В целом можно отметить главный существенный момент летней кампании 1915 года на Западе – локальность и ограниченность решаемых союзниками России задач. И решение их с большими стратегическими просчетами. Главные же события продолжали развиваться на Восточном фронте.
Летняя кампания на Восточном фронте, закончившаяся так трагично для русской армии, поражает прежде всего своей предсказуемостью и совершенно непонятным игнорированием этой предсказуемости русским верховным командованием. О том, что австро-германские войска будут наступать, не догадывался только ленивый. Не являлось секретом и место нанесения главного удара против русского Юго-Западного фронта в районе Горлице, несмотря на принимаемые противником все возможные меры сохранения тайны. Не вызывали сомнения и возможные удары германских войск по правому флангу русских армий, все еще сосредоточенных в Варшавском выступе, для их окружения и уничтожения. Собственно, события и развивались по этому предполагаемому сценарию. Но подходили к ним противоборствующие стороны совершенно по-разному.
После зимних и весенних боев австрийские и германские войска на Восточном фронте, хотя и не добившись своих целей, очень быстро не только восстановились, но и преумножили свою боевую мощь. Полевые армии не испытывали проблем с комплектованием живой силой, вооружением, боеприпасами и военной техникой. Холода и бездорожье закончились. На Западе англичане и французы продолжали копить силы и решительных боевых действий не планировали. Сейчас или никогда – решили в германском Генеральном штабе. «Пришел момент, когда дальше нельзя было уже откладывать решительного наступления на Востоке», – запишет начальник германского Генштаба и фактический главнокомандующий германскими войсками генерал Фалькенгайн. Причем немцам прежде всего нужен был успех на австрийском фронте. Без него австрийская армия после зимнего поражения в Карпатах и начала боевых действий против Италии полностью потеряла бы свою боеспособность. Русских надо было не просто выдавить с Карпат, но по возможности окружить и уничтожить. Это спасало Австрию и давало надежду на сепаратный мир с Россией. При подготовке операции Фалькенгайну пришлось решить две непростые задачи. Во-первых, он отказался от предложения австрийского главнокомандующего Конрада, который стремился выпросить под свое командование как можно больше германских корпусов, и, разбавив ими австрийские войска, под собственным командованием нанести главный удар по русским. Императорские дворы в Вене и Берлине были не против этого. Но Фалькенгайн настоял на своем. Он решил «прорывать русский фронт тараном исключительно германских войск, под командованием германского командующего». Во-вторых, он сделал выбор, из двух возможных, района наступления. Первый район между Пилицей и Верхней Вислой был все-таки удален от карпатских перевалов и имел значительные естественные преграды, например, полноводную Вислу. А вот район между Верхней Вислой и подножием Карпат допускал сосредоточение ударной группировки, лучше обеспечивал фланги от возможных контрударов и обеспечивал прорыв в глубину русской обороны с отсечением русских армий в Карпатах.
Германское командование развернуло поистине кипучую деятельность, основанную на немецкой организованности и дисциплине. Фалькенгайн в своей книге впоследствии писал: «Для прорыва были назначены особенно испытанные части. Они были обильно снабжены, насколько это было тогда возможно, артиллерией, даже самой тяжелой, которая до того момента едва ли применялась в полевом бою, снарядами и минометными частями. В части были назначены многочисленные офицеры, точно усвоившие на Западном фронте наиболее яркие из новых приемов войны». В кратчайший срок формировалась группировка из самых закаленных в боях войск, составивших костяк новой 11-й армии под командованием лучшего боевого генерала Макензена, и начальнике штаба полковнике Секте. Кстати, будущий командующий рейхсвера Германии в 20—30-е годы. Основу армии составили снятые с Западного фронта лучшие германские корпуса – 41-й, 10-й, Сводный и Гвардейский. В 11-ю армию вошел и один австрийский корпус – 6-й, точнее венгерский, так как состоял он из 12-й и 39-й гонведских пехотных и 11-й венгерской кавалерийской дивизий. Я уже говорил, что венгерские части наголову превосходили австрийские по боевой мощи и стойкости. В оперативное подчинение Макензену переходила и 4-я австрийская армия эрцгерцога Иосифа-Фердинанда, для обеспечения левого фланга войск Макензена. Справа от него 2-я и Южная армии должны были сковать русские войска в Карпатах, и при их отходе тоже начать наступление. Но прорывать фронт предстояло все-таки ударной 11-й армии на участке всего в 35 километров. Макензен выдвинул на первую линию сразу четыре корпуса, нарезав каждому по 7—10 километров и оставив 10-й корпус в резерве, что было вообще весьма опрометчиво, но он верил в пробивную силу своих многоопытных вояк и огромную мощь приданной им артиллерии. В составе ударной армии имелось 143 батареи с 624 орудиями; из них 40 тяжелых батарей с 168 орудиями, в том числе 106 гаубиц калибром 15 см, 16 гаубиц – 21 см, 12 гаубиц —30,5 см. Главным же сюрпризом для русских должны были стать ранее не виданные в деле 70 мощных минометов. Эта новинка, разрушающая окопы, немногим уступала по боевому и психическому воздействию удушающим газам. Применялись строжайшие меры секретности перевозки корпусов. Перевозка их началась 17 апреля только за две недели до начала операции и кружным путем. Никто не знал о своей задаче до подхода к станции высадки. Приказ на занятие исходных позиций был дан только 25 апреля. Смена австрийских частей закончилась 28 апреля и уже на следующий день отдан приказ о наступлении. Наконец, предпринимался ряд демонстративных операций для отвлечения внимания от направления главного удара – германская газовая атака у Ипра, о которой мы уже говорили, и наступление Гинденбурга на Севере, о котором мы еще скажем.
