ские поэты и писатели, который мы полюбили за глубину его «бытия». Его участь трудно выразить словами, а страдания просто раздирают душу. Неужели ни один комитет в «высококультурной» Европе, которая с таким высокомерием смотрит на русских, не может из соображений чистой гуманности оказать им помощь, всколыхнуть совесть всего мира, чтобы к человеку здесь относились по-человечески? Но я совсем забыл: времена ведь изменились, и мы больше не хотим ничего знать о гуманизме. Жестокое насилие – вот отличительная черта нашего века, и поэтому нам тоже придется страдать вместе с нашими русскими братьями и сестрами, всем нам, для которых справедливость, гуманность и человеколюбие неотрывны от их веры. Нам придется страдать вместе с ними прежде всего потому, что мы не в состоянии помочь, потому что мы видим, как сотни тысяч, даже миллионы людей мучаются и голодают, не имея возможности ни словом, ни делом как-то облегчить эти страдания. Что за нечестивая война нынешнее истребление людей в Восточной Европе! Какое-то святотатство, непростительное легкомыслие по отношению к человечеству!
Гюнтер фон Шевен, Академия изящных искусств, Берлин
Родился 17 апреля 1908 г. в Крефельде, погиб 21 марта 1942 г. у села Маяки на реке Донец
Россия, 18 августа 1941 года
Последние дни боев тяжелым грузом давят мне на сердце, так нелегко осознавать, что уничтожено столько жизней… Русские предпринимают отчаянные, дикие попытки прорваться прямо по центру нашего фронта. Танки, пехота, казаки… Мы и сами не ожидали. Я слишком ошеломлен, чтобы осмыслить все это прямо сейчас, уж слишком долго длится этот марш на восток, и мы движемся вперед, измученные жарой и окутанные облаками пыли. Никаких передышек. Только вперед и вперед по безлесным равнинам, в густых клубах пыли по бесконечным дорогам, колонна за колонной, а лошади, люди и орудия – как призраки в тумане. Отдаю почти все силы, как физические, так и душевные. Эта война решит мою судьбу, станет самым глубоким шрамом, но надеюсь, что на ней мое солнце не зайдет. Придает сил понимание того, что все жертвы необходимы, поскольку каждая связана с необходимостью всеобщей жертвенности.
2 сентября 1941 года
Несколько недель мы двигались в передовых частях дивизии, у нас были велосипеды, на которых мы везли провиант и боеприпасы. Вместе с танками, моторизованной артиллерией и инженерными отрядами мы шли в авангарде, намного опережая другие войска, совершая обходы, фланговые удары и проникая глубоко в тыл противнику. Мы даже соревновались за лучший участок для атаки. К тому времени было пройдено уже более 2000 километров. Последний отрезок прошли пешком: от мест боев южнее Умани до Днепровской дуги, форсированными ночными маршами по бездорожью, где буквально все вязнет в грязи. Переживания по поводу чьей-то гибели – ужасная штука, это сродни новому крещению. В стремительном водовороте событий они одаряют нас моментами прозрения.
Как же прекрасны эти места, где широкие разливы Днепра пробивают путь по собственным, диким и необузданным законам. Примитивные условия местной жизни способствуют единению с природой, где человек постоянно подвержен воздействию ветра, солнца и всех капризов погоды. Не пугайтесь этих строк; для тех, кто испытал это на себе, все просто.
Куда ведет нас эта бесконечная война? С точки зрения пространства наша цель до сих пор где-то в необозримой дали, местность становится все более пустынной и унылой, а врагов по-прежнему бесчисленное множество, несмотря на их огромные потери. Наверное, для того, чтобы закончилась эта война, нужно уничтожить всех… Расстояния неизмеримо увеличиваются, мы все дальше и дальше от родины, но наши сердца по-прежнему рядом с вами!
6 ноября 1941 года
Преодолеваем еще 50 километров до бассейна реки Донец, чтобы расположиться на зимние квартиры. На данный момент это цель нашего длительного похода через бесчисленные равнины и реки. На нашем участке линия фронта нестабильна. Общее направление – на юго-восток к Ростову и Азовскому морю.
От удовольствий этого мира я жду немного. Я отгородился от большей части того, что обычно наполняет души людей. Еще не пришло время говорить об этом. Ужас и смерть по-прежнему где-то рядом. Сначала нужно стряхнуть с себя этот сумрак. Дорогая мама, я счастлив, что могу писать тебе, хотя усталость от марш-бросков и раздумья о судьбе нашего народа все-таки омрачают мое бытие. Но поверь, ко всему божественному я сейчас ближе, чем обычно. Таинство света превосходит таинство тьмы.
2-й Адвент 1941 года
Вовсе не обязательно оказаться под градом снарядов, чтобы ощутить переломный момент нашего времени. Сотрясения, похожие на землетрясение, распространяются незаметно и ощутимы для тех, кто способен к восприятию всемирно-исторических процессов. По этой причине ваша позиция и стойкость дома, в тылу, не менее важны, чем наша решительность на фронте. Это вопрос преодоления хаотического перехода и сохранения человеческого достоинства, которое очищается через боль и отречение. Именно поэтому для нас так важно ваше существование, напрямую не затронутое и не разрушенное военной неразберихой, ведь мы видим в нем необходимые основы для внутреннего состояния, которое поможет определить будущее. Мы сражаемся не за политические споры, а за веру в то, что благородное и лучшее должно заново заявить о себе в борьбе с ужасным проявлением материализма. Всю нашу нацию я вижу в процессе переплавки, в потоке страданий и крови, который позволит ей достичь новых высот.
