В последние несколько дней англичане следили за нашим ночным отходом и оказались на новых позициях почти одновременно с нами. Нам пришлось вновь отбросить их, после чего продолжали воевать, как раньше. Есть лишь один выход: всегда только вперед и ни шагу назад! Тот, кто бежит от бомб или снарядов, бежит прямо навстречу смерти.
У архипелага Маддалена, 26 августа 1944 года
Не знаю, куда сейчас направляется наш корабль, но мне кажется, что он дрейфует, как терпящий бедствие в сильный шторм посреди океана, и дожидается последней большой волны, которая, наконец, похоронит его в морской пучине. Подобные перспективы и постепенный крах юношеских идеалов не очень-то способствуют улучшению нашего настроения, тем более что наше собственное положение не самое радужное. Перед нами, в Ф., американцы мобилизовали всех мужчин в возрасте от 17 до 45 лет и двинулись на нас несметными силами. По бокам и с тыла нас обложили партизаны. Мы их отбросили, но они теперь только и ждут, чтобы связать нас по рукам и ногам, снова атаковать и попытаться разбить. Если до этого действительно дойдет, то уверен, что Бог будет милостив к нашей кучке! Конечно же, Господь войдет в наше положение и поможет еще раз выбраться из беды. Действительно ли мы такие плохие и обречены на гибель? Или в очередной раз доказывает свою правоту старая латинская пословица «Quern deus perdere vult, dementat prius»?[20] Должны ли другие в конце концов одержать победу над нами – над теми, кто зашел слишком далеко и уже возомнил себя подобными Богу? Эх, бессмысленно размышлять обо всем этом… от этого одна только головная боль и головокружение. Нас уже в значительной степени отучили думать масштабно. А в голову постоянно лезут мысли о Спарте, об Афинах и Гиперионе. Надеюсь, мы будем избавлены от такой участи…
Роберт Хокке, студент-филолог, Гамбург
Родился 9 октября 1 925 г. в Берлине, погиб 15 декабря 1944 г. в Мемеле
В окрестностях Мемеля, 25 ноября 1944 года
Вчера вечером шесть часов провалялся в ничейной полосе перед русской проволокой, по мне открыли огонь. У меня за спиной полыхал деревянный дом, который хорошо освещал все вокруг. В результате я привлек к себе огонь главной боевой линии русских на участке в 150 метров.
Отец, наш участок фронта выглядит совсем иначе, здесь намного тяжелее и опаснее, чем можно было себе представить. И все же я рад, что мне довелось испытать все на себе. Ибо тот, кто восемь недель наблюдал такое собственными глазами и принимал близко к сердцу, будет всю жизнь стремиться только к доброму и прекрасному. Но все-таки нельзя забывать, каково это – воевать и жить на войне!
Бенгт Зееберг, теолог, Берлин
Родился 4 февраля 1914 г. в Грайфсвальде, погиб 12 ноября 1944 г. при потоплении «Тирпица»
6 сентября 1943 года
На борту «Тирпица», в водах Норвегии
Мой корабль движется на север. Во второй половине дня был получен срочный приказ о готовности к выходу в море. Когда днем проходил по палубе, узнал много интересного. По кораблю поползли слухи: якобы нас отправляют на юг, в Готенхафен, в Центральную Норвегию. Настроение экипажа улучшается. Все надеются на долгожданный поход, не думая об опасностях, потому что людям в таких случаях, как правило, не свойственно рассуждать…
Уже светает, вершины гор врезаются в плывущие в долины облака: такая красота, такая безмятежная картина, весьма типичная для здешних мест. Что ждет нас теперь? Наступление? Хочется надеяться, не генеральное, Боже меня упаси! Меня это только успокаивает. Нас сопровождают эсминцы, а в кильватере идет крейсер, наш, слабее вооруженный «товарищ».
8 сентября 1943 года
В 9 часов капитан объявил, что на Шпицбергене будет устроена военная база с радиостанцией. Проходя по палубе, я наблюдал высокие волны на море. Все пребывали в отличном настроении, повсюду царило радостное возбуждение. Утро и вторая половина дня пролетели незаметно.
В полночь вновь заступил на вахту. 8 сентября в 2 часа ночи линкор был приведен в полную боевую готовность. На горизонте показался Шпицберген. Сильно похолодало, миновали границу льдов. Над Землей Франца-Иосифа наступал рассвет, и все вокруг светилось алыми и серо-желтыми цветами. В предрассветной мгле виднелись горные вершины, а белые ледники простирались до серой воды. Вся усталость и напряжение куда-то разом исчезли. Я сидел рядом с капитаном в штурманской рубке. Каждое новое боевое задание буквально окрыляло его. Мы поговорили о предстоящем походе, о его смысле и бессмыслице, о том, что он может нам принести, и о том, как лучше защититься от неприятеля. Затем долго беседовали о немецком языке, о его богатстве и наших скудных возможностях в его использовании. Световые представления в утреннем небе стали такими необычными, так что даже вахтенные разразились возгласами удивления.
В 4 часа началось. Мы застопорили ход, перешли в режим для наблюдения за целью, эсминцы открыли огонь, чтобы прикрыть переправляемые на берег десантные отряды. Затем мы наблюдали за вражеской контратакой на наши эсминцы. Их едва не заставили прекратить высадку, когда открыли огонь береговые зенитные батареи. Сами мы находились вне зоны их досягаемости и вели огонь из орудий средней и тяжелой артиллерии. Наш огонь быстро накрыл огневые точки противника и вызвал сильные разрушения, что, конечно, неудивительно, если учесть калибр снарядов.
