«Учись, расти, Костя, а вырастешь — инженером будешь, на завод пойдешь», — вспоминал Костя слова отца.
Проснулся Костя с первыми лучами Солнца. Огляделся и не поверил глазам: на отцовской кровати кто-то лежал.
«Может, это папка ко мне на день рождения приехал?! Вот здорово! Нет, это не папка. Вишь какой человек, ему даже койка коротка, ноги подогнул, и волосы черные, а у папы светлые, такие же, как у меня».
Приподнявшись, Костя увидел гимнастерку с красной звездочкой на рукаве. «Комиссар. Неужели это комиссар Титов — дядя Володя, про которого писал папа? Разбудить?.. Нет, не буду».
Из кухни пахло вкусным. Бабушка уже готовила завтрак.
Костя, легонько ступая, подошел к стулу, на котором лежали гимнастерка, брюки и ремень. Нагнулся. Из кобуры виднелась рукоятка нагана. У Кости даже ноги задрожали. Руки сами потянулись к стулу.
Приятно скрипнули ремни. Перебросив портупею через плечо и приложив кобуру к бедру, Костя подошел к зеркалу. «Эх, если бы еще саблю! Вот были бы именины!»
Отстегнуть клапан и вынуть наган он не решался. Но пальцы сами потянулись к нагану. Сердце трепетно заколотилось…
— Здравствуй, именинник! — вдруг раздался голос с кровати. — Ну и хозяин! Где же ты пропадаешь? Вчера заезжал, в калитку стучал, тебя нет. Оказывается, ты только ночью бываешь…
Костя похолодел и замер на месте. Но, чтобы не выказать испуга, не спеша отвернулся от зеркала.
— А я думал, вы спите… Мне говорили: какой-то всадник к нам подъезжал. Я думал — это не вы.
— Как же не я? Вот видишь, я. Ну, как живешь? — легко поднимаясь с кровати, спросил комиссар.
Костя, будто не слыша вопроса, начал объяснять:
— А я думал — это папка. Проснулся, смотрю…
— Проснулся — и наган на глаза попался. Ну ничего, ничего, смотри.
Костя уже положил кобуру обратно на стул и только теперь почувствовал, как разгорелись у него уши.
— Вас зовут Владимир? — смущенно спросил он.
— Да, Владимир.
— Значит, вы тот самый дядя Володя Титов, про которого писал папка?
«Папа, наверно, письмо прислал? — хотел спросить Костя, но решил повременить: — Нельзя же все сразу. Пусть встанет, умоется, тогда и разузнаю».
— Ну, что ты смутился? Наган можно посмотреть, он разряжен.
Костя начал внимательно разглядывать устройство нагана. Увесистый, он чуть не выпал из рук. Вороненая сталь ребристого барабана переливалась сизыми оттенками.
— А почему у вас наган, а не пистолет?
— Привык я к нему.
— Наган красивее, чем пистолет, — многозначительно заметил Костя.
— Кто тебе так говорил?
— Никто. Так думаю. Я вот знаю: вы батальонный комиссар, раз две шпалы на петлицах и звездочка на рукаве.
— Ух, какой ты молодец! А как закончил учебный год?
— Отличник.
В дверях показалась бабушка.
— Разбудил!.. Я так и знала, что не дашь человеку отдохнуть. Не мог потише, — укоризненно начала она и вдруг увидела у Кости наган. — Ах, батюшки! Брось! Что же это вы, Владимир Григорьевич, позволяете ему такое?
— Ну раз бабушка запрещает, положи и пойдем умываться.
— Идите, идите. Завтрак готов.
Комиссар не стал умываться на кухне, а вышел в огород, к колонке с холодной водой. Костя последовал за ним. Ему сразу понравился этот человек: высокий, сильный, доверчивый.
За завтраком гость преподнес Косте подарок— целую пачку галет. Бабушка угощала приезжего оладьями и пирожками с морковью и все время приговаривала:
— Ешьте, ешьте, Владимир Григорьевич, на фронте-то вам не до пирожков… Как же там Петенька? Как его здоровье? Голодает небось: все сухое да твердое. Желудок у него неладный. Ох, горе!.. Ты бы, Костенька, расспросил про отца, я-то уж надоела с этими расспросами, а все бы слушала и слушала, как там наш Петр Петрович живет.
— Не живет, а воюет, фашистов бьет, — поправил ее Костя.
Из всего того, что рассказал комиссар Титов, Костя понял — фронт придвинулся к Дону, но полк, которым командует его отец, такой крепкий и сильный, что никогда не пропустит врага в Сталинград. Сейчас принимаются срочные меры. Комиссар приезжал на заседание Военного совета и вот теперь торопится в полк сообщить отцу важные решения.
Рассказав об этом, Титов передал Косте письмо.
«Как долго держал, — про себя заметил Костя, принимая письмо, — но я тоже терпеливый».
— От отца, прочти, — сказал комиссар.
— Наверно, папа зовет меня к себе на фронт, — намекнул Костя комиссару, хитровато косясь на бабушку. Но бабушка только вздохнула.
В комнате стало тихо-тихо. И Костя начал читать письмо, в котором все для него было неожиданным. Не веря своим глазам, он перечитал конец письма:
«…Костя, еще раз предупреждаю тебя, что на этой неделе ты вместе с бабушкой должен уехать из Сталинграда. Так надо. Ты же пионер, все понимаешь. Кончится война, и я с вами встречусь. Где остановитесь, немедленно напиши мне. Целую и обнимаю тебя, мой ёршик.
