да. Поэтому уже в конце апреля 1961 года для урегулирования этого вопроса в Тирану прибыли зам. министра иностранных дел Николай Павлович Фирюбин, начальник штаба ОВД генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов и заместитель начальника Главного штаба ВМФ адмирал Николай Дмитриевич Сергеев. Но все переговоры с албанской стороной закончились безрезультатно, и тогда в конце мая в Тирану прибыл главком Черноморского флота адмирал Владимир Афанасьевич Касатонов, который отдал приказ начать перебазировку в Севастополь и Кронштадт всех советских подводных лодок и плавучего дока «Котельников». Понятно, что ликвидация этой базы была крайне болезненно воспринята в Тиране, которая сразу нашла и козла отпущения, в роли которого выступил уже арестованный год назад бывший главком ВМФ НРА, «отпетый хрущевец» контр-адмирал Теме Сейко, казненный тогда же по приговору суда[649].
Между тем, предвидя такое развитие событий, еще в апреле 1961 года, находясь с официальным визитом в Пекине, албанская делегация во главе с председателем Совета Министров Мехметом Шеху подписала три соглашения с главой Госсовета КНР Чжоу Эньлаем: о поставках комплектного оборудования и технологических линий для 25 албанских предприятий; об условиях обмена инженерными кадрами и об использовании китайского кредита в размере 112,5 млн. инв. рублей, о выделении которого договорились еще в феврале 1961 года. Естественно, что в Москве все эти «телодвижения» Тираны расценили как открытый вызов себе. Поэтому уже в начале августа 1961 года на Московском совещании всех лидеров соцстран, где обсуждался вопрос о возведении Берлинской стены, Н. С. Хрущев опустился до личных выпадов в адрес Рамиза Алии, прибывшего вместо Э. Ходжи в советскую столицу. Публично запретив ему участвовать в этом заседании, он дословно заявил: «А потом Ходжи пришлёт свои штаны и скажет: мои штаны представляют меня»[650]. А уже в конце сентября 1961 года советский посол в Тиране генерал-полковник Иосиф Васильевич Шикин был отозван в Москву и больше никогда не вернулся в албанскую столицу, хотя чисто формально пребывал в своей должности аж до конца января 1963 года.
В октябре 1961 года албанский вопрос по вполне понятной причине (то есть на волне новой антисталинской истерии) занял центральное место в работе XXII съезда КПСС. В той или иной степени вожди и деятельность АПТ склонялись на все лады и руководством КПСС, и делегатами съезда. А под занавес его работы Н. С. Хрущев разразился такой площадной бранью, что некоторые его особо эмоциональные выражения даже были исключены из стенограммы съезда. Понятно, что Тирана не оставила все это без ответа, и уже 7 ноября, в годовщину Великого Октября, на Пленуме ЦК АПТ Э. Ходжи большую половину своего доклада посвятил фигуре Н. С. Хрущева, где он пригвоздил его к позорному столбу за создание собственного культа, за особые претензии на роль единственного «зодчего победы над фашизмом», за примирение с белградскими ревизионистами и антимарксистские взгляды. В результате в том же ноябре зам. министра иностранных дел Н. П. Фирюбин пригласил к себе албанского посла Г. Мази и потребовал покинуть Советский Союз, что де-факто стало разрывом дипотношений между двумя странами. Ответная реакция албанской стороны была вполне ожидаема. Однако, помимо решительного протеста по поводу «вопиющего нарушения» Москвой «норм и принципов международного права», 10 декабря 1961 года в главном печатном органе ЦК АПТ — газете «Зери и популлит» — вышла передовая статья «Беспрецедентный акт в отношениях между социалистическими странами», автором которой был сам Э. Ходжа. В этой публикации настоящую причину разрыва дипотношений Москвы и Тираны он предлагал «искать в ревизионистских взглядах самого Хрущева и в его антимарксистских попытках» навязать эти взгляды другим партиям. А по сути дела, это была месть Н. С. Хрущева Албанской партии труда, которой он хотел закрыть рот и подчинить ее себе»[651]. Как считают целый ряд авторов (Н. Д. Смирнова, Х. Хамм[652]), потеря Албании имела очень тяжелые последствия для Советского Союза, поскольку это «значительно ослабило позиции всего соцлагеря в отношении блока НАТО» и поставило крест на единой политике всех «балканских коммунистических стран в отношении Греции и Турции». Также, как выразился тот же Харри Хамм, известный в ту пору западногерманский публицист, именно тогда Албания превратилась в «плацдарм Пекина в Европе». Более того, по их мнению, от подобных «хрущевских экспромтов» пострадал международный авторитет Москвы даже среди ряда соцстран (в частности, в той же Кубе), которым иногда «претили ее великодержавные замашки».
