Диковинными путями ведет нас по жизни наша звезда! Напуганные, мы пытаемся их отыскать и все-таки добираемся до цели. Потом мы будем мечтать о нынешнем времени. Сейчас оно кажется мне хаотичным. Это как до сотворения мира: не видно ни начала, ни конца. Так мы и входим в новое лето, как будто до сих пор в этой войне еще ничего не произошло.
Воробьи в гуще пальмовых листьев чирикают так же, как в родной Германии. Германия…
Триполи, 30 апреля 1941 года
Так и вышло: к моему ранению, полученному три недели назад, добавилось еще и сильное нагноение правой голени, которое становится чуть ли не главной бедой. Это нагноение очень болезненно, потому что сходит кожа с голени и меня трясет в лихорадке. Пока с ней удается справиться. Вынужден неподвижно лежать на спине, думая лишь об этой извечной жгучей боли…
Италия, 22 июня 1941 года
[Последнее письмо]
Неаполь! Почти четыре дня в корабельном лазарете, потом еще день на поезде. В Неаполе наша поездка закончилась. Так что теперь нахожусь в многолюдном городе. В зависимости от состояния раненых развозят по различным госпиталям. Поездка с пересадкой очень утомила; мне нужно здесь отдохнуть, прежде чем я смогу продолжить свое вынужденное путешествие.
Я устал и вынужден общаться с тобой без слов, но ты все поймешь…
Итал Гейцер, доктор философии, Лейпциг
Родился 25 января 1914 г. в Фрайбурге-им-Брайсгау, погиб 25 июня 1941 г. в Борисычове, севернее Львова
20 декабря 1940 года
Возможно, будет справедливо, если мы проведем рождественские дни в некоторой оторванности от всеобщего праздника. Ясли в Вифлееме также не были тем пределом, который мы могли бы представить себе достойным для рождения телесного сына нашего Господа. На самом деле это начало, итогом которого становится распятие, несет нам утешение: младенец Христос является не к сытым и довольным, а к тем, на кого давит какое-то бремя, будь то болезнь, нужда или горе. Он несет послание о том, что в мире ненависти и насилия высшими ценностями являются самопожертвование и преданность. Чем меньше – даже сегодня – наш мир приспособлен к такому учению, тем ярче и победоноснее выделяется, как на черном ночном небе, тот свет, на который мы можем смотреть и на который, к сожалению, обычно смотрим лишь тогда, когда вокруг темно…
Польша, 7 апреля 1941 года
Больше недели проходим маршем по новым местам, и цели наши пока неясны. Как у квартирмейстера у меня есть пара часов, так что можешь меня поблагодарить. Две твои книги я отдал, потому что сам не рассчитываю выжить в этом диком краю. Два сокровища! Не зря греки так окрестили Сицилию. «Величавая Эллада!» Тут вмиг поймешь бесстрашные походы Алкивиада. А малоизвестный Гёльдерлин неописуемо великолепен. С таким неукротимым языком он так близок нам. Из дома приходят добрые новости, не могу не порадоваться: отец заново переписал своего Цезаря.
С моей точки зрения, замечательный пример для подражания в наше время – Эрнст Юнгер. Очень внимательно прочитал его очерк «Чудеса языка». Гениальная, разносторонняя личность. Будь он еще одарен и в религиозном отношении, то, наверное, мог бы многое сказать. К сожалению, ему недостает того тепла, которое свойственно набожному человеку…
13 июня 1941 года
Строим пестрый палаточный городок под высокими соснами. Мои лошади укрыты за деревянной защитной стенкой, под крышей, у наспех сколоченных яслей. Сейчас направляюсь к палатке командира взвода связи, она настолько велика, что посередине можно стоять во весь рост. Очень удобно и приятно при переодевании. У нас яркая лампа и достаточно одеял, так что довольно уютно даже по ночам, если температура не слишком падает.
К утру сон часто становится легким, и происходят забавные вещи, как сегодня: вот я поворачиваюсь на другой бок, чтобы собрать свои одеяла, и, полусонный, вижу: рядом, совсем близко, лежит лошадь. Сразу глажу ее, чтобы с испугу не лягнула меня копытом. Но как только прикасаюсь к ней, странное животное вдруг начинает говорить! Что такое?! Но ничего: это я проснулся и извиняюсь. А как все это выглядело со стороны? Сегодня утром кому-то из приятелей приснилось, будто лежит он дома в постели, а к двери его комнаты тихонько подходит его невеста и начинает будить, чтобы приласкать, сделать ему приятное. У парня уже, считай, отпуск в кармане, но вот пришлось отложить. Кстати, не надо думать, будто в голове у меня нет ничего, кроме лошадей…
В Польше, 16 июня 1941 года
Отрешенность позволяет нам оценить и ощутить, из чего слагается истинная свобода – свобода не от чего-то, а свобода ради чего-то. Быть может, мы потратим не одну неделю на поиски внутренней упорядоченности. Руководствоваться в жизни всегда и во всем одним лишь послушанием, вернее, послушанием в пределах дозволенного невозможно.
