Из трех недостающих самолетов два я обнаружил на нашем аэродроме, один совершил аварийную посадку несколько дальше: у экипажа закончилось горючее.
А через три часа мы снова висели над той же целью – с новыми бомбами. В перерывах наспех перекусываем, пишем отчеты, звоним по телефону, изучаем карты и аэрофотоснимки.
17 сентября 1942 года
Ночью так холодно, что наши машины замерзают. А ведь каких-то несколько дней назад над степью стояла всепожирающая жара… Ну и страна!
Уже несколько дней идут бои в самом Сталинграде. Русские засели в пылающих руинах и не отступают. Там почти не осталось домов, сплошной хаос из обломков и огня, на который продолжают падать наши бомбы. Дальше – широкое русло Волги, и ни одного уцелевшего моста! Но русские не сдаются.
Мы не знаем, сколько еще времени это займет. Из жаркого Крыма мы прибыли в августе. В захудалых палатках в таком холоде и при такой нехватке теплого обмундирования долго так не продержаться. Нужно узнать, можно ли где-нибудь раздобыть одеяла, пальто и перчатки. Придется строить блиндажи; в земле все-таки теплее.
19 сентября 1942 года
Сегодня совершил свой 228-й боевой вылет. Это столько же, сколько за последние три месяца было вылетов в Польше, Франции, Англии, Югославии и России, вместе взятых.
22 сентября 1942 года
Вчера и сегодня около шести часов провел в воздухе. Частично на северном фронте, между Доном и Волгой, частично на Сталинградском. В этом городе не осталось почти ни одного целого дома с крышей. Разбитые, сгоревшие заводские корпуса, есть даже улицы, где нет ни одной целой стены. Русские все еще бьются. Вновь и вновь на них сыплются бомбы, и так весь день. Кругом возникают все новые и новые пожары.
Сегодня там горело несколько больших резервуаров с нефтью. В ясную погоду столб дыма виден на расстоянии более 100 километров. Черные клубы дыма становились все гуще, поднимались все выше, там их подхватывал ветер и уносил на юг, и огромный черный шлейф растягивался на многие километры. Для нас получилась неплохая хорошая дымовая завеса от зенитных батарей, которые русские плотно разместили на восточном берегу Волги. Сквозь просветы в черном дыму были видны столбы разрывов и новые пожары. Кромешный ад!
25 сентября 1942 года
В нашем распоряжении сравнительно много боеспособных самолетов – и невероятно мало людей. Задействовать нужно все имеющиеся машины, и летный состав вынужден участвовать во всех вылетах, потому что у меня попросту не осталось экипажей. Механиков, специалистов по вооружению, бомбометанию и радиотехнике, которые готовят самолеты к взлету по три, четыре или даже пять раз в день, катастрофически не хватает, и это никуда не годится. Вдобавок ко всему, кое-кому из них приходится заступать в караул в ночное время. То, что делают здесь наши люди, – это просто на грани человеческих возможностей! Иногда сам удивляюсь, как наши эскадрильи с такой нехваткой кадров справляются с поставленными задачами. Они справляются – и наша авиагруппа летит вперед, продолжает свою миссию.
29 сентября 1942 года
Пять вылетов, семь часов в кабине самолета, в испепеляющей жаре. Сталинград полыхает под градом бомб и снарядов. Мы кружим и пикируем в густой черный дым, который буквально заслоняет солнце на высоте до 3000 метров. На подлете по рации передают характеристики цели: «Нанести удар по большой группе домов в секторе А11 на северо-западном участке, где наблюдается сильное сопротивление противника». В густом дыму обнаружить и поразить такие цели невероятно трудно. К тому же необходимо обеспечить точное попадание, потому что наши войска обычно где-то совсем рядом. Русские прочно закрепились в пылающей северной части Сталинграда и не сдаются.
18 октября 1942 года
Вчера весь день продолжали вспахивать бомбами пылающие участки Сталинградского фронта. Для меня совершенно непостижимо, как люди до сих пор способны выживать в таком аду, но русские отчаянно цепляются за развалины, овраги, подвалы, стоят насмерть в хаосе искореженных стальных скелетов заводов и фабрик.
Воздушный бой над Сталинградом. Иван заходит на меня спереди и стреляет. Я тоже открыл огонь – и так мы упорно неслись друг на друга с невероятной скоростью. Преимущество здесь получает тот, кто дольше продержится. У меня в голове мелькнуло: «Ну что ж, давай поглядим, кто кого…» Но в последнюю секунду пришлось все же отвернуть. Русский оказался более упрямым и мог запросто меня протаранить. Так мы разошлись буквально в пяти метрах. Русский в меня не попал.
Сегодня низкая облачность и льет холодный дождь. Тем не менее однажды мы прорвались и, пролетев между облаками, сбросили бомбы. Однако из-за низкой высоты нас самих как следует тряхнуло взрывной волной. Потом еще пришлось лететь обратно под градом артиллерийских снарядов и с той и с другой стороны.
Налетела новая буря, снова полил дождь, и мы больше не можем взлететь. В 15.50 уже смеркается.
Херберт Пабст умер от аэроневроза – уже в послевоенные годы. Перед окончанием войны он виделся с матерью погибшего французского поэта-летчика Антуана де Сент-Экзюпери, которым искренне восхищался.
