Италия, 19 августа 1943 года
Мы расположились недалеко от По, красивого приморского городка с замком наваррских королей эпохи Ренессанса. Здесь жил Генрих IV – до того, как стал королем и уехал в Париж. Весь замок пропитан духом рыцарства и радости жизни. С этой высоты видна длинная цепь Пиренеев, по ту сторону которой правила империя и господствовала католическая церковь: там французским гугенотам суждено было погибнуть. Позже, проезжая по тем местам, я видел в Тарасконе, на скалистом островке, замок короля Рене, вдоль одной из стен которого течет Рона. Тебе он известен из «Орлеанской девы» Шиллера: «Король Рене прислал ко мне послов; они певцы, их имя знаменито… Но этот твой безобластный король мне в дар прислал сокровище бесценно»[19]. Дофин завидует тому, кто потерял все свои земли и теперь предался искусствам. С.Ф. Мейер относится к этому с юмором: «Решил избавиться Рене от Тараскона, где плещется игриво голубая Рона». Однако когда я проезжал над Роной, река показалась мне вовсе не голубой, а при столь необычно небесном сиянии – какой-то совершенно белой…
С тех пор в последние несколько недель я ощущал разительный контраст между Францией и Италией. Там все пронизано духовностью, а здесь – такая могучая, замкнутая в себе телесность; там все сливается друг с другом, намекая, указывая на что-то другое, тогда как здесь все проявляется вполне явственно и определенно. Таковы и люди. Сильное потустороннее христианство Средневековья, как и готика, а через нее и французское искусство, обусловило всю французскую духовность, даже там, где нынче она уже не является христианской. С другой стороны, здесь, в Италии, все выглядит каким-то более естественным. Одна старушка в церкви со слезами на глазах гладила статую Мадонны, целовала ее ноги, колени и мантию, подмигивала мне и восхищенно восклицала: «О, как она прекрасна!»
В России я наблюдал, как нищие, войдя в дом, тихо читают молитву перед образом святого в углу, а затем терпеливо ждут, пока явится хозяйка и что-нибудь им поднесет. Какая скромность, смирение и искренность! И если сравнивать недели, которые я провел в этих трех великих странах, то недели, проведенные в России, стали отнюдь не самыми пустыми. Там люди, с которыми мы бок о бок жили зимой, уже прошли через все то, что многим в Германии приходится переживать и сегодня, и они приняли все это и сказали свое «да» страданиям, даже если не понимают, зачем они на них свалились. Французы, – те, напротив, сначала хотят понять, для чего им это нужно. Здесь же, в Италии, люди сразу машинально говорят «нет» и вовсе не желают ничего терпеть.
Мы чувствуем последствия. Поэтому в России, помимо тех ужасов, которые витают над этой страной, всегда ощущалась какая-то поддерживающая сила. Но здесь, в Италии, где велось столько войн, не хватает внутренней предпосылки для борьбы. Как все иначе теперь у нас в Германии! Мы можем спокойно довериться Богу…
Георгий Дитер, государственная высшая школа музыки, Кёльн
Родился 5 мая 1 922 г. в Кёльне, погиб 27 марта 1945 г. под Шпейером
[Отступление из Крыма], апрель 1944 года
Начинают беспокоить зловещие раскаты и грохот вдалеке. Какой-то гул слышится совсем рядом. Противник обстреливает из минометов наши передовые позиции. Внезапный удар тяжелой русской артиллерии по всему главному участку на Перекопском перешейке, у выхода с Крымского полуострова. Обстрел продолжается до самого вечера. Между тем Советам удается расширить свой плацдарм в заливе Сиваш.
В субботу утром, с половины седьмого, заступаю на наблюдательный пост. Противник непрерывно атакует с раннего утра. Наблюдаю за небом через командирскую зенитную трубу. На часах 8 утра – вот тут-то и начинается кромешный ад. На позиции немецких и румынских войск обрушивается яростный шквал огня из орудий всех калибров. Перед моим окопом вся земля взрыта снарядами и минами.
То, чего мы опасались, происходит раньше, чем предполагалось. Румыны начинают покидать свои окопы и бегут назад, за ними следуют другие, и вскоре последние румынские солдаты пробираются через наши позиции к следующей высоте. Наш собственный артиллерийский огонь ослабевает, батареи меняют позиции и отходят назад. Все небо заполнено русскими штурмовиками и истребителями.
Когда последние отступающие пехотинцы исчезают за хребтом, советские войска, выйдя на брошенную румынами высоту, пробиваются к нам. Сейчас мы предоставлены сами себе и должны любой ценой сдерживать врага с помощью зениток. С позиции на позицию доносится сигнал тревоги: «Танки, танки!» На высоте 8,8 стволы орудий направлены на ползущих к нам из-за высоты черных колоссов. Это Т-34! Едва слышим команду «Огонь!», как уже раздается первый выстрел. Трассирующий снаряд с шипением вылетает – две секунды – удар, недолет. Снова выстрел – перелет, третий – тоже промах. Еще один: яркая вспышка. На этот раз прямое попадание: вражеский танк горит! При виде столь грозного оружия противник понимает тщетность дальнейшего наступления и начинает закрепляться на высотах, которые мы непрерывно обстреливаем.