А что же русские? Скрыть от русского командования подготовку и характер предстоящего летнего наступления германцам не удалось. Хорошо работала разведки, да и невозможно было в то время скрытно передислоцировать такую массу войск и боевой техники. Тем более удивительны решения русской Ставки и командующих фронтами. Ограничив, слава Богу, свою активность на северо-западе обороной, русское командование продолжало вынашивать планы выхода на Венгерскую равнину. Зная о развертывании германских войск между Вислой и Бескидами, оно так и не выяснило смысл этого развертывания и по-прежнему собиралось воевать в Карпатах. «Анализ приведенного расположения Юго-Западного фронта, – пишет А. Зайончковский, – в связи с директивами Иванова, указывает, что накануне Горлицкого прорыва русское главное командование потеряло уже уверенность в скором завершении Карпатской операции, но не хотело отказываться от нее для перегруппировки своих сил ввиду готовящегося удара германцев. От Ставки не могла, конечно, укрыться его опасность для растянутого на 600 км русского фронта в Галиции, но все меры противодействия ограничивались переброской в резерв фронта к Хырову одного 3-го кавалерийского корпуса, причем выбор места его расположения диктовался желанием продолжать Карпатскую операцию, которую Иванов, как он доносил в Ставку, собирался «возобновить в конце апреля». В сущности, ни Верховный главнокомандующий, ни главнокомандующий Юго-Западным фронтом не реагировали на поступавшие к ним из разных источников сведения о назревании германского наступления в Галиции». А. Керсновский более категоричен: «Недалекий Иванов и еще более недалекая Ставка… Генерал Иванов собирался отбиваться в Карпатах. Великий князь требовал наступления в Буковине. Ни то, ни другой не замечали собиравшейся на Дунайце грозы». Любопытно, что в своих мемуарах, рассуждая на многие, в том числе второстепенные, темы, главный квартирмейстер Ставки генерал Данилов даже не упомянул о работе, планах Ставки перед летним наступлением германцев. Поразительно!
И это при том, что противостоящий Макензену командующий 3-й русской армией генерал Радко-Дмитриев, другие военачальники «бомбардировали» Ставку и штаб фронта тревожными телеграммами. В своих мемуарах А. Брусилов пишет: «Была еще одна темная туча на нашем горизонте. Это известия, которые продолжали получаться из 3-й армии о непрерывном подвозе тяжелой артиллерии и войск у неприятеля. Эти угрожающие известия, насколько я помню, начали получаться со второй половины февраля, и генерал Радко-Дмитриев на основании донесений своих агентов и наблюдений самолетов тревожно доносил главнокомандующему о том, что на его фронте сосредотачивается германская ударная группа… Радко-Дмитриева очень беспокоило положение дел на его фронте, и он своевременно и многократно доносил Иванову о необходимости сильного резерва для парирования угрожающей ему опасности. К сожалению, по-видимому, ген. Иванов не доверял донесениям Радко-Дмитриева и держался предвзятой идеи, что нам грозит наибольшая опасность не на Дунайце, а на нашем левом фланге у Черновиц…» Как тут не согласиться с не всегда бесстрастным, но всегда эмоциональным А. Керсновским: «Генерал Радко-Дмитриев чувствовал катастрофу, нависшую над его войсками. Он предлагал единственно спасательный выход: заблаговременный отход и перегруппировку сил. Неприятельский удар пришелся бы впустую, и мы бы имели время, место и силы для организации решительного контрудара. Временно, конечно, пришлось бы пожертвовать Бескидами и Западной Галицией, но силы были бы сохранены. Ставка не желала этого понять. Ее лозунгом в эти дни было “Ни шагу назад!”. Она предпочитала скорее истребить все свои армии, чем уступить неприятелю хоть одну гуцульскую деревушку… Донесения ген. Радко-Дмитриева подтверждали полученную ранее в Ставке телеграмму лорда Китченера о готовящемся германском ударе у Горлица – Тарнова, но Ставка этими предостережениями пренебрегла. Великий князь упорно желал быть слепым. И при таких обстоятельствах ген. Иванов считал, что сам не смеет быть зрячим». Любопытно здесь то, что телеграмма Китченера была получена 12 марта, то есть англичане за полтора месяца до начала операции знали, где будет прорван русский фронт. Английская разведка знала то, о чем не ведали даже австрийцы – ближайшие союзники немцев.