Что касается Югославии, то новые трещины в недавно восстановленных советско-югославских отношениях возникли уже в ноябре 1956 года, и, как мы уже писали, напрямую это было связано с событиями в Венгрии, когда Белград укрыл беглого премьер-министра Имре Надя в своем посольстве в Будапеште. Тем не менее уже в начале августа 1957 года состоялась новая личная встреча Н. С. Хрущева и И. Броз Тито, на этот раз в Бухаресте на встрече лидеров всех соцстран, где они предприняли еще одну попытку снять все разногласия по партийной линии. Однако сделать это не удалось. Более того, по мнению С. Вреска, с первой половины 1957 года контакты по партийной линии были де-факто заморожены, по линии государственных контактов сведены до минимума, а по дипломатической линии свелись к неоднократным и бесплодным попыткам двух послов — Н. П. Фирюбина и В. Мучиновича — достучаться до высоких кабинетов в Белграде и Москве. Кроме того, масла в огонь двусторонних отношений подлила и необъяснимая отставка с поста министра обороны СССР маршала Г. К. Жукова, произошедшая сразу после окончания его визита в Белград в октябре 1957 года. Его верный боевой товарищ маршал И. Броз Тито воспринял эту отставку как личное оскорбление.
Не удалось разрешить ключевые противоречия с Белградом и на I Московском совещании коммунистических и рабочих партий, прошедшем 14–16 ноября 1957 года, куда сам И. Броз Тито, сославшись на свою болезнь, отказался ехать. Делегацию СКЮ на этом Совещании представляли три его соратника: Александр Ранкович, Эдвард Кардель и Велько Влахович. Однако они, сославшись на то, что Москва нарушила все договоренности, достигнутые в Бухаресте, отказались от участия в «Малом» совещании лидеров 12 соцстран и не подписали итоговую Декларацию встречи. Именно это обстоятельство, как считают многие историки (А. Б. Едемский, С. Вреск, Х. Хамм[653]), вновь вернуло отношения двух стран «к взрывоопасному состоянию» и окончательно похоронило всякую надежду на возвращение СФРЮ и СКЮ в лоно социалистического лагеря.
В следующем году советско-югославские отношения еще более ухудшились. В начале апреля 1958 года Москва не только отказалась посылать на VII съезд СКЮ в Любляну свою даже самую заштатную делегацию, но и в крайне резких выражениях раскритиковала его новую партийную программу, принятую на данном съезде. По мнению ряда членов высшего советского руководства, прежде всего М. А. Суслова и Б. Н. Пономарева, в новой программе содержались откровенно «ревизионистские» пассажи о реальной возможности эволюционного пути строительства социализма, о снижении роли социалистического государства в управлении экономикой, о полном отрицании руководящей роли партии рабочего класса в строительстве социализма, об отсутствии реального соцлагеря и, наконец, о том, что самая главная причина международной напряженности лежит не в агрессивной политике империализма, прежде всего правящих кругов США, а в борьбе двух военно-политических блоков за сферы своего влияния в мире[654]. На сей раз югославская сторона учла почти все замечания Москвы и через посла В. Мичуновича передала исправленный проект новой программы СКЮ. Однако Н. С. Хрущев, расценивший гибкость Белграда как его слабость, отказался от встречи с послом, а затем направил И. Броз Тито гневное послание с осуждением хода и решений VII съезда СКЮ, прошедшего в конце апреля 1958 года. Более того, с его же подачи в начале мая Президиум ЦК принял решение отменить уже давно запланированный визит председателя Президиума Верховного Совета СССР маршала К. Е. Ворошилова в Белград и дал указание Комиссии ЦК по вопросам идеологии, культуры и межпартийных связей, которую тогда возглавлял М. А. Суслов, подготовить от имени ЦК КПСС письмо ЦК СКЮ «в связи с отходом югославских руководителей от основных принципов марксизма-ленинизма». А чуть позже, в конце мая, с подачи А. И. Микояна Президиум ЦК принял еще одно решение об изменении условий инвестиционного соглашения 1956 года, в соответствии с которым Совет Министров СССР своей официальной нотой уведомил Белград, что Москва будет вынуждена отсрочить выдачу оговоренного ранее кредита в размере 285 млн. долларов на строительство ряда югославских предприятий под предлогом серьезного недостатка средств для развития собственных предприятий химической промышленности[655].
Наконец в самом начале июня 1958 года, выступая на VII съезде Болгарской коммунистической партии, Н. С. Хрущев буквально обрушился на все югославское руководство и обозвал И. Броз Тито «троянским конем» в коммунистическом движении, язвительно добавив при этом, что подлинный «социализм не может быть построен на американской пшенице». Понятно, что хлесткий ответ И. Броз Тито не заставил себя ждать: сначала в личном послании Н. С. Хрущеву, а затем и на митинге в Белграде, который состоялся 15 июня 1958 года, он намеренно напомнил Москве, что во время голода 1921–1922 годов советское правительство само прибегло к американской продовольственной помощи. Поэтому вовсе не случайно, выступая в конце января 1959 года на XXI внеочередном партсъезде, Н. С. Хрущев в своем Отчетном докладе особое внимание опять уделил югославскому вопросу, заявив, что «международное коммунистическое и рабочее движение осудило взгляды и политику югославских ревизионистов», которые «крутят, фальшивят, бегут от правды», но при этом «очень обижаются, когда мы говорим им, что они сидят на двух стульях». Правда, «они уверяют, что сидят на своем, югославском стуле, но почему-то этот югославский стул очень поддерживается американскими монополиями»