В Польше, 19 июня 1941 года
[Последнее письмо]
На восточном краю карты, которая мне сейчас понадобилась, повсюду расставлены стрелки, указывающие в сторону Львова. Какой разный у нас сейчас образ жизни! Ты в тополиных и ясеневых рощах на побережье, слушаешь изысканную музыку, а я кочую в здешних песках, болотах и сосновых лесах…
У солдата есть лишь ограниченная ответственность, небольшой обзор впереди и вокруг: как наблюдатель, я, наверное, обеспокоен. Здешние места, которые так сильно все бранят, мне по-своему нравятся, нравятся даже местные простые люди. Все, кто мало-мальски образован, относятся к нам очень холодно. По вечерам, когда мы собираемся у костра, я иногда беру губную гармошку и пою свои швейцарские песни. Стараясь как-то отвлечься, думаю о вас и надеюсь, что когда-нибудь война кончится, и мы снова увидим друг друга, пусть даже время и изменит нас…
Ждал ли я когда-нибудь так, как в эти дни? Наверное, но все же это уже не возбуждает, как обычно. Только что пришло известие о договоре с Турцией. Если бы с Россией, я бы и эту новость тоже проглотил, по правилу: credo quia absurdum[2].
Когда вы читаете эти строки, мы уже многое знаем. Сегодня ночью выступаем…
Ганс-Август Фовинкель, доктор философии, Гейдельберг
Родился 20 сентября 1906 г. в Зигене, погиб 1 июля 1941 г. под Смоленском
18 декабря 1940 года
Наш народ участвует в великой борьбе за существование и за свою миссию. Мы должны бороться за сущность, за смысл этой борьбы, и ничто здесь не является само собой разумеющейся и простой данностью. Но все-таки мы можем еще рассматривать эту борьбу с такого ракурса, с которого она кажется простой данностью, когда любые вопросы кажутся неуместными. Там, где наш народ борется за свое существование, там и есть наша судьба, простая, обыкновенная судьба, торжество божественного. И мы неотделимы от нее – как нельзя отделить себя от солнца или времен года.
Берлин, 25 января 1941 года
Если я пытаюсь подробнее рассказать о себе, то понимаю, как это трудно. Не потому, что не хочу говорить об этом, хотя, конечно, такое можно воспринять как проявление слабости. Но, во-первых, лишь очень упрямые не испытывают такой слабости, которая сама по себе присуща человеку: тот момент, когда он с ужасом понимает, что дошел до края, что силы на исходе, потому что его охватывает ужас, и в то же время момент, когда он чувствует: теперь ты должен как-то проявить себя или погибнуть ужасной смертью; теперь на твоем примере создается некий объективный образец. Во-вторых, ты не проявляешь этой слабости, ты не в силах отвернуть от себя ее реальность, а можешь только более или менее быстро преодолеть ее – скрыть ее легко, и поэтому, конечно, я тоже ее скрыл.
Для ребенка мать символизирует безопасность, знакомство с миром; когда он остается в одиночестве, неизвестность, лежащая в основе человеческого существования, рушится вместе со всем окружающим. Он вдруг обнаруживает, что все его чувство безопасности было, в сущности, лишь видимостью – и в этот миг его охватывает страх.
Именно такое я испытал сейчас. Как бесконечно верно описал это Мартин Хайдеггер. Важно то, как именно я обрел этот опыт, потому что многим такое вообще не дано, потому мы постоянно его избегаем и стремимся всеми средствами от него уклониться. Такие ощущения мне дала военная служба. Это поразило меня, как истинный глубокий смысл солдатского бытия: что дает мужчине такой опыт. Ничто так не создано, не порождено самим собой, как все военное, потому что здесь бытие, как нигде, становится сущим, потому что оно превращается в непосредственный символ судьбы, которая в любой момент с абсолютной силой, а именно силой смерти, может забрать каждого.
6 июня 1941 года
Тот, кто сегодня проезжает через бельгийскую и французскую Фландрию к побережью Ла-Манша, прежде всего удивится тому, как мало там следов войны. Вот, пожалуй, самое сильное впечатление от этой поездки. Нельзя судить о том, сколько из разрушенного уже восстановлено – здесь еще забот на долгие годы; но порядок давно восстановлен, следы запустения истерлись, из населенных пунктов, из сельской местности веет миром, процветанием, трудом…
Имеется в виду ощущение от того, что сами по себе эти районы не являлись целью войны. Их пришлось, конечно, завоевывать и потом оставить у себя в тылу, но они не были целью. Поэтому там все быстро вернулось к своему привычному, мирному, состоянию. Цель же наступления лежала дальше, за пределами этих территорий. Открывается впечатляющая картина, когда ты, наконец, оказываешься на самом краю этих стран и впервые видишь перед собой уже реальную цель – по ту сторону моря.
Во второй половине дня мы достигаем побережья и следуем по дороге, которая проходит сразу за дюнами. Вот теперь в этой узкой полоске земли картина резко меняется. В песчаных холмах тесно расположены огневые точки, они буквально наседают одна на другую; караульные ходят туда-сюда, их силуэты резко выделяются на фоне неба и дюн. А вокруг, не переставая, воет ветер. Почти никогда не затихает шум наших самолетов, заботливо патрулирующих небо над побережьем.