рая на потерю техники. К тому времени, когда все было собрано и машины вытолкнули с грязной обочины, уже рассвело.
Ну и ночка! Почти все время приходилось спешиваться и выталкивать грузовики из грязи. То скачем вперед, то отступаем. Нас обгоняли незнакомые машины, мы обгоняли других. Грязи – целые озера, шириной в несколько сотен метров и даже больше. Однажды мы здорово застряли. Всем пришлось топтаться в холодной грязи по самые икры, некоторые заляпались с головы до ног. Между тем зарядил дождь, и пронизывающий ветер хлестал по безлесной равнине.
Около двух часов снова застряли. Решили заодно устроить привал. Все, как могли, завернулись в свои шинели и одеяла и попытались уснуть. Но наши ноги, до колен мокрые и покрытые грязью толщиной в несколько сантиметров, уже медленно, но верно замерзали…
На рассвете вновь окунулись в работу. Встретили второй эскадрон, в распоряжении которого осталось всего несколько грузовиков и который укрылся в деревне, расположенной вдали от «автострады». Мы отправились дальше, – по крайней мере, нам того сильно хотелось – и до наступления ночи успели преодолеть целых 4 километра.
Потом снова безнадежно застряли. Все уже были на грани истощения. В километре отсюда находилась какая-то деревня. Половина личного состава осталась у машин, другая половина, около двадцати человек, двинулась в деревню. Поползли неприятные слухи. Мы могли подвергнуться смертельной опасности, если бы радисты из проезжавшей мимо машины связи вовремя не сообщили, что нас вот-вот окружат русские. Выходит, автострада в руках врага. Значит, не останавливаемся и едем дальше!
Как и вчера, мы натыкались на отдельных солдат и пешие отряды почти полностью рассеянной 16-й мотопехотной дивизии. Все устремились в Широкое. И вновь неисчислимые толпы солдат, лошади, вытаскивающие из грязи легковушки, водители, колдующие над заглохшими моторами, колонны, марширующие по равнине справа и слева, – и так на километры вокруг. Одним словом: отступление!
Около Николаевки, 9 марта 1944 года
Итак, позади этап отступления, о котором непосвященный не имеет ни малейшего представления. Для нас последним более или менее стабильным пунктом стала Николаевка, где мы пробыли с 4 по 9 марта. В ночь на 9-е число довольно остро встал вопрос об обороне. В ту ночь русским удалось прорвать позиции соседних с нами частей слева.
Вот какая картина предстала перед нами, когда мы на рассвете обошли позиции на окраине села. Сотни телег и повозок, кавалерийские и пешие отряды растянутыми колоннами хлынули с востока в город и заполнили его целиком. Совсем как на большой ярмарке…
Вся дивизия сейчас в процессе перегруппировки, перебрасываются части других подразделений, получают целеуказания зенитчики, когда первые вражеские мины плотно ложатся вблизи окраины города. Когда первый эскадрон собирался только занять новые позиции, русские начали массированную атаку. На участок обороны единственного эскадрона было брошено как минимум два полка! Сами наши эскадроны набраны почти исключительно из едва обученных солдат из всех родов войск, большинство из которых еще не слышали свиста пуль. Здесь нет тяжелого вооружения, а запас патронов – минимальный. Даже не успели толком освоиться на позициях – и вот на тебе: такая крупная атака!
Результат был предсказуем. Весь эскадрон следует примеру пехотных частей на правом фланге: они отступают…
Участок обороны настолько велик, а задач – так много, что для большей оперативности я использую своего коня. Обычно свои поездки я совершаю вдоль края деревни, в промежутках между разрывами снарядов и свистом пуль. Скачу в непосредственной близости от позиций, поскольку пробираться через саму деревню слишком утомительно и долго. Пока отражаются новые атаки с северо-востока, курсирую туда-сюда между комендантом участка обороны и командным пунктом. Остальная часть дивизии, включая командира, сейчас находится в деревне.
Полковник фон У., как обычно, занят. Туда-сюда снуют санитары, то появляются, то исчезают связные, на основе их донесений вносятся поправки на боевой карте. Не успел я высказать свои соображения, как поступает новый приказ: очистить деревню от противника!
Скачу галопом к командному пункту, у меня забирают лошадь, один прыжок – и я уже рядом с боевым командиром, которому передаю короткий, четкий приказ. Ротмистр очень нервничает. Как и ожидалось, я получил приказ возглавить передовой отряд.
Главное – добраться до нового участка при дневном свете, если такое вообще возможно. В западной части Николаевки положение выглядит отчаянным. На «улицах» и во дворах дымятся остатки разбитой техники. Дома горят, напуганные мирные жители прячутся за окнами и дверями. На севере города – сущий ад. Там залегли части нашей дивизии, которая только что была на марше и теперь спешила на помощь взводу Хюбнера, потому что русские при поддержке тяжелой артиллерии предприняли массированную танковую атаку. Грохот сражения, сквозь который прорываются крики «ура!» наступающих русских…
Во время отступления в Румынию, 15 марта 1944 года
Ночью зарядил сильный дождь. В кромешной темноте передвигаться можно лишь с большой осторожностью, шаг за шагом, потому что тропинки снова полностью размокли и раскисли от грязи…
Выходя из дома, всегда оборачиваюсь, потому что у стены лежат пять мертвецов, могилы которых еще не готовы. Я ко многому привык, но какая-то неведомая сила все время заставляет меня посмотреть на белые, застывшие фигуры, омываемые дождем, чтобы по судорожно сжатым пальцам или обескровленным лицам предположить, как эти несчастные встретили свои последние минуты. Ветер то и дело сдувает в сторону промокшие от дождя одеяла или куски брезента, которыми накрыты погибшие.
