Лично для меня необъяснимо, что сделало возможным столь стремительное наступление немецких войск, что позволило почти без боя взять, казалось бы, неприступные позиции французов. Видимо, в государстве Франция явно что-то не так! Возможно, позже мы узнаем, как такое могло произойти.
Франция, 11 июня 1940 года
Несколько часов назад побывал в одной из деревень, которая попала под артобстрел и с нашей стороны, и со стороны нашего противника (Шодард). Местная церковь уцелела. Красивое, недавно отреставрированное здание в готическом стиле почти не пострадало. Рядовым домам повезло меньше. Крыши обрушились, двери и окна разбиты, комнаты пусты. Из какого-то погреба выбралась пожилая хозяйка, дрожащая, сгорбленная, растерянная после всего, что пришлось пережить. Это была последняя и единственная жительница деревни. Все остальные давно сбежали, были эвакуированы, одна она, как оказалось, не успела скрыться и во время пожара перебралась из своего маленького домика в чужой подвал. Кто-то объявил ее «военно – пленной» после первой атаки, и теперь она даже боялась выйти на улицу. Ей было восемьдесят два года, и она рассказала об оккупации во время последней мировой войны. Я дал ей понять, что теперь она вновь свободна и может вернуться к своему дому, огороду и колодцу. Все же она долго раздумывала – видимо, из страха перед новыми обстрелами и ожидающей ее неизвестностью. Мы проводили ее до дома, вверх по улице. Дрожащим голосом она рассказывала о своем сыне, погибшем в 1918 году, о дочери, которая, пока ее муж воевал, умерла в августе 1914 года, успев родить ему двух близнецов. В комнате в беспорядке валялись белье, посуда, стулья, столы, коробки. Крыша потрескалась и, казалось, вот-вот рухнет. В углу пылилась фотография ее погибшего сына. Плача, старушка подошла к ней и прижалась губами к стеклу. Затем, когда я уже собирался уходить, она протянула ко мне свои руки…
Вскоре пошел дождь, и мы укрылись в палатке. Сегодня ночью и, вероятно, завтра еще останемся здесь, будем отсыпаться и ждать, в том числе новых успехов наших новых боевых товарищей. Хочется воспринимать все лишь с усмешкой, презирать людей и не отдавать свою любовь несуществующим вещам – Богу и провидению!
11 июля 1941 года
Передо мной раскинулись болотистые берега Днепра и небольшое селение с домами из дерева и соломы, которому посчастливилось не сгореть. Полуденная жара угнетающе действует на землю и людей. Лишь изредка открывает огонь наша артиллерия, или вдруг сбросит бомбы какой-нибудь случайно прорвавшийся русский самолет.
Вот уже три недели длится наш поход по России; невообразимо быстро продвигаемся по этим обширным просторам, несмотря на упорную, зачастую невообразимо храбрую, или, лучше сказать, упрямую, оборону русских. Война здесь ведется по-настоящему, без прикрас и оговорок, и в сердцах и умах каждого, кто в ней участвует, кажется, исчез даже намек на человечность. Картины, которые мы видим здесь, граничат с галлюцинациями и дурными снами…
Сегодня вечером продолжаем поход. Наверное, в сторону Москвы? Скорее всего, тем же маршрутом, которым шли когда-то другие, до нас…
26 августа 1941 года
Итак, британцы и русские вторглись в Персию; пожарища и смерть шагают все дальше. Вряд ли кто-то понимает, к чему это все ведет. Иногда разговоры в узком кругу вращаются вокруг текущих событий и будущего; но ни одна перспектива не кажется светлой; лишь стойкость и мужество отдельного человека помогут справиться с тяготами грядущего, в которых должны рухнуть ложные идеалы, придуманные идолы и лживая мудрость. Нынешнему поколению уже не будут дарованы мир, покой и безмятежное счастье; нам уготована лишь борьба, борьба на долгие годы, если не на века! Что ж, зато не уснуть и не сойти с ума от скуки, не удовольствоваться пустыми фразами и льстивой ложью. Возможно, именно такое время поможет истине и прозрению.
Пишу старательно и часто; когда-нибудь почта все-таки дойдет. Высоко в небе громоздятся белые и серые облака, вы их тоже увидите; когда они бесшумно проплывают мимо, я шлю им свой привет!
6 сентября 1941 года
Теперь мы снова на позиции, в небольшой долине, такой скромной и прекрасной, с маленькой деревушкой в окружении берез, под широким, покрытым белыми облаками небом. Время от времени заделываем кое-какие бреши от вражеских снарядов, но и с нашей стороны канонада иногда усиливается. Русские, похоже, заметили, что за ночь наши линии несколько отодвинулись.
