Любые искренние и интимные отношения между людьми – нечто настолько уникальное и неповторимое, что не поддается никакому сравнению. Сравнение – это мост, на котором находится то, что мы сравниваем. Но там, где два человека, вместо того, чтобы оглядываться и смотреть на других, стараются отыскать верный путь сами, в соответствии с собственной натурой и кровью, они не могут разминуться друг с другом, даже когда им приходится причинять друг другу боль.
Нежно обнимаю тебя и целую с благодарностью и радостью.
В Румынии, 15 августа 1944 года
[Последнее письмо]
Задумчиво погруженная в тишину, жизнь, наша собственная жизнь, вновь кажется почти чудом. Как писал Рильке в начале века в «Записках Мальте Лауридса Бригге»: «Мы должны воззвать к стене общей нужды, за которой непостижимое успевает собраться и напрячься». Так писал поэт во времена глубочайшего мира, когда взывал к нам: «Давайте будем искренни: у нас нет Бога». Должен ли был Бог сам, без нашего крика, воздвигнуть стену, за которой мы однажды безоговорочно станем несчастными в «общей нужде», чтобы ощутить благодать Его грядущего присутствия? Если мы предназначены для столь великих деяний, то насколько благословенной должна быть для нас эта война? Неужели времена, когда «небеса пощадили нас», уже позади? Но если мы всегда будем смотреть только на свои преимущества или недостатки в таком страшном явлении, как война, сможем ли мы тогда вообще справиться с приходом богов? Не окажемся ли вновь слишком легковесными, даже если настоящее в какой-то мере пойдет нам на пользу?
Тому, что сейчас происходит с нами, пока еще нет названия. Наши глаза еще не проникают в те пространства, которые были разорваны событиями «наших» дней, а сами мы подхвачены вихрем, закрученным отнюдь не человеческими созданиями. Мы можем лишь подчиниться, если только у нас еще есть уши, чтобы слушать то, что в чудовищном шуме происходящего возвещает нам о тишине, непосредственно ему присущей. Никакого утешения, облегчения и никаких оговорок от происходящего «извне» быть не может. Разве христиане не представляли себе возвращение своего Бога на Страшном суде, то есть в то время, когда человек не будет знать, живой он или мертвый? Этот образ уже нам не соответствует, но у нас нет названия для той жуткой тайны, с которой мы постоянно жили, но к которой были закрыты и глухи. Мы совершенно забыли о ней в нашей суете, и только поэт и мыслитель видел, как она угрожающе нависает над нами, как тень, уже далеко затмившая наше человеческое существо.
У нас нет этому названия, и в нем нужда доходит до крайности, до растерянности и отчаяния. Но там, где есть нужда, есть и спасение, говорит нам Гёльдерлин.
Как ты дорога мне, как крепко овладела моим одиноким сердцем, дорогая моя жена! С тобой окунаюсь я в серую ледяную ночь, а ты стоишь в лучах ласкового, согревающего солнца.
Слышал, вы снова подверглись сильным воздушным налетам. Боже, храни меня и моих самых дорогих и любимых.
Ласкаю твои руки и глажу твои мягкие волосы.
Герман Георг Рексрот, штудиенреферендар, Франкфурт-на-Майне
Родился 20 сентября 1907 г. во Франкфурте-на-Майне, погиб 8 сентября 1944 г. в Италии
У Атлантического вала, конец мая 1944 года
[Незадолго до вторжения]
Было около полудня. Солнечные лучи и пятна тени плясали на узких улочках Дьеппа, где непривычно громко звучали наши шаги. Мы шли мимо закрытых дверей и ставен, по булыжной мостовой, где между трещинами пробивалась трава и росли крошечные цветы. Их семена были занесены в опустевший город осенним ураганом из холмистой сельской местности.
Во время прогулки от гавани до пляжа мы встретили лишь несколько солдат, которые появились на перекрестке и сразу же прошли мимо. Ни лиц в окнах, ни играющих в переулках детей. Выход на пляж преграждали толстые бетонные стены. Проволочные и железные ограждения, мощные решетчатые ворота, которые открывались лишь настолько, чтобы внутрь мог протиснуться человек, превращали эти оборонительные сооружения в систему ловушек. Ничто не указывало на то, что попавший туда сможет быстро отыскать выход…
Мой спутник, коренастый боцман с одного из военных кораблей, вошедших в гавань рано утром, воспользовался шансом использовать свои знания об этом месте и оборонительных сооружениях не только ради собственной выгоды. Он рассказал, как августовской ночью 1942 года, когда враг высадился в бухте, он оказался отрезанным от своей группы именно здесь, в этом квартале города.
