Только сегодня вновь получил бумагу для письма. Сперва нужно заново научиться писать. Руки пока скованы, пальцы плохо гнутся. Но в остальном, слава Господу, все очень хорошо. Вернулись аппетит и сон. Левой ногой и рукой уже шевелю неплохо. И та и другая были парализованы. Силы постепенно возвращаются. Операция на голове прошла успешно. Врачи – какие же они все-таки замечательные люди! – сами удивляются моей столь быстрой поправке. Со следующим санитарным эшелоном меня отправят на родину, в резервный лазарет. Надеюсь, оттепель продлится, и эшелону ничто не помешает.
Пожалуйста, пока не пишите! Надо подождать!
Ганс-Генрих Людвиг, выпускник средней школы, Берлин
Родился 5 января 1921 г. в берлинском Фронау, 10 декабря 1941 г. тяжело ранен под Тихвином, 11 декабря умер от полученных ранений
18–20 сентября 1941 года
Где мы? Где Ленинград? Где север? Никто толком не знает. Танки нашей дивизии уже готовы к бою. В полдень отправляемся к Ладожскому озеру. Опять дождь, сплошная грязь – просто невообразимо! Ближайшие деревни уже разрушены нашими пикировщиками «Штука». Едем всю ночь. Все словно с цепи сорвались. Дальше нас ждет новый фронт. Правое крыло прикрытия для Ленинграда. Русские войска оказывают сильное давление с востока. К вечеру мы выходим на позицию примерно в 3–4 километрах за линией фронта у Келколово в 25 километрах южнее Шлюссельбурга. Залегли в болоте, а наше орудие почти утонуло…
Строим бункер. Перекидываем и закрепляем балки, возимся в грязи под холодным дождем. Рискуя быть подстреленными, таскаем сено с дальней поляны, и в этот момент туда прорывается полторы сотни русских солдат. Вообще, здесь так красиво, совсем как в Тюрингии. Тоже, как в парке, только без дорожек.
За нами – зенитки. Впервые ночую в землянке – совсем как мой отец в 1914–1918 годах. Приходится часто вспоминать об этом. Но возле огня довольно уютно. Может вот-вот пойти дождь. Спим прямо на связках ручных гранат. Опасно. Мы, как обычно, в авангарде. Основные силы еще не подошли. Слева сильный грохот, стреляют из всего, что можно. Видимо, атакуют русские. С обеих сторон очень активно действует авиация. Наши зенитки хоть куда! А вообще, чьи зенитки бьют – свои или вражеские, – порой и не разобрать. Часто приходится поднимать флаги и пускать желтый дым: подавать сигнал, мол, здесь свои.
16 октября 1941 года
«Голубая дивизия» прорвалась через Волхов. Испанцы! Какие смельчаки! Война до истребления должна в любом случае завершиться к наступлению зимы. И вот она пришла! Очень тяжело. К сожалению, нет почти никакой еды. Завтра и послезавтра, наверное, тоже не будет. По дороге снова видел разные ужасы. Вообще, в последнее время я сделался очень серьезным. Если кто-то умирал у вас на руках, такое происходит непроизвольно.
18–21 октября 1941 года
[Переправа через Волхов у дер. Кузино]
Ясное ледяное небо. Высокая активность русской авиации. Не слишком приятное местечко здесь, у моста. Постоянные заторы. Сгоревшие казармы. Кругом – свежие следы войны. Трупы. Мины. Наконец снова в путь! Кругом все полыхает. Нечего есть… Промерзшие ноги… Вечером вышли на огневую позицию. Ночью опять на тягачи – и вперед! Снова обстрел. Вскоре слезаю с тягача, а после обнаруживаю на сиденье крупный осколок. Но потом все-таки наступает спасительный момент. Вынуждены отдать наше орудие на ремонт и вернуться на позицию средств тяги. Сегодня нам достался на ночлег дощатый сарай с печью и сеном – и мы самые счастливые люди на свете!
Но, получив особое задание, я должен с фельдфебелем и еще одним товарищем выйти на линию фронта для установки связи. Для данной операции характерны внезапные удары и прорывы на улицах и дорогах. И, по возможности, нужно обеспечить надежное боковое охранение с последующим сплошным окружением противника.
Стрелки, окопавшиеся на передовой, произвели на меня большое впечатление, особенно их настрой. Замечательные ребята. Абсолютные фаталисты…
10–12 ноября 1941 года
На рассвете движемся дальше. Идет снег, потом небо проясняется. Район исходного положения для наступления под открытым небом. Вечером – уже на огневой позиции, слава богу, на дороге попался дот. Ночью сильно холодает. Когда стоишь в карауле, впадаешь отчаяние и не знаешь, куда деть продрогшие ноги! Но в нашем большом бункере хорошо, наверное, он предназначался для какого-нибудь комиссара, поскольку там оборудованы железные койки. Как ясно и в то же время сурово и мрачно сияла сегодня на небе Большая Медведица. Она в буквальном смысле олицетворяла наши мысли. В три часа ночи – смена караула. Над головой – звездное небо. Глубокий снег. Теряем много техники. Танки сползают с дорог и замирают. Мы готовы двигаться дальше. Постоянно ходят слухи об отправке в тыл на отдых, но пока все по-прежнему. Настроение хуже некуда. Днем – русские бомбардировщики, ночью – буквально некуда приткнуться. Из еды – замерзший хлеб, колбаса и масло.