Славянск, 14 февраля 1942 года
Невозможно описать словами призрачные недели этих оборонительных боев. Оборона более кровопролитна и трудна, чем наступление.
Мы удержали деревню Маяки. Испытанный ужас до сих пор стучит в висках. Тот, кто пережил эту зимнюю войну, может с уверенностью смотреть вперед, на старость и на смерть. Не верю, чтобы на земле осталось еще что-то, что могло бы вселить страх. Теперь мы вынуждены молчать вместе с мертвыми, пока вновь не обретем дар речи вместе с солнцем и светом. Душа становится бесконечно широкой, растягиваясь до предельных границ между жизнью и смертью.
4 марта 1942 года
Однажды выжив в аду, трудно найти обратную дорогу. Человек продолжает жить вместе с павшими товарищами и снова стремится к свету, проходя долгий путь во тьме, следуя зову судьбы, и душа его преображается.
Ты не сможешь представить себе этот помеченный смертью пейзаж, каждая точка которого переплетается с твоей собственной судьбой. Эта картинка мелькает в промежутках между оцепенением и приливами крови к вискам, между огнем и льдом, в туманной серости дней и ледяной ясности бесконечных звездных ночей, сопровождаемая криками и стонами, пронзительными воплями и диким, пронзительным ревом вражеской пехоты. С гудящих самолетов на нас сыпались бомбы. К этому шуму добавлялась артиллерийская канонада. Мы прятались в блиндажах, прижимаясь к трясущейся земле…
6 марта 1942 года
Россия и эта бесконечная, жуткая война нарушают самые глубокие, самые сокровенные слои бытия. Все мы потрясены осознанием того, что в мире происходят огромные перемены. Три дня назад утихли бои в верховьях Донца. Возможно, обе стороны просто выдохлись. Теперь, когда вот уже несколько дней идет снег, природа скрыла кровавые следы сражения чистейшей белизной, и теперь кажется, будто прошедшие бои – это скорее часть легенды, мрачной истории. Могилы занесены снегом, имена больше не читаются, воронки от снарядов не видны. Там, где была дорога, – теперь бескрайняя даль. На этих необъятных просторах России попросту негде остановиться. Чьи-то поступки, отдельные судьбы тонут, исчезают в безграничности; это и болезненный, и вместе с тем утешительный опыт…
Хочется подольше оставаться в одиночестве, но вместе с тем нужно пополнить взвод новыми людьми, которые все еще проходят подготовку. Что мне отвратительно, так это ничтожные рассуждения и любые праздные утехи. Без чего мне не обойтись сейчас, так это без длительных размышлений о будущей работе. Такие мысли отвлекают от общей беды. Чувствую ответственность за живых и за мертвых. В хаосе ужасов потихоньку рождаются осязаемые образы. Мне не нужно рисовать, на это уйдут недели. Важно лишь четко представлять внутренние формы. Тем не менее я делаю заметки на рисунках, которые, возможно, сейчас не имеют никакой ценности. Поскорее бы настало время, когда я смогу представить свидетельства того, что пережило человечество.
Дорогой отец, я не верю, что в Германии какое-либо произведение искусства сегодня можно приравнять к подвигу простого солдата, который под ураганным огнем держится и не отступает в безнадежной ситуации. Этот неизвестный солдат вновь шагает по полям сражений в своем безымянном величии, как и в дни Первой мировой войны. Безымянный и молчаливый, ненадолго оставшийся в памяти лишь нескольких своих товарищей, он умирает самой одинокой смертью и уходит в небытие; его останки Восток, как ни в чем ни бывало, принимает в свою бездну. Останемся же верны друг другу. Пока неизвестно, когда доведется вновь встретиться…
9 марта 1942 года
Перед моими глазами проходят образы павших товарищей с их ужасными ранениями. Укрытые серыми плащами, застывшие на холоде, они лежат, немые и безжизненные, с осунувшимися от мороза лицами и лишенными света глазами. Лишь в редких случаях спасительная улыбка все еще обволакивала уголки их уст; безжалостная, жестокая смерть. После нескольких дней боев длинные шеренги мертвых, бок о бок… Каждый час наполнен сумерками смерти. Давайте никогда не забывать лица мертвых и живых. То, что мы видим здесь, – это лик русской войны и, возможно, последняя гримаса нашей эпохи…
Маяки, 21 марта 1942 года
[В день гибели]
После марша по снежной пустыне снова добрались до небольших глинобитных хижин. Мороз беспощадный, минус 20 градусов при устойчивом восточном ветре, повсюду сугробы и свежевыпавший снег. В воздухе кружатся кристаллики льда, и кажется, будто замерла вся вселенная. Одеты мы неплохо, но все равно трудно.