Я столько ждал? О, сколько унижений,
Намёков на отца, смешков! Жена
Наследником однажды престарелым
Меня назвала. Я стерпел. Стерпел!
Но я – запомнил. А быть может, раньше
Всё это началось, когда узнал
От матушки я повесть об измене
Покойницы-жены и друга… Как
Я их любил обоих, Боже правый!
Зачем, зачем она открыла мне
Предсмертной исповеди тайну! Лучше
Мне было бы не знать! А может быть
(Подумать страшно), матушка хотела,
Чтоб я сошёл с ума?! И вот тогда
Она бы от престола отстранила
Меня уже законно… Устоял!
Дождался её смерти. Только больше
Уж не любил, как прежде. Некий червь
Меня всё точит с этих пор. И ныне
Ему я дал название… Ну что ж!
Мне кажется, теперь я понимаю,
Что тень Петра хотела мне сказать.
Сказать словами: «Бедный, бедный Павел!..»
Но хватит слабости! Всё ж император я.
Гроссмейстер ордена великого. Да! Нужно
Монархам письма разослать. Я их
Хочу созвать сюда. И здесь, в России,
Устроить рыцарский турнир. О, я
Прославлю царствие своё делами
Поистине великими! Порок
Искореню, восставлю добродетель,
Дух рыцарства верну.
(Останавливается перед картиной на стене и внимательно её рассматривает.)
Какая всё ж
Ужасная здесь буря! О, искусство
Изобразит страданье, смерть – а нам
Отрада глазу… Да, но он погибнет,
Несчастный парусник! Куда его несёт
Бушующее море?.. Только Богу
Известно одному… А впрочем, мы
Не так же ли несёмся по житейским
Безудержным волнам? Куда? Зачем?
(За дверью возникает нарастающий шум.
Павел вздрагивает, прислушивается. Затем застывает, прижавшись спиной к стене у камина.)
…Но что это за шум? Шаги! Откуда?!
Никто не смеет здесь шуметь!.. Они
Всё ближе… Ближе!.. Чей-то вскрик!.. Измена!
Идут сюда! За мной! Бежать, бежать!.. Куда?
Везде найдут… Не слушаются ноги…
И слишком поздно… Господи, прости!
Нет! Не хочу!
(Смеётся.) Я… спрячусь! Да, я спрячусь!
(Прячется за каминный экран.)
Тсс! Не найдут!.. Я спрячусь, спрячусь я!
И не найдут!.. Невидим я!.. Невидим!
Храни меня, мой замок! Я и ты —
Теперь одно!..
В спальню врываются заговорщики и застывают, не видя Павла. Император медленно поднимается из-за каминного экрана.
…Да будет Твоя воля!
Сцена 6
Кабинет Александра. Александр нервно расхаживает по комнате.
Входит Фон Пален.
ФОН ПАЛЕН
Ваше величество!
АЛЕКСАНДР
Отец… Он умер?
ФОН ПАЛЕН
Да.
Он умер.
АЛЕКСАНДР
Но… Но вы мне обещали,
Что вы его не тронете!
ФОН ПАЛЕН
Увы!
Должны понять вы – только два исхода
Могло быть нынче. Только два – иль вы
Корону получаете (и, к счастью,
Ее вы получили), или же:
Теряете уж всё: свободу, титул,
А может быть, и жизнь свою!
АЛЕКСАНДР
Но вы…
Вы обещали!
ФОН ПАЛЕН
(с досадой)