Твой папа».
— Это как же так? — спросил Костя.
— Вот так. До фронта семьдесят километров. Гражданским оставаться в городе не полажено.
— А почему остальных не трогают?
— Через день-два начнут эвакуировать всех.
— Плохо.
— Да, плохо. Но будет лучше, если все эвакуируются немедленно, — сказал комиссар и, подумав, добавил: — Есть приказ.
Бабушка не проронила ни слова. Она только тяжело вздыхала, вытирая фартуком лицо.
За окном послышался топот копыт. Против окна остановился коновод. Комиссар поднялся.
— Это за мной.
Надев ремень, он вынул из сумки горсть патронов и, перебирая их, как орехи, размеренными и точными движениями пальцев зарядил барабан. На прощание комиссар крепко пожал Косте руку, поцеловал его.
— Вот так, Костя, — сказал он, — письмо от отца прими к исполнению.
Бабушка проводила комиссара до калитки. На улице они постояли еще с минуту, о чем-то тихо договариваясь. Но Костя не прислушивался, потупившись, он смотрел в землю. А когда поднял голову, пыль от конских копыт клубилась далеко за городком.
Вскоре коня не стало видно. По степи удалялось только облако пыли. Небо было чистое, и казалось, что это ветер так низко прижал к земле последнее облако и гонит его, одинокое, из одного края в другой.
Костя не мог понять, почему комиссар Титов не рассказал как следует о том, что происходит там, на Дону. Почему последние дни на степных дорогах все чаще появляются большие гурты скота? Гонят и гонят коров, овец, телят — и все к Волге. Неужели на Дону негде пасти скот, неужели там не осталось травы?
На другой день, вглядываясь в даль, Костя заметил, что по степным дорогам двигаются большие обозы и толпы людей. Вскоре они вошли в город, заполнили всю улицу. Костя внимательно смотрел на угрюмых стариков, заплаканных женщин, испуганных девочек и мальчиков, которые прижимались к своим родителям.
«Почему люди так озираются? Или думают, что фашисты могут прорваться сюда?» — с тревогой думал Костя.
День ото дня Костя ждал, что комиссар Титов снова прискачет на своем красивом коне и привезет радостную весть о том, что полк отца погнал фашистов обратно в Германию. «А может, в такой день примчится сам папа? Вот будет здорово! У него, наверное, конь еще красивее, чем у дяди Володи!»
В степной дали все чаще и чаще стали подниматься клубы пыли, Косте казалось, что это отец мчится к нему. В такие минуты большие глаза его искрились и блестели особенно ярко. Но пыль оседала, и Костины глаза тускнели.
Бабушка целыми днями ходила по комнате, перекладывая одну и ту же вещь из угла в угол, и не собиралась эвакуироваться. Костя был этому рад и все приговаривал:
— Зря только с места сорвемся. Наши не пустят фашистов так далеко!
Мальчик глубоко верил в силу Красной Армии, и особенно в непобедимость того полка, которым командовал его отец, майор Пургин.
Но не знал Костя, что фашисты уже форсировали Дон и готовятся проникнуть в Сталинград «на плечах» 62-й армии, перед которой стояла задача оторваться от наступавшего противника и закрепиться на новых, более выгодных позициях. Такими выгодными позициями считался ближний сталинградский обвод с подготовленными оборонительными сооружениями — окопами, рвами, траншеями, блиндажами… Но чтобы выиграть время для выхода на этот рубеж, надо было на пути врага поставить заслон. Заслон должен был принять всю тяжесть вражеского удара, привлечь на себя силы фашистских танковых дивизий и стоять, пусть это обойдется очень дорого, но стоять до тех пор, пока главные силы совершат марш и закрепятся на ближнем сталинградском обводе. Эту задачу мог выполнить не каждый полк. Выбор пал на гвардейцев, которыми командовал отец Кости, майор Пургин.
Полк Пургина вышел из боя под прикрытием артиллерийского огня и остановился в степи перед деревней Большие Россошки. Вначале гвардейцы считали, что им дан короткий дневной привал. Но прошел час, другой, приближались сумерки, а их никто не тревожил.
— Майор Пургин ждет, когда нам в деревне блины напекут и постели приготовят, — сказал долговязый пулеметчик. Он поднялся, чтобы посмотреть, как по той стороне оврага, огибая деревню, проносятся на восток одиночные машины.
— Получишь и блин, и постель от немецких минометчиков, если еще немножко постоишь тут столбом, — одернул его гвардеец Фомин, которого в роте звали по имени и отчеству — Александр Иванович. — Сказано: ждать. Значит, сиди, жди, а если не сидится — ложись, спи, когда надо — разбужу.
Среди пулеметчиков бывший учитель Александр Иванович был самым старшим по возрасту — у него уже выступила седина на висках, а это как бы обязывало его строго, порой излишне придирчиво одергивать младших товарищей и, не считаясь со своей усталостью, по-отцовски охранять их сон и отдых.
Да, неплохо бы вздремнуть часок-другой после тяжелого утреннего боя и марша по знойной степи. Но никто не сомкнул глаз. А когда наступили сумерки, ко