Только представьте себе, как тянутся эти бесконечные ночи, без одеял, без пальто, в полуоткрытом сарае или даже под открытым небом! Ночью, когда враг близко, нам не разрешают даже расстегивать ремни, поэтому мы спим на страшном холоде, сотрясаемые ледяными бурями, промокшие от холодного дождя прошлой ночью, со всем походным багажом на ремне и за спиной.
В начале этого нового наступления мы вообще не отдыхали в течение 44 часов, находясь в постоянном движении.
7 октября 1941 года
Сегодня в полдень, после того как выдалось невероятно тяжелое утро, мы добрались до места привала. Наше наступление успешно продолжалось, притом поистине бешеными темпами. Вторую половину дня растирал ноги и тело, составлял донесения, варил курицу. Поэтому продолжить письмо могу только вечером, при свечах, хотя очень устал. Пожалуйста, не ждите от меня вестей так часто! Вчера вечером, находясь в теплом, добротном помещении, хорошо выспавшись за ночь, я, наконец, получил почту, целых восемь посылок и еще девять писем и открыток. Мне даже не хватило времени все прочитать! Кстати, странный набор отправителей: Элизабет, Доротея, профессор Эдуард Шпрангер, маленький артиллерист Отто Боль, от каждого в той или иной степени неожиданно и после долгих перерывов. Большое спасибо вам за все эти посылки. Я, кстати, запросто мог перепутать мазь от вшей с экстрактом мясного бульона и выпил бы ее. Таблетки группы В, лимонад, инжир и фруктовые хлебцы уже помогли мне пережить утомительное утро и подкрепили на завтра. Помимо мамы, которая так кропотливо все готовит и собирает, большое спасибо также Марион за ее медовый пирог.
И еще хочу коротко добавить: еще больше, чем вы, которые узнаете об этом лишь из писем, страдаем мы от несбыточных надежд, которые внезапно появляются и потом подло и бесследно исчезают. Фата-моргана! Но вместо этого мы вновь и вновь с поразительной серьезностью переживаем строки из Берта Брехта, которые я однажды уже приводил:
Это последний ад, мне говорили…
Но нет, последний ад еще не наступил…
12 октября 1941 года
Постараюсь быстро рассказать о переполняющих меня впечатлениях последних дней. Было действительно здорово. Движение в сумерках по крутым оврагам, по непроходимым прокисшим от влаги тропам, через ручьи, переправы через реки по балкам, в снежную бурю… Великолепно!
Впервые окопались с момента начала этой кампании. Итак, котел замкнулся, мы занимаем оборонительные позиции в окопах, вырытых русскими, за их линией фронта. Я сопровождаю лейтенанта, мы обыскиваем бункеры, выволакиваем оттуда одного русского, устанавливаем связь с соседним батальоном, который еще ведет бой, – и все это с быстротой, не поддающейся описанию! Мы лежим на склоне холма и смотрим прямо внутрь кольца окружения, наблюдая, как над русскими деревнями полыхает зарево. Ночь ужасна и все же не идет ни в какое сравнение с последующей. Мороз терзает гнойные раны на руках, не давая им зажить.
На обочине дороги лежит раненая лошадь, она поднимается, кто-то из милосердия к ее страданиям стреляет в нее, она снова вскакивает, другой стреляет из соседнего танка, лошадь еще борется за свою жизнь, потом раздается уже несколько выстрелов, но глаза умирающего животного закрываются не сразу… Все, проехали… Главное, больше не видно лошадей. Разорванные снарядами, вздутые, с выпученными из пустых глазниц глазами, иногда стоящие и трясущиеся, медленно, но непрерывно истекающие кровью из маленькой ранки в груди – такими мы наблюдаем их уже несколько месяцев. Это едва ли не хуже, чем растерзанные лица людей, обгоревшие, обугленные трупы с развороченными грудными клетками или окровавленные, разбитые в кашу лица…
Вдруг впереди показалась железная дорога, а на ней один или два эшелона. Наши танки и зенитки открывают огонь, эшелоны останавливаются. Мы спрыгиваем с танков и, словно гусары, закрепляемся на флангах. Нет времени на отдых, некогда подумать о больных ногах, о тяжелой поклаже… Направляемся к лесу, из которого появляются русские. Нам нужно пробиться к автостраде…
12 октября 1941 года
Наступали сумерки, и массы света, все еще застывшие над заснеженными дорогами, мерцали с такой странной неопределенностью, что, присмотревшись, приходилось признать, что на самом деле еще совсем светло, и все же казалось, будто сумерки из этого лицемерного сияния растекаются по всей белизне пейзажа. На окраине городка, где дорога уходит через поля и луга в соседние деревни, скопились лошадиные упряжки и повозки. Сажусь на подводу, и мы катимся вперед, возница – поляк в высокой меховой шапке.
На серых холмах справа внезапно появляются две черные скользящие полоски, которые следуют за нами. Теперь их замечает возница и в тревоге несколько раз оборачивается. Полоски приближаются…. Одна, две… третья, четвертая, скользят, прыгают. Лошадь бежит быстрее. Темнота сгущается. Наши жуткие гости уже совсем близко, это крупные собаки. Они обгоняют повозку, а поляк между тем бешено стегает лошадь. Одна из преследующих нас собак издает короткий, хриплый лай, переходящий в визг. Какие к черту собаки! Боже, это же…
В этот момент повозка вздрагивает, слышится ржание, лошадь оступается. Один из волков метнулся вперед, но сразу же отпрянул. Потом волки вновь бросаются на лошадь сбоку. Я уже ничего не пытался разглядеть, просто молча потянулся за винтовкой. Когда я достал ее, повозка покачнулась, потом подпрыгнула.