Сильно ощущаю фактическую бесполезность этой «истории»; она бессмысленна и бездуховна. В войне тоже не усматриваю чего-то великого, чего-то по-настоящему героического. Судьба человека – в руках слепого случая, и наибольшей опасности подвергается лишь смелый, гордый, беспечный, он презирает ее и хочет быть свободным, даже от собственного страха. Вот лучшие и уходят. Понимаю попытки некоторых придать какой-то смысл своей смерти, вызывая в сознании образ борьбы за великое, справедливое, святое дело, за суждения и идеалы, которыми всегда злоупотребляют. Мне понятны мысли в письмах погибшего П., но сам я никогда не смог бы до такого додуматься, как бы ни хотел честно выполнить свой солдатский долг. Для меня настоящая битва – совсем другая, это битва, которая велась всегда, с незапамятных времен. Борьба за подлинно человеческие, личностные ценности, за неподвластное времени дело духа, образующего связь между человеком и Богом, в постоянном стремлении к знаниям и истине. И сегодня эту борьбу мы должны вести материально, жертвуя свою кровь и жизни; как именно – научит будущее…
Россия, 22 сентября 1941 года
В сумерках над головой обычно проносится несколько русских самолетов с листовками, но нас они не замечают. Выходит, мы неплохо замаскировались!
Камуфляжу можно было бы посвятить целый трактат; разве это не одно из главных требований, которые наш XX «героический» век предъявляет к своим гражданам? И удастся ли однажды стряхнуть с головы весь «камуфляжный материал», который пришлось накопить, чтобы свободно и гордо поднять ее? Медленно и неосознанно то здесь, то там может возникать тусклое предчувствие, ощущение недостойности старого и возможности других форм жизни.
Жизнь опять должна быть облечена в истинные, подлинные, как земные, так и трансцендентные формы, созданные не безудержным стремлением к власти; сила, стойкость, нестерпимое стремление к истине и открытое признание без обмана и хитрости должны сформировать новую, грядущую эпоху. И для этого даже не нужна «переоценка всех ценностей»; в человеческом духе и в душе все уже продумано и прочувствовано на протяжении веков, если не тысячелетий; сокровище уже ждет нас, его нужно лишь поднять, для чего необходимо пробудить волю.
На войне случаются странные радости; мой нынешний товарищ, добродушный бравый крестьянский парень из Алльгау, недавно узнал соседскую лошадь, когда мимо проходила кавалерийская часть. Вскоре она досталась ему! Он хорошо запомнил, как горевал крестьянин, когда у него конфисковали любимую лошадь, и тут же поведал ему об этой счастливой встрече в далекой России.
Сегодня действительно торжественный день! Представьте себе: я сижу ночью в комнате под настоящей электрической лампой! В русской глубинке! Это само по себе чудо, и пока даже не хочется понапрасну расточать эти священные лучи и искать свои вещи, разбросанные на деревянном полу.
Сейчас мы вновь приблизились к линии фронта, и в качестве офицера связи – такое определение иногда делает честь моей работе – я пробился к нашему командиру, а заодно и к развернутому на позициях полку; пробился в самом прямом смысле этого слова. Примерно за 20 километров до нужной деревни, где вполне проходимая главная дорога разветвляется на мелкие тропинки, я покинул машину и продолжил путь пешком, через километры сплошного леса, по «бульвару», окаймленному березами, шириной метров 30–50, который, однако, больше напоминает трясину, чем проходимую дорогу. Но, даже несмотря на то что мои ноги уже начинали неметь, было все равно приятно.
Леса и луга были почти пустынны, а тусклое голубое небо, лишь частично закрытое темными дождевыми облаками, придавало пейзажу какой-то необычный, чужеродный оттенок. В пункте назначения немного посвежело, а в маленькой деревушке иногда раздавался громкий треск – вероятно, салют в мою честь! Русские снова выстроили здесь довольно сильную линию обороны, стремясь закрыть последние подступы к своей столице. Несколько позже вдали, в ночном небе, мелькнули вспышки заградительного зенитного огня вокруг Москвы.
Над нами проносился один самолет за другим. На следующее утро я снова отправился в путь; на этот раз уже маршировал по железнодорожной насыпи, и мне, слава богу, больше не приходилось с каждым шагом погружаться по щиколотку в воду, как раньше.
Россия, 30 октября 1942 года
[В день гибели]
Солнце уже почти зашло, и я хочу воспользоваться скудным дневным светом, чтобы отправить вам короткую весточку.
В течение нескольких дней стояла прекрасная погода. Пока еще теплое солнце освещает окружающие холмы, долины, ущелья и деревни, небольшие леса, которые нас окружают. Этот пейзаж так очарователен и изящен в своей простоте и непритязательности, он создает приятную гармонию. В одной из деревень, на холме, я занял сразу два дома. Крышу одного из них я использую, чтобы наблюдать за нашим злобным противником и корректировать огонь, другой дом – удобное место для отдыха, подходящее для сна, еды, письма и чтения, если для разнообразия захочется немного духовной пищи. Кстати, скоро уже нечего будет читать. Возможно, мне поможет Младенец Христос. Понимаю, что уже скоро год, как я нежданно-негаданно переехал в «стекляшку». Невозможно даже представить, как быстро летит время, и еще более невообразимо то, чем приходится его убивать – в прямом смысле этого слова. Просто с годами человек становится почти равнодушным, – наверное, это результат своеобразного инстинкта самосохранения, – и в такие безумные времена жизнь солдата становится чуть ли не самой «прекрасной», если говорить с известной долей горечи. Но, возможно, это так и есть.