Нас остановили ржавые мотки проволоки перед стеной, сверкающей белизной в солнечном свете. Мы очутились в тупике. Боцман рассмеялся и указал на дом со строгим, ничем не украшенным фасадом конца XVIII века. Темная дубовая дверь с блестящей латунной ручкой была закрыта, окна заколочены. Возможно, в этом доме проживала какая-нибудь старая пенсионерка или, скажем, французский отставной полковник, к которому летом съезжались дочери и внуки? С этой мыслью я остановился на пороге, еще раз посмотрел вниз, в совершенно безмолвный и пустынный переулок, где не было видно даже кошки. Сопровождавший меня боцман ждал, положив руку на латунную ручку. С его лица до сих пор не сошло напряжение от вчерашней ночной встречи с вражескими лодками у устья реки. Та вахта получилась очень изнурительной. Он осторожно открыл дверь, и мы вошли – не внутрь дома, а только за облезлый фасад, и перед нами, между обломками, открылся небольшой залитый солнцем сад, отгороженный от соседних садов стеной. От дома остались одни руины, похожие на пчелиные соты. Через дверь в стене мы вошли в тенистую аллею. Здесь шум прилива казался тихим и отдаленным. Большинство домов было разрушено бомбами и снарядами корабельных орудий. Мы вышли из города на открытое пространство. Мой спутник остановился у барьера, через который вела тропинка на пляж; ему пришлось вернуться к своей лодке.
Под безоблачным небом перед нами широко, как огромная арена, открывался могучий полукруг залива.
На будущий театр военных действий опустилась глубокая тишина. О берега пустынного пляжа, желтеющего в лучах солнца, разбивались пенистые волны прибоя. С обеих сторон залив обступали крутые скалы. Укрепления и пушки грозно взирали в сторону моря.
Шум прибоя и вой ветра из синей непроглядной дали походил на зловещий шепот. Многим такое может показаться погребальной песней. В развалинах домов на краю дюн – ни единого признака человека или животного. И здесь поросли травой и цветами следы прежней жизни, которая в своей летней суете – среди музыки, смеющихся людей и огней в окнах, освещающих по ночам искрящуюся полосу воды, – вряд ли подозревала о грядущей катастрофе.
Не так давно этот пляж, который теперь, как обычно, вбирает в себя море во время прилива, был покрыт мертвецами и боевыми машинами. Какая-то неопределенность, казалось, сохранилась до сих пор и не дает покоя. В прозрачном воздухе, позволяющем далеко видеть вдаль, воображение вновь рисует картины сражения: горящую боевую технику на берегу и толпы солдат, отступающих к своим катерам, готовым отплыть к едва виднеющимся на горизонте кораблям…
В тишине раздались чьи-то шаги. Из-за груды обломков вышел солдат, со свистом направляясь по асфальту в сторону дюн с какой-то кастрюлей в руке. Звук его сапог был таким громким, что, казалось, отдавался эхом по всему заливу. Затем он исчез, но ветер все еще доносил звуки его песни, а эхо шагов еще долго висело в воздухе…
Глубоко под обломками защитники побережья живут в своем особом мире. К ним ведут потайные ходы, о которых знают лишь посвященные. Некоторые виды с высоких прибрежных стен на пляж и море на редкость живописны. Фигуры часовых застыли у амбразур искусственных пещер, внутри которых кипит работа…
Фридрих Леонард Мартиус, студент юридического факультета, Гёттинген
Родился 2 сентября 1922 г. в Бонне-на-Рейне, умер 25 сентября 1944 г. после пятого ранения на перевале Дукла (Карпаты) в основном подразделении Горлице
Франция, 25 апреля 1943 года
Вчера проезжали мимо старых и новых полей сражений двух войн. Амьен представляет собой огромную груду развалин, уже три года значительные части города так и остаются разрушенными. Между Аррасом и Лиллем: одно кладбище за другим, немецкие, французские, английские, американские, канадские могилы и некоторые – уже с этой войны. Надежды скольких семей и стран похоронены на этом клочке земли! На могилах на всех языках мира выгравированы слова благодарности и пожелания никогда не быть забытыми.
В глубине большого поля, которое летом зарастает кукурузой, мы увидели несколько могил, где покоятся примерно два десятка солдат. Здесь торчат из земли кресты обеих войн, торчат так близко друг к другу, что становится пугающе очевидной бессмысленность этих смертей…
Восточный фронт, 23 сентября 1944 года
До сих пор сидим в своем Волчьем ущелье и каждый день вынуждены терпеть многое: Оружие и Железо для великой битвы против Плоти и Сердец. Наш бункер надежно защищен скалами. Сейчас здесь тишина и покой, и сквозь сосны светит солнце. Рядом плещется наш маленький ручеек. Когда он журчал раньше, – как быстро к такому привыкаешь! – я живо представлял себе, как мы с тобой занимаемся музыкой в нашей комнате с клавесином. Потом вдруг почувствовал, что позже во всех делах и начинаниях наступит момент, когда мы вдруг остановимся, чтобы замереть и всмотреться в даль и еще раз вспомнить обо всем, что уже позади. Теперь я лучше понимаю, почему так сложились некоторые судьбы предыдущей войны и почему многие из-за нее стали одинокими…
Хельмут Гэдеке, выпускник средней школы, Зиген
Родился 5 мая 1917 г. в Зигене, погиб 5 октября 1941 г. северо-восточнее Вязьмы
10 марта 1939 года
Дай Бог, чтобы мы оказались достойны предстоящих испытаний. Мы должны радоваться тому, что еще есть время совершенствовать свои знания и навыки. Кроме того, кто из нас сейчас знает, выдержит ли он, даже если все и надеются на это? Как бы там ни было, отдадимся Ему на милость, и тогда обретем правильный и безопасный путь.