19–20 ноября 1941 года
Нынешнее положение едва ли оставляет время для писем, поэтому в орудийном расчете принят такой распорядок: каждый получает в свое распоряжение два часа, в течение которых может ни о чем не беспокоиться, даже если прозвучит приказ открыть огонь.
Русские бросают в бой сибирские и маньчжурские пограничные полки – вероятно, из свежих подкреплений, – которые дерутся очень стойко.
Холодную, промерзшую пищу теперь приходилось всегда оттаивать во рту горячим кофе. Хлеб и колбаса твердые как камень, только представьте себе! Уже несколько дней торчим на укрепленной позиции. Однажды вели огонь на 900 метров, притом очень плотный. Вернулась пехота. Взрывы впереди, слева и справа. Орудия то и дело отказывают, как и во время мировой войны. Несмотря на непогоду, юнцы демонстрируют сверхчеловеческие качества. Перед нами устанавливают орудия, отличная позиция! Из-за холода и обморожения часто не могли спать. Не обращая внимания на русских, разводили костер под открытым небом, иначе просто не выдержать. Человек – существо живучее…
1 декабря 1941 года
Вскоре пришлось покинуть наш замечательный бункер. И перебраться в другое место, где русские атаковали как сумасшедшие. Местность крайне неблагоприятная, кругом густой лес. Снова оказались довольно далеко от артиллерии. До линии фронта оставалось всего 200–300 метров, когда раздался дикий вопль наступающих русских, на что наши ответили своим громогласным «Ура!».
Шли отчаянные бои. То, что приходилось терпеть нашим солдатам, не измерить ничем! А ночью в снегу сидим в засаде… Вы даже не представляете!
Харальд Хенрих, доктор философии, ассистент, Берлин
Родился 25 ноября 1919 г. в Шарлоттенбурге, Берлин, погиб 22 декабря 1941 г. северо-западнее Москвы
На Востоке, понедельник 25 июня 1941 года
[Начало войны в России]
В 3.15 утра наша группа на острие взвода, взвод – на острие роты, а рота – на острие батальона. Этот передовой клин дивизии пересек границу и уже прорвал линию вражеских дзотов. Во второй половине дня мы уже как разведгруппа вступили в непосредственное соприкосновение с противником в одной из деревень. И все это в промежутках между марш-бросками под палящим солнцем и привалами, когда спишь как убитый. К вечеру небо озарилось пламенем от горящих дзотов, часть из которых была уже уничтожена. И еще нас то и дело беспокоила русская артиллерия, однако плотно накрывшись одеялом, я все же смог несколько часов поспать. Выступили с рассветом, но уже ранним утром стояла невыносимая жара. Насколько велик наш багаж, точно не знаю, но к нему добавилось толстое шерстяное одеяло, ящик с боеприпасами, который своим весом мог разозлить кого угодно, и еще злополучный пакет с книгами, которые я вынужден был отослать обратно.
На Востоке, 30 июня 1941 года
Потрясающее впечатление производило на нас отступление армии противника, неустанно крушимой на земле нашими танками, а с воздуха – нашими «Штуками». Вот на обочине зияют огромные воронки от бомб, взрывы которых подбрасывали в воздух и переворачивали самые крупные и тяжелые вражеские танки. Эту армию, застигнутую врасплох нашими бомбардировщиками, теперь добивали наши танки, и на протяжении примерно 25 километров мы наблюдали картины чудовищных разрушений. Помимо примерно двухсот разбитых, сгоревших, перевернутых танков, повсюду развороченные полевые орудия, грузовики, полевые кухни, мотоциклы, зенитки, море стрелкового оружия, касок, всевозможного снаряжения, ящики с боеприпасами и книгами, гранаты, одеяла, шинели, ранцы. Промелькнуло даже фортепиано, несколько радиоприемников, сгоревший автомобиль фронтовых кинооператоров и повсюду… трупы. Особенно ужасны трупы лошадей, истерзанные, вздувшиеся, с выпавшими наружу внутренностями и окровавленными мордами… Жуткую вонь от разлагающихся трупов ветер несет прямо на наши колонны. Самое мрачное впечатление произвела свинья, которая с таким наслаждением вгрызалась в конский труп, что даже у нас возникла уверенность, что конина придется по вкусу и людям, в том числе и мне. Эта свинья точно войдет в классический репертуар моих воспоминаний…
Спали по-прежнему мало. Однажды повезло устроиться в каком-то сарае, а потом нашей группе пришлось заступить в караул, и мы снова всю ночь провалялись на лугу, в мокрой траве. Следующие сутки тоже выдались весьма напряженными, днем – всего несколько часов передышки, вечером – снова марш-бросок. 44 километра! Вдобавок в полночь, во время привала, нас обстреляли, поэтому дальше продвигались, не снимая палец со спускового крючка. Мне еще пришлось тащить 30-фунтовый ящик с патронами, но, слава богу, до стычки с врагом не дошло. Лишь по обочинам полыхали, озаряя ночное небо, танки и баки с горючим… Напряжение от этого наступления с его стремительными бросками было слишком велико, и, когда к рассвету мы преодолели еще только половину этих чертовых 44 километров, я был уже вымотан так, что едва волочил ноги.