Обезумевшая от страха лошадь соскочила с дороги и понеслась по замерзшему полю к ледяной глади большого озера, увлекая за собой трясущуюся повозку.
17 октября 1941 года
Не стоит каждый раз думать, что пережил самое худшее. Все последующее выглядит еще более страшным и невообразимым. С тех пор, как писал вам в последний раз, я пережил ад, испытал на собственной шкуре все «прелести» русской зимы. То, что довелось пережить 15 октября, – пожалуй, в самый ужасный день моей жизни, – кажется настоящим чудом. У меня болит и ломит все тело, но я уверен, что не буду отправлен в военный госпиталь, потому что врачи считают, будто мне вот-вот полегчает. Я сейчас в крайнем отчаянии и не в состоянии написать что-нибудь еще. Позже постараюсь рассказать об этих днях. Только бы все закончилось! Через что мы прошли! О, господи!
18 октября 1941 года
[Наступление на Москву]
С 7.45 утра и до 2 часов ночи с небольшими перерывами бушевала метель. Вся одежда медленно пропитывалась влагой и липла к телу. Все кругом капало и дребезжало. Тошнило. Вскоре холод превысил все разумные пределы.
Вши! Мороз впился в гноящиеся пальцы. Поступил приказ прочесать соседние леса. Наша рота была направлена для поддержки смежного полка. И мы отправились в лес, двигаясь по колено в снегу, который быстро набился в сапоги. Мы шли через замерзшие болота, иногда лед проламывался, и тогда в сапоги затекала ледяная вода. Мои перчатки так пропитались влагой, что сделались невыносимыми. Искалеченные руки я обернул полотенцем. Хотелось выть… Лицо сморщилось от слез, я плохо соображал, что делаю. С закрытыми глазами тяжело брел вперед, бормоча какую-то бессмыслицу и думая, что все это мне только снится. Все были словно в бреду. По нам стреляли, мы падали в снег, ползли дальше, крутились во все стороны, вскакивали, ждали приказа. В общем, бесконечные мучения…
Уже почти стемнело, мы прошли через лес. Затем последовал приказ: операция не удалась, все повторяется с самого начала. Мы замерли. Радиограмма из полка: 10-й роте выдвинуться на позиции. Было 5 часов вечера. За последующие девять часов мы прошли всего около 10–15 километров, остальное время топтались на месте. Часами напролет, мокрые и окоченевшие, обхватив себя руками, мы топтались под открытым небом, находясь уже почти на грани безумия. Подошвы сапог прочно примерзли к земле, мы вымокли до нитки и все стояли, стояли, стояли, ждали, немного маршировали взад-вперед, потом снова стояли… Ужасный день показался безобидным по сравнению с этой ночью, а прочесывание леса – просто забавой по сравнению с этим беспомощным ожиданием. В 2 часа мы добрались до деревни, где отдыхали три дня. Все заболели, кто-то сильно, кто-то не очень. Я чувствовал себя абсолютно разбитым, но завтра утром, хочешь не хочешь, придется продолжать этот жуткий марш-бросок…
20 октября 1941 года
В котлах окружения царит настоящий ад. В воспаленном воображении крутятся жуткие картины. Страдания попавших в окружение, лишения мирного населения и, наконец, наши собственные переживания. Я слишком вымотан, чтобы описать все это. Погода настолько мерзкая, что мы вынуждены сделать привал, потому что по дороге уже не проехать. Все раскисло. С жильем каждый день все хуже и хуже. В крестьянской хижине прямо на полу укладываются на ночлег человек тридцать. Воздух спертый, нечем дышать. А вдобавок посреди ночи детей, которые весь день крутились на холоде, пробрал понос, и они испражнились прямо посреди комнаты между нашими одеялами и поклажей. Мы и сами страдаем диареей и болями в желудке. Сколько ужаса и горя несет с собой война! В иные годы такое даже представить себе было трудно…
Сколько еще так будет продолжаться? Должно же наступить хотя бы какое-то облегчение? В составе группы армий «Центр» мы принимали участие во всех крупных окружениях – под Белостоком, Минском, Могилевом, Рославлем, на Десне, под Вязьмой и Брянском, – неся при этом большие потери. Мы тоже хотим получить шанс отдохнуть. Дальше терпеть невозможно.
21 октября 1941 года
Дороги полностью раскисли от снега и дождя. И в данный момент мы не в состоянии двигаться вперед. Возможно, сегодня днем будет время ответить на некоторые из ваших вопросов.
Да, то, чем я живу сейчас, – это идеализм. Идеализм из разряда «вопреки», на волосок от него. Если я противлюсь «идеалистическим» взглядам, то с полным рвением выступаю против всех ложных утверждений, против восторгов тех, кто понятия не имеет о том, как мы страдаем и что здесь творится. Обманываться по поводу тяжких преступлений тех, кто развязал эту войну, – уже само по себе преступление. Видеть лишь то, что на поверхности, быть ослепленным кинофильмами, лелеять пустые желания – со вс