В 15.00 получаем новую установку: в 19.00 необходимо освободить занимаемую позицию. До Буга нужно добраться как можно быстрее, потому что русские якобы уже форсировали реку. Ходят разговоры об Умани. Вновь и вновь прикидываем, сколько же еще осталось до Вознесенска, нашей цели отступления. Наконец мы понимаем: осталось 80 километров!
Как будто сам дьявол подстроил все против нас в ту ужасную ночь! Дождь, промочивший нас до нитки, сменяется мелким градом, который ледяной ветер швыряет нам прямо в лицо! Бороться с этим практически невозможно. Вдобавок рвется веревка, связывающая капюшон маскировочного халата. Град царапает мне лицо. Вокруг вспыхивают сигнальные ракеты. Кажется, из этого кольца нам не выбраться.
Вновь и вновь вспоминаю Наполеона! Могло ли его отступление сложиться хуже, чем у нас? Нет, невозможно…
Когда в 2.30 приезжаем в Ольгополь, мы настолько измотаны, что не в силах двигаться дальше. Местечко переполнено людьми. Все конюшни забиты, кое-как укрываем лошадей от непогоды, втискиваемся в забитую солдатами комнату, падаем на пол и мгновенно отключаемся. Но через полтора часа, в 4 утра, меня снова поднимают. Вынужден вместе с тремя связными отправиться в село Приют, чтобы заняться там обустройством ночлега для наших частей… Метель еще не утихла. День еще только-только начинается, а я уже давно в седле…
На Буге, 21–22 марта 1944 года
Это просто издевательство – называть нас 24-й мотопехотной дивизией. Вся дивизия передвигалась на своих двоих. Танков больше нет, осталось всего четыре – целых четыре! – бронетранспортера, три пушечки и ни единого снаряда к ним, две зенитки и одна самоходка. Ни тебе минометов, ни тяжелых пулеметов, ни пехотных орудий. Едва хватает пехотных пулеметов. Нет, правда, это отступление стало «уникальным достижением». Насколько мало о нас знали на самом верху, показывает вопрос, которым был встречен майор фон Кристен: «Когда прибудут ваши первые 50 танков?» Наверху думали, что у нас до сих пор есть танки, о чем свидетельствует тот факт, что нам все время поставляли снаряды для танковых орудий, для которых у нас не было никакого применения.
И все же наша дивизия крепко держалась до самого конца благодаря своим потрепанным соединениям, неоднократно прорывая фронт и в бесконечных боях пресекая все попытки противника окружить нас.
Впервые за долгое время вновь получаем нормальный паек. Обеспечение по воздуху было совершенно недостаточным. Состояние людей ужасающее. Вот лишь один пример: есть такие, кто последние 30 километров прошел в одних носках. Я сам проделал весь путь в двух резиновых сапогах на правую ногу…
В Румынии, 30 марта 1944 года
Выезжаем из Кишинева в 8 утра. Дороги, по которым мы следуем, на всем своем протяжении имеют твердое покрытие, но двигаться по ним зачастую тяжело, потому что они постоянно забиты людскими колоннами. Подразделениям вермахта к дорожной дисциплине не привыкать. Но толпы беженцев, машины с мебелью и прочими вещами, части румынских войск, эскадроны калмыков часто движутся бок о бок. Никто не хочет ждать, каждый хочет вырваться вперед. При малейшем препятствии все полностью останавливается.
Обгоняем длинные вереницы велосипедистов. Калмыки… желтые, косоглазые, плоские лица с черными усами, нагайки в руках, кривая казачья сабля в латунных, отделанных черной кожей ножнах на портупее, усыпанных сеткой, короткий пистолет-пулемет за спиной. Кажется, их здесь целый полк. У командиров немецкие знаки отличия, на некоторых – превосходные казачьи меховые шапки с отделанным золотом красным верхом. На других – черные накидки, плечи которых, поддерживаемые изогнутым каркасом, далеко выступают с каждой стороны. Между ними то и дело попадается высокий румынский офицер в автомобиле с открытым верхом, за которым следуют три или четыре вооруженных солдата на лошадях.
Перед Хуси пересекаем широкую низменность Прута и таким образом покидаем Бессарабию. Пересекаем бесчисленные реки и ручьи. На запад перегоняют большие стада крупного рогатого скота и овец. Какие здесь замечательные животные! Они очень яркие, часто почти белые, и у них просто сказочные рога. Многие повозки запряжены настоящими красавицами!
Пыль настолько невыносима, что иногда вообще ничего не видно, а очков у меня нет. Но все-таки я испытываю глубокое удовлетворение: я вновь могу увидеть все изнутри, принять это. Во время отступления это было уже невозможно. Там я наблюдал лишь ход событий, считался только с фактами и был нечувствителен ко всему остальному.