Голландия, 20 октября 1944 года
Как командир отделения я сделался лишним, утратил свое прежнее значение, поскольку от моей роты остались лишь ее командир и еще пять человек. Однако этот участок фронта является одним из самых тяжелых на Западном фронте, какие только можно представить. Противник стремится всеми силами продвинуться за Антверпен и к зиме захватить гавани. Кровь, грохот бомб и снарядов, осколки и пули – это все заставляет меня забыть о жизни. Если у вас больше нет никого, кто бы так же страдал, описывал и чувствовал все это, если ты сидишь, словно забившись в маленьком подвале, и тело пребывает без всякого движения, а глаза не видят перед собой ничего, кроме пламени свечи, тогда ты думаешь, что, должно быть, сходишь с ума, и никаким силами это не скрыть. Но в этом есть и положительный момент: когда мне снова будет позволено думать о моей профессии, тогда я буду знать, что это значит. Я вижу перед собой большие задачи и связываю их с силами порядка, которые должны вступить в действие после этой войны.
Голландия, 21 октября 1944 года
Сейчас сижу за линией фронта, а через пару дней снова отправлюсь в окопы. Здесь все пребывает в каком-то замешательстве, и порой удивительно, почему противник до сих пор медлит и не продвигается вперед. Что меня огорчает, так это невозможность реагировать на все, даже с эстетической точки зрения. Попросту не хватает душевных сил, но если что-то светлое вдруг блеснет внутри, то тут же снова заляпывается кучей грязи. Было бы безумием не замечать, в каких условиях мы здесь воюем. Если бы враг посидел в наших подвалах и окопах и так же, как и мы, не имел возможности даже ночью спокойно покинуть их, он бы, наверное, уже давно сбежал. А мы держимся из последних сил и мучаемся от собственного бессилия. Не знаю, куда двинуться; всего несколько километров отделяет нас от места, где находится противник, где все солдаты кажутся братьями, будь то друг или враг, простой солдат или офицер. Но эти страдания не могут длиться вечно. Родина – это как далекий сон, а вот отчетливый грохот орудий – суровая реальность. Я должен снова получить задание, иначе просто сдохну…
Утрехт, 5 ноября 1944 года
Ты поверишь этому не больше, чем я сам, – мне удалось поиграть на виолончели! На адрес скрипичного мастера наткнулся в одном музыкальном магазине. Он заодно еще и антиквар, но, к сожалению, его самого там не оказалось. На столике в уютной, но не слишком богемной комнате лежали ноты виолончельного концерта, в одном углу стояла очень красивая виолончель, в другом – еще одна, итальянская, 1850 года. Я не понимал, что делаю, как вдруг в моей руке очутился смычок, а пальцы тут же нащупали струны. Поначалу никак не мог настроиться на извлекаемый звук, не знал, как толком начать и где закончить, все-таки это трудно через девять недель разлуки с музыкой. Руки казались такими холодными и твердыми, а в распоряжении у меня было всего минут десять. Но потом оказалось, что прошло целых двадцать, а хозяйка не захотела меня отпускать! Это случилось сегодня, и пусть это послужит хорошим знаком для грядущего!
На Западе, 27 ноября 1944 года
Мы снова на фронте, на этот раз на родине, в районе Ахена, где сейчас идут очень тяжелые бои. Бой в густом подлеске крайне опасен. Вчера в полночь удалось взять двух пленных.
Все-таки искренне надеюсь на то, что после войны политическая обстановка изменится, и я тоже смогу жить в более благоприятных условиях, чем до этой грандиозной войны. Хотелось бы быть одним из безымянных участников великого сообщества тех, кто жертвует всем ради этой войны, чтобы служить будущему, которого не знает, но в которое верит…
Эрнст Юнгер, ученик средней школы, Кирххорст
Родился 1 мая 1926 г. в Лейпциге, погиб 29 ноября 1944 г. в мраморных карьерах Масса близ Каррары
[Данное письмо прошло через тюремную цензуру]
Вильгельмсхафен, 17 февраля 1944 года
[Место содержания под стражей]
Дорогие родители!
Святой отец Эффи только что разыскал меня и рассказал о телефонном разговоре с папой. Тотчас же от доктора Констабеля, члена военного трибунала, я получил дубликат приговора.
К сожалению, выяснилось, что во время чтения обвинительного заключения военный советник Кульман допустил ошибку. В документах следствия отмечено, что мое высказывание о фюрере было сделано не в декабре, а 12 января, то есть тогда, когда такое, в принципе, было возможно. Тем не менее, мне неизвестно, чтобы я когда-либо делал подобное заявление.
Я столкнулся с настоящей загадкой. Не верится, чтобы следователь злонамеренно оклеветал меня, но вероятность непреднамеренного ложного заявления также весьма мала, поскольку речь идет о таком важном деле. Это также подтверждается показаниями Л. и трех других свидетелей, которые не слышали такого высказывания.
Если ваши усилия по отсрочке приговора не увенчались успехом, подайте ходатайство о его отсрочке до окончания войны или о возможности оправдать себя на поле боя. Господин Зидлер получит копию приговора той же почтой, чтобы папа также смог ознакомиться с ним в Берлине.
