огонь разгоравшегося кризиса, как всегда, подлил Н. С. Хрущев, который в условиях острого пограничного конфликта между Индией и Китаем откликнулся на предложение премьер-министра Дж. Неру и в конце января 1960 года направил в Дели партийно-правительственную делегацию в составе трех членов Президиума ЦК: К. Е. Ворошилова, Ф. Р. Козлова и Е. А. Фурцевой. Официальным главой этой делегации был престарелый «президент» страны, но поскольку первого красного маршала в силу его преклонного возраста стало все чаще «заносить», то реально все переговоры, в том числе по военно-техническим вопросам, вел первый зам. главы правительства Фрол Романович Козлов, ставший к тому времени новым фаворитом Н. С. Хрущева. Затем, уже в конце февраля 1960 года, на пути в Джакарту, куда по приглашению президента Сукарно Н. С. Хрущев впервые вылетел во главе очень представительной партийно-правительственной делегации с государственным визитом в Индонезию, он намеренно остановился в Дели, где дважды встретился с Дж. Неру и обсудил с ним целый комплекс важных проблем, в том числе в сфере военного сотрудничества и урегулирования индийско-китайского пограничного конфликта в Гималаях.
Естественно, что все эти явно демонстративные шаги советского руководства вызвали резкое неприятие в Пекине, и в ответ на такое поведение Москвы в апреле 1960 года Мао Цзэдун в довольно грубой форме отклонил предложение советской стороны посетить Советский Союз для полноценного отдыха и переговоров. Более того, в опубликованных к ленинскому юбилею статьях, а затем и в сборнике работ под редакцией Мао «За ленинизм!» вся китайская партийная пресса как по команде подвергла резкой критике ряд ключевых положений «Декларации» Московского совещания рабочих и коммунистических партий, которые касались И. В. Сталина и его «культа». Чуть позже, в июне 1960 года, ЦК КПСС направил всем компартиям социалистических держав «Информационную записку», где аналогичным образом критиковались как теоретические взгляды, так непомерные претензии руководства КПК на особую роль и положение в мировом коммунистическом движении.
Понятно, что Пекин и на сей раз не остался в долгу. В том же июне ЦК КПК направил компартиям свое «Письмо» с резкой критикой «ревизионистской линии» ЦК КПСС. Эта межпартийная дискуссия отразилась и на всех межгосударственных отношениях двух стран, и уже в июле 1960 года советское правительство отозвало всех советских специалистов из КНР, что, по мнению многих именитых китаистов, в частности Л. П. Делюсина[553], самым катастрофическим образом сказалось и на торговом обороте двух стран, который упал в три раза, и на поставках советской техники и оборудования для китайских шахт, фабрик и заводов, которые вообще сократились почти в 40 раз, и на всей экономике Китая и полном провале политики «большого скачка». Эту ситуацию попытались как-то поправить на переговорах двух делегаций, прошедших в Москве в сентябре 1960 года, но дальше разговоров дело не пошло.
Наконец 10 ноября — 1 декабря 1960 года в Москве состоялось новое Совещание представителей коммунистических и рабочих партий[554], на котором китайская делегация, возглавляемая Лю Шаоци и Дэном Сяопином, сразу потребовала исключить из всех его документов ссылку на историческое значение XX съезда КПСС. Однако столь грубый антисоветский демарш китайских представителей был отклонен всеми 80 участниками этой встречи, за исключением Энвера Ходжи — лидера Албанской партии труда, уже давно и прочно вставшей на позиции «маоизма». В этой весьма пикантной ситуации, дабы не оказаться в полной изоляции от братских компартий, китайские «товарищи» были вынуждены подписать итоговое «Заявление», принятое в конце работы Совещания. Более того, Лю Шаоци и Дэн Сяопин по предложению советской стороны совершили очередную рабочую поездку по ряду республик и городов Советского Союза и даже дважды были приняты лично Н. С. Хрущевым и А. И. Микояном[555]. Однако все эти поездки и встречи оказались уже «последней ласточкой» добрососедских отношений двух великих держав.