На линии обороны под Франкфуртом-на-Одере/Кюстрин,
27 февраля 1945 года
[Матери]
После долгого перехода по Чехословакии добрался до фронта быстрее, чем думал. Нельзя сказать, что здесь тихо и спокойно. Уже более двенадцати часов мы подвергаемся сильному артиллерийскому обстрелу, причем бьют не спереди, а откуда-то с тыла. Сейчас канонада поутихла, и все потихоньку выползают из своих нор. Такие часы во время обстрелов, как ни странно, иногда бывают довольно приятными. Это единственные моменты отдыха, за исключением считаных часов сна ночью. Именно в такие минуты – в кои-то веки! – я остаюсь наедине с собой и могу спокойно поразмышлять и разобраться в своих душевных переживаниях.
Каждый день думаю о тебе и явственно чувствую, что ты всегда являешься частью моих мыслей и вообще моей жизни. За все то, что я обрел через тебя, не могу отблагодарить иначе, чем продолжая носить все в себе, делая это своим, до тех пор, пока не передам новой, зарождающейся жизни, а она будет потом продолжаться, полная пророчества и силы, так же, как пришла и ко мне…
Рейнхард Гоэс, студент философского факультета, Бреслау
Родился 30 июня 1920 г. в Гёппингене, пропал без вести в 1945 г. во время обороны Бреслау
Между Минском и Москвой, 23 июля 1941 года
Ты ведь знаешь, как я люблю жизнь, музыку, архитектуру, живопись, скульптуру, людей, их любовь и страдания, их философию, мой народ, его традиции и его великих представителей; ты знаешь, что по жизни я иду с ясной головой, открытыми глазами и пытливой душой.
Но ближе всего к этой жизни я чувствую себя, когда смерть в самом худшем своем проявлении крушит все вокруг, – нет, это звучит слишком двусмысленно. Выражусь по-другому: такая опасная жизнь – самая прекрасная и вольная. Когда перед глазами лишь поставленная цель и миссия, страх исчезает, а самых слабых вихрь войны уносит прочь…
Дорогая мама, я знаю: ты сопровождала меня на скользких дорогах Франции, но ты также была со мной, когда я проходил крещение огнем и опасался за свою жизнь. Твои глаза искали звезду на востоке, которая указывала нам путь во время тревожных ночных переходов, твоя рука охлаждала мой горячий лоб, когда я пребывал в отчаянии из-за гибели друга. Ты успокаивала меня через письма, в которых старалась донести, что над всем преходящим стоит нечто вечное.
Да, мой Гёльдерлин, ни одна капля крови за свободу народа не прольется напрасно!
Твои слова не давали мне уснуть на посту.
Твои глаза придавали мне сил и помогли все вытерпеть, когда я в качестве наблюдателя с биноклем находился в самом пекле.
Хочу от всего сердца поблагодарить тебя за это, дорогая мамочка.
Россия, 11 сентября 1941 года
От Л. я слышал, что солдат живет в другом мире и на родине его понять невозможно. Мне всегда казалось, что, отдалившись от родного дома на 2000–3000 километров, я стал лишь ближе к вам…
После новолуния вновь наслаждаемся теплом – совсем как в конце лета, и даже ночи стали бархатными. Цветы, даже осенние, уже давно отцвели, и все вокруг выглядело бы голым и мрачным, если бы не русское небо. Это нечто совсем необычное и величественное. Когда вечером на горизонте солнце бросает свои последние лучи на туманную пелену, когда небо переливается бледно-зелеными и темно-фиолетовыми красками, тогда перед глазами солдата, то и дело вспоминающего о родине, всплывают в дымке странные очертания: Нюрнбергский замок, Берлинский собор, статуя Роланда в Бремене, Бамбергский всадник… потом все расплывается в потоке грез и тоски по дому…
23 ноября 1941 года
Когда я подвожу итоги этой кампании, положительные моменты настолько перевешивают отрицательные, что хочется почти забыть о пережитых тяготах и одиночестве, о пустоте и голоде.
Я стал намного ближе к вам, познал трудности и смерть, понял восхитительную ценность молитвы и веры в Бога.
Но я также научился формировать собственное объективное суждение вопреки всем устремлениям и пропаганде. Я понял, что культура лишь в малой степени является делом разума, человеческого прогресса, но прежде всего – делом сердца, души, подлинного чувства, веры…
Я понял, что свободен лишь тот, кто умеет не только приказывать и командовать другими людьми, но прежде всего – повелевать собой.
Несмотря на все ужасы войны, я открыл для себя вечную божественную справедливость в истории.
И последнее, но не менее важное: вся Германия, ее леса, ручьи и луга, ее соборы, замки и крестьянские дворы стали для меня горячо любимой родиной, – родиной, за которую я несу огромную ответственность…
Центральный участок фронта, Россия,
24 ноября 1943 года
«Вольному воля, спасенному – рай», – сказал мне на прощание мой командир, когда я вызвался вступить в батальон, в котором стал унтер-офицером, а девять месяцев назад – кандидатом в офицеры и который теперь направлялся на фронт в качестве маршевого батальона.
Он прав. И я счастлив, что отправился добровольно. Кроме того, в этом нет никакой заслуги. «У меня никогда не было выбора», – говорил Ницше. Я больше не мог жить во Франции, в мире и сытости, и должен был присоединиться к своим друзьям и братьям на фронте. Возможно, вернуться сюда меня заставил и зов погибших товарищей.
11 ноября, в день Лангемарка, мы выехали из района Бреста, снова пронеслись по прекрасным провинциям Франции, Бельгии и Германии, долгие дни ехали через восточные районы, где кипела работа и шло большое строительство, и, наконец, остановились в небольшом городке к северу от Витебска, откуда два года назад я был отправлен во Францию.
Горжусь тем, что оказался в самом центре сражения… Со вчерашнего дня исполняю обязанности выбывшего из строя командира роты.
Борисов, 5 декабря 1943 года
Сегодня, после долгого перерыва в нашей переписке, хочу попытаться немного успокоить вас. С 30 ноября я медленно двигаюсь в направлении родины, до которой надеюсь добраться к Рождеству, весь в гипсе и бинтах, да вдобавок еще и с температурой. Восемь дней не мог исполнять обязанности командира роты. Когда получил осколок в подмышку, то смог остаться на позиции и продолжать бой. Лишь когда был ранен в голень, вынужден отползти назад, в тыл…
Шарлотта Цеттлер, студентка исторического факультета, Бреслау
Родилась 24 декабря 1920 г. в Хоенлоэнхютте, район Катовице, погибла 17 апреля 1945 г. в результате воздушного налета в Швандорфе
Швандорф, 20 февраля 1945 года
В ближайшие несколько дней заступлю на дежурство в военном госпитале. Сегодня выполнила последние формальности. До сих пор я работала здесь в отделении НСНБ по уходу за беженцами. Я – самая настоящая «квартирная хозяйка» в большом лагере беженцев, присматриваю за помещением в школе, где размещены беженцы. Детей, наверное, даже больше, чем взрослых. Часть поселили здесь, часть отправили дальше. Можно представить, что приходится переживать тем людям. Зачастую это выше человеческих сил. Во время крупных воздушных налетов на железнодорожные вокзалы Дрездена или Хемница многие лишились последнего имущества. Они находятся в пути неделями, теснясь в товарных вагонах, без еды и нормальной постели, без необходимых средств гигиены. А у бедных детей почти сплошь и рядом высокая температура, многие простудились, у многих болит живот, они постоянно плачут, почти все бледные как смерть и ужасно нервные.
Тем не менее удивительно, насколько порядочными, за редчайшими исключениями, остаются эти люди в сложившейся обстановке. Считаю, что немецкий народ постепенно созревает для выполнения своей великой миссии. Но получит ли он еще возможность выполнить ее? И даже если все пойдет из рук вон плохо, все равно будущим поколениям будет передана та Германия, которую невозможно искоренить: та, по которой мы тоскуем и которая то и дело заставляет колотиться наши сердца: «Приветствую тебя, Германия, от всего сердца!» – такое не может куда-то пропасть!
Швандорф, 8 марта 1945 года
Любимый!
От тебя по-прежнему нет никаких известий, а почта доходит до нас очень редко. Приезжай сюда как можно скорее, если это вообще возможно. В ЗАГСе я узнала, что тебе, скорее всего, не понадобится ничего, кроме разрешения на брак, потому что ты не можешь принести документы с места жительства. Напиши мне сразу же, если тебе понадобится что-нибудь еще. Когда приедешь, мы поженимся и станем мужем и женой. Сейчас не стоит усложнять себе жизнь. Я, как бы то ни было, очень хочу ребенка. И теперь ничто не мешает мне учиться. Учеба – это как маленький росточек, олицетворяющий жизнь среди льдов и снегов. А вместе с ребенком я хочу стать одним из инструментов природы, с помощью которых она спокойно говорит нам: «Все продолжается!»
Эрнст Гизер, студент-химик, Берлин
Родился 12 октября 1919 г. в Гейдельберге, погиб 5 моя 1945 г. в Берлине
За погибшего друга
То, что мы выдержали такой удар судьбы, то, что человек вообще способен выдержать такие натиски, – это, пожалуй, вопрос его внутренней сущности, просто разум больше не в состоянии уследить за подобными колебаниями непостижимого маятника. Но тому, кто проникает сквозь маску из железа, крови и огня, война вручает необходимые средства для самопознания и, словно молния в ночи, освещает для него смысл существования.
Ибо все наши знания и проницательность ничто в сравнении с сердцем, а сердце, милый друг, жаждет тебя, твоей близости, твоего присутствия, а не только памяти…
В конце концов, ты уже побыл в непостижимой дали, и что это по сравнению с теми просторами, которые тебе теперь предстоит преодолеть?
Нам недоступна даже твоя могила, чтобы можно было украсить ее цветами родины, – могила, на край которой можем ступить, бросить на нее горсть земли и сказать: «Дорогой мой, мертвые оживают только в мифах, иначе бы мы все как один стояли здесь в длинном ряду, споря о том, кому вознести тебя, а кому остаться здесь».