Французский авиатор Поль Блери подарил Херберту Пабсту экземпляр своего романа «Sans Escale» с посвящением: «Капитану Херберту Пабсту, пилоту в душе, сердце и вере, истинному джентльмену в воздухе и религиозному борцу за летное дело. С нежным и живым уважением к пилоту-ветерану, у которого теперь сложены крылья, но который надеется, что новая Европа вернет былую честь и славу полета».
Курт Ройбер, доктор теологических наук, доктор медицинских наук, Гёттинген
Родился 26 мая 1906 г. в Касселе, погиб в январе 1944 г. в русском плену
Крепость Сталинград, 5 декабря 1942 года
Тяжелые дни доселе неведомого положения остались позади. Мрачное воскресенье 1942 года. Кругом страх и ужас, лишь изредка в этой беспросветной жизни наступают какие-то проблески. Позднее нам точно будет что сказать друг другу, сейчас же прошло мало времени, все еще слишком неясно и двусмысленно.
Вряд ли ты сможешь поставить себя на наше место, перенестись в наш мир мыслей и чувств. Здесь очень трудно, мы испытываем и внешние, и внутренние страдания, кругом мелькают какие-то темные тени, одни становятся молчаливыми, другие – подавленными, третьи озлобленными – не говоря уже о легкомысленных. Потом все потихоньку налаживается, и где-то на горизонте маячит какой-то просвет. Что за потоки чувств и мыслей! В конце концов, речь не только о нашем положении в целом, но и о личной жизни каждого в отдельности, о том, как потом, когда все закончится, нам придется жить дальше. Человек глубоко заглядывает в свой мир и в то, что его окружает. Реальное и нереальное разделены.
Сидим на корточках в окопах в степном овраге. Наспех вырытых, буквально из ничего. Кругом только грязь и глина. Почти нет дерева для обустройства блиндажей. Разводим костры. Воду таскают откуда-то издалека, ее очень мало. Еда пока не закончилась. Вокруг – унылый и однообразный пейзаж. Погода зимняя, то холодно, то не очень. Снег, буря, мороз, потом внезапно потепление и слякоть. Одежда сносная: хлопковые штаны, меховая жилетка, войлочные сапоги и мой бесценный мех, мое спасение в такой ситуации. После отпуска одежду больше не снимаю. Кругом вши… А ночью по лицу пробегали мыши. Песок ручейками стекает вниз. Вокруг грохочет бой. У нас надежное укрытие, и мы хорошо закрепились. Сэкономленные остатки еды делим поровну. Невольно вспоминаешь рассказы ветеранов о жизни в окопах во время позиционной войны 1914–1918 годов. Балки, глиняные стены, свечи, вечно пригнутые головы и тишина, тишина. Вопросы о текущем положении. Тревожные разговоры, беседы о родине, раздувание разного рода слухов, искренний юмор, черный юмор, откровенный цинизм. Командир играет на губной гармошке: «Скоро Сочельник» (это был первый Адвент). В голове мелькают воспоминания о замечательной прошлой жизни, в них наслаждение и искушение, любовь и стыд. И каждый желает лишь одного: жить, остаться в живых! Вот она, голая правда: воля к жизни, к собственной жизни. Нешуточные рассуждения о Боге и о мире. А снаружи – грохот сражения и смерть. Сердце переполнено. Хочу лишь позволить тебе разделить со мной мое настоящее и недавнее прошлое. Даже в такой ситуации тебе нельзя оставаться в полном неведении относительно происходящего.
Я выполняю свой долг. Забота о раненых, особенно их эвакуация, – вот, пожалуй, самая сложная задача. И тогда я решил придать какой-то новый смысл нашим бедам. Немногочисленных местных жителей, которые ютятся с нами в окопах, а также пленных, я привожу в санитарный блиндаж и рисую их. Уже получилось несколько хороших портретов. Работаю так самоотверженно, что забываю почти обо всем вокруг, даже едва слышу шум боя. В такие моменты я почти счастлив.
Сегодня отправился искать четырехлетнюю Нину. Она протянула мне свою маленькую руку и доверчиво вошла со мной в блиндаж. Я нарисовал ее милое маленькое личико. Внезапно начался воздушный налет. Я продолжал рисовать, потому что мы все-таки находились в укрытии. Нину я пытался успокоить. Но потом вокруг со страшной силой стали рваться бомбы. Я взял маленькую, хнычущую Нину на руки и бросился с ней на землю. Когда взрывы утихли, я продолжил рисовать, хотя руки уже дрожали. Через несколько секунд пришлось поменять ручку на медицинские инструменты…
По вечерам, начиная с двух часов дня, когда темнеет очень-очень надолго, читаю историю искусств, а вчера занимался физикой и химией (теория электронов) с нашим полковым врачом. Как же меня тронули твои письма и письма детей, которые я обнаружил по возвращении! Я смог прочитать их лишь несколько дней назад. О, с какой любовью и надеждой они написаны! Как же далек тот добрый, прекрасный мир и в то же время как близок сердцу! Я был совсем рядом с вами, полон любви и надежд на будущее. Прямо сейчас! Эти монологи и эти беседы с тобой… Как поразили меня твои слова: ведь то письмо, которое я получил от тебя, а ты от меня, оно может оказаться последним… И каким станет это письмо? Но я так все-таки уверен, что мы встретимся снова. Никогда не унывай! Если бы я только мог избавить тебя от бремени этого томительного ожидания. Для вас все сложнее, чем для нас…