В 11 часов операция была закончена, и мы легли на обратный курс. Я навестил наших раненых, один из которых умер, потом отправился к раненным пленным. Теперь снова на вахте. Корабль слегка кренится. Холодная, мрачная и туманная погода дурно на меня влияет. Судя по всему, пока британцы не предприняли никаких контрмер…
Так я попал на Шпицберген, о котором раньше никогда думал, но вовсе не горю желанием увидеть его снова.
На борту линкора «Тирпиц», сентябрь 1943 года
Иногда пытаюсь представить себе наше будущее существование, но всякий раз меня охватывает легкий ужас. Мы будем жить в трудовых лагерях, и каждые четыре недели нам будет разрешено навещать семью в деревне на выходные, с надеждой на то, что через десять лет все снова нормализуется, но тогда подобное раздельное существование станет настолько привычным, что нас уже трудно будет как-то поколебать и мы предпочтем остаться приверженцами старых привычек. По сути, в этой войне последние буржуазные отбросы отправятся к чертям собачьим, и никто не узрит перед собой ничего, кроме социалистической перспективы.
После войны работа по восстановлению разрушенного станет малоприятной как в духовном, так и во внешнем отношении; дни прошлого будут овеяны ореолом славы. В культуре поверхностное сентиментальное кино в виде ревю или оперетт будет выдаваться за реальность, которой больше нет и не будет, потому что ее никогда и не было. В самой жизни будет преобладать голая борьба за существование и бессмысленное стремление к несколько более приятной ее сфере, для которой время, по сути, уже прошло. Она будет реализована в торопливом труде и в попытке построить механизированный мир. Его движущим законом станет принудительный безвозмездный труд.
Вообще, будет трудно вернуться к нормальной жизни после войны, но после бессмысленных разрушений, вызванных воздушными налетами, после того, как многих оторвали от насиженных мест (это после того, как еще раньше они все испытали внутреннее опустошение), такое восстановление придется начинать с нуля. Ясно одно: каким бы ни оказался исход этой войны, она оставит после себя огромную зияющую рану. По сути, никто больше не хозяин собственной судьбы…
На борту линкора «Тирпиц», 11 апреля 1944 года
[После воздушного налета]
Объявили воздушную тревогу, но она показалась какой-то вялой, так что все приняли ее за учебную. Но я все же поднялся ни свет ни заря, злой как черт, не спеша оделся. Мне крупно повезло, потому что, пока я одевался, грохнула первая бомба и уложила вахтенного, который показывал мне, как добраться до рубки. Мы подобрались к железной переборке, открыли люк и стали заносить раненых. Врач погиб сразу, и мне пришлось взять на себя лазарет, и я весь понедельник дотемна занимался ранеными и опознаванием погибших. Я досыта насмотрелся на жуткие, дикие картины страданий и мужество тех, кто их преодолевал. Особенно тяжело приходилось в те моменты, когда кто-нибудь умирал у меня на руках…
От человека мало что остается после смерти: «Ех animatus» (бездыханный) – это слишком мягко сказано, но, по сути, это всего лишь куча плоти и грязи. Отдельные части тела или конечности, все еще соединенные обрывками кожи, – это по-прежнему живое человеческое существо, но сама уникальная личность исчезла, уничтожена, не существует. Человек видит, насколько он ничтожен, а в таких ситуациях замечает, что не в силах предпринять ничего, чтобы как-то повлиять на свою судьбу. Бегство, спешка, попытка куда-то скрыться… все без толку. Это либо случайность, либо действие метафизических сил. Поскольку я верю в последнее, можно призвать их к себе. Страх появляется лишь тогда, когда наступает самоанализ, – тогда, конечно, он сильно наваливается на человека, особенно при таких налетах, ведь мы догадываемся, что нам уготовано. Что ж, этот налет не станет последним…
На борту линкора «Тирпиц», 11 ноября 1944 года
[Последнее письмо за день до потопления судна]
Наверное, то, что мы боремся за проявления коллективизма, – феномен нашего времени, хотя ты справедливо написала, что демократия работает с типом человека, которого не существует. Я лишь считаю, что и в Америке люди в этом отношении более реалистичны и такой тип держат перед собой скорее как идеал, имеющий мало общего с действительностью.
Пока невозможно сказать, как долго продлится этот век коллективизма, но XX век, похоже, прошел под его знаком. Возможно, техника и коллективность соответствуют друг другу, и людям требуется определенное время, чтобы преодолеть младенчество в условиях технизированного мира и подчинить технологию еще и духовно. Прежде всего, кажется, что на этом пути мы не достигли никакого прогресса. И не видно никаких духовных начал для преодоления коллективности, и в бесконечном совершенствовании мы скорее лишь медленно приближаемся к кульминации. В коллективе каждый живет с некоторым удовольствием и энтузиазмом, поскольку избавлен от процесса мышления; в нем наиболее вероятно торжество социальной справедливости, поскольку широкие массы находятся на одном уровне; в нем можно несколько продвинуться вперед, не выделяясь на фоне других. Короче говоря, в нем можно стать вполне счастливым и не обязательно видеть себя как личность – и едва ли как индивидуальность, – в основном лишь как частицу большого часового механизма. Человек весело и беззаботно идет своим путем, и о его индивидуальности напоминают лишь мелкие, личные вопросы. Вряд ли можно отыскать что-либо прекраснее. Если вы полностью честны с собой, вы спокойно дрейфуете в этих водах.