В течение ночи мы должны закрепиться на промежуточном рубеже, пока немецко-румынская группа войск отступает между нашей позицией на фланге и озером. Затем – последними – отходим мы. Из-за утраты транспортных средств первому и четвертому взводам пришлось взорвать свои орудия; еще два было потеряно в ходе боя. Так что мы, оставшаяся часть батареи с четырьмя орудиями, закрепились на новой оборонительной позиции в самом конце деревни. С интервалом в несколько минут в опасной близости от нас рвутся бомбы, сброшенные с русских самолетов. Уши болят от давления воздуха, нервы на пределе. Толком не спал и не ел с пятницы.
Когда наступает утро, наши укрытия еще недостаточно глубоки и надежны. Как и на прежней позиции, перед нами с запада на восток простирается плоский хребет. Оттуда доносятся выстрелы русских винтовок. В какой-то момент нас охватывает отчаяние, когда мы вновь наблюдаем отступление, скорее даже бегство нашей пехоты. Холодный утренний воздух прорезает громогласное «ура!» наступающих советских частей. Поскольку наших грузовиков нигде поблизости не видно, не остается ничего другого, как взорвать орудия. Но в последнюю секунду подскакивает командир батареи, и к нам уже мчатся две уцелевшие машины. Приказ выводит нас из состояния уныния. Артиллеристы подтягиваются вплотную к домам, чтобы воспользоваться более благоприятной позицией для стрельбы.
Тем временем русские уже плотными цепями продвигаются по всему склону с высот, обращенных к нашей деревне. Между ними движутся танки, а с тыла их поддерживают зенитки и легкая артиллерия. Теперь, в ранние часы пасхального понедельника, разгорается жаркое сражение, и это наша последняя попытка закрепиться на занимаемом рубеже. А еще предстоит удержать деревню, чтобы прикрыть отступление наших войск, которые уже непригодны к бою из-за больших потерь личного состава и острой нехватки боеприпасов. Наш оборонительный огонь сдерживает противника, орудия палят непрерывно. На какое-то мгновение атакующие ошеломлены, но затем отвечают с удвоенной силой: на нашу группу домов обрушивается целый град снарядов. От разрывов танковых и зенитных снарядов нас осыпает комьями земли, мимо ушей свистят пули, пулеметные гильзы и осколки. Во время боя повсюду царит невероятный хаос: разлетаются части снаряжения, пустые ящики из-под боеприпасов. То и дело изрыгают огонь пушки советских танков; впереди непрерывный грохот, клубы пыли и грязь. Слава богу, с нами ничего не случилось, только орудие разбито. Поскорее укрыться за домом! Теперь у нас осталось лишь два пригодных к бою орудия. Все друг другу помогают – по мере своих возможностей. Даже командир нашей батареи сейчас действует как простой наводчик. Теперь, когда на деревню обрушивается целый град огня из «сталинского органа», наступает сущий ад. Стены домов рушатся, вверх взлетают столбы огня, затем все темнеет от черного порохового дыма. Вокруг – разрушенные дома, горящие машины и погнутые, исковерканные орудийные лафеты. Вовремя прибывает резервный грузовик. Мы забираем с собой раненых и, взяв на буксир уцелевшую пушку, уезжаем прочь под бешеный огонь пехоты.
Рембрандт Элерт, студент философского факультета, Эрланген
Родился 27 марта 1919 г. в Бреслау, погиб 24 июля 1944 г. севернее Ярослава-на-Сане, Галиция
В поезде, 28 декабря 1943 года
Сижу на чемодане в эшелоне, следующем до Инстербурга. Отозван на службу телеграммой прямо из рождественской гостиной родительского дома. Единственное, что позволяет несколько примириться со столь поспешным возвращением на фронт, – это мысль о том, что меня отправят в мою старую дивизию.
Всегда приятно, когда тебя подвозят к поезду. Возникает ощущение, что все, что могло произойти, уже произошло. Что делало трудным расставание, так это свалившаяся на тебя неопределенность…
Западнее Никополя, 18 и 22 января 1944 года
Вчера над плацдармом вновь беспрерывно грохотала канонада. Похоже, шли тяжелые бои, так как сегодня ночью нам пришлось отдать почти все свои силы. Ротмистр Михаэль и принц Мориц Эттинген, видимо, ранены. Когда-то настанет и мой черед… Если так пойдет и дальше, то скоро заговорят о героях Крыма и Никополя, а потом подоспеет и второй Сталинград…
Когда стоишь вечером перед домом и слышишь, как зимняя ночь наполняется звуками сильнейшей канонады, то невольно закрадывается беспокойство, сможешь ли ты выполнить свой долг. Осталась ли война такой же, как в 1941 году? Но так было и в 1940 году, до начала Западной кампании, и накануне 22 июня 1941 года. Как исчезли последние препятствия и я вновь оказался в седле, так же исчезнут они и сегодня, когда я буду знать, что рядом со мной родной эскадрон. Знаю точно: я снова буду счастлив, как и тогда.
4 февраля 1944 года
В среду, позавчера рано утром, совершенно неожиданно поступил новый приказ об отходе. Что-то вроде: «Спасайся кто может!» И мы двинулись на Широкое! То есть не на север, как планировалось, а на запад. Наши эскадроны должны были добраться до Широкого, даже невзи