Вчера получил письмо от папы, в котором он наставлял меня не терять голову. Даже если поначалу это было несколько трудно, сейчас мне все-таки удалось восстановить внутреннее равновесие. Здешний персонал весьма дружелюбен и относится к нам с особым вниманием. Нам позволили поселиться в одной камере и разрешили читать. Это делает содержание под стражей более терпимым. Как ни странно, не испытываю горечи или злости по поводу других, более неприятных вещей. И мое спокойствие зачастую даже имеет оттенок жизнерадостности. В моем положении нужно прежде всего поменьше размышлять, иначе слишком легко впасть в меланхолию.
Но пока что это лишь начало моего пребывания в заключении, которое должно продлиться пять месяцев. Пожалуйста, сообщите мне о том, как папа съездил в Берлин. Можете себе представить, как я этого жду!
Пожалуйста, не слишком волнуйтесь за меня, я как-нибудь переживу это время.
В Италии, 13 ноября 1944 года
Уважаемые родители!
Вчера вечером узнал о своем переводе в передовой отряд к востоку от Болоньи. Нам с Вольфом теперь придется расстаться. Можете представить наше настроение. Мы ведь верили, что сможем вместе оставить этот период жизни позади, но нашему желанию помешал 21-летний командир роты, узнавший о том, что произошло в Вильхельмсхафене. Когда я попросил разрешить нам остаться вместе, он ответил: «Но ты ведь у нас такой оппозиционер и такой самостоятельный, так что, думаю, с легкостью все выдержишь!»
Сегодня вечером мы продолжим путь вместе, а в Вероне придется расстаться. Кто знает, доведется ли еще встретиться!
Через вас Вольф сообщит мне свой адрес. Пожалуйста, пришлите его мне сразу же. Также пришлите мою фотографию на домашний адрес Вольфа, а ту, что прислали его родители, пожалуйста, положите ко мне в стол.
Неизвестно, дойдут ли до вас эти письма, потому что перевал Бреннер подвергается почти ежедневным атакам противника. Некоторые города, такие как Больцано, выглядят просто ужасно и в этом смысле не намного отстают от Ганновера. Здесь, далеко за линией фронта, нам тоже приходится целый день иметь дело с самолетами противника, которые атакуют с бреющего полета. Превосходство союзников в воздухе, судя по всему, очень большое. Как только у меня появится время, я снова дам о себе знать. Мои наилучшие пожелания викарию и его друзьям.
Ноябрь 1944 года
[Последнее письмо]
Дорогие родители!
К этому времени мое письмо от 25-го числа уже дошло до вас. У нас все еще продолжается передышка, но, вероятно, скоро придется снова вступать в бой. Беззаботные дни и здесь подходят к концу. Проводим в карауле до 7 часов вечера. Выход за пределы расположения части запрещен. В последние несколько дней усиливаются жалобы гражданского населения по поводу нашего здесь пребывания. Так что теперь с нетерпением жду первого задания, которое, вероятно, приведет нас в одну из новых горячих точек на Южном фронте.
Несмотря на запрет выходить, попробую раздобыть апельсины, чтобы вы могли насладиться ими на Рождество. К сожалению, как и на моих товарищах, на моем теле уже полным-полно всяких паразитов; каждый вечер устраиваю на них охоту, но поскольку у меня всего лишь один комплект белья, то занятие это представляется довольно иллюзорным…
Если Вольф уже вам написал, пожалуйста, поскорее пришлите мне его адрес; свой я уже передал доктору Зидлеру. Очень скучаю по Вольфу, только сейчас я понимаю, кем он был для меня, – наверное, единственным настоящим другом.
Пожалуйста, положите приложенную фотографию в мой стол, возможно, потом вы также подыщете для нее подходящую рамку.
Сердечно обнимаю,
ваш Эрнст.
О судьбе погибшего автора этих писем сообщает в военном дневнике его отец Эрнст Юнгер.
Ренхард Беккер-Глаух, искусствовед, Бреслау
Родился 6 мая 1916 г. в Бремене, ранен в Курляндии, умер 7 декабря 1944 г. в военном госпитале в Ольбемхау
Россия, 22 октября 1941 года
Тому, кто попадает в водоворот битвы, она крепко вцепляется в грудь, вынимает сердце и меняет на другое, куда больших размеров. В нем теперь для всего есть место – круг родных и близких раскрывается с необычайной силой; родители, братья и сестры, наследники и возлюбленные становятся для вас намного ближе, роднее – они для вас нечто светлое и прекрасное. Все, что иначе утонуло бы под натиском беспредельности, собирается вокруг этого внутреннего центра: товарищи, профессия, отечество, и во всем и вся – наш Господь Бог. Таким образом, именно в этот момент солдат переживает всю полноту и силу Возлюбленного в мире как святой и нерушимый порядок над хаосом.
Вот почему о каждом, кого в бою избрала смерть, можно сказать, что она встретила его в час свершения – независимо от того, какие цели и желания так и остались нереализованными, и независимо от того, как много ему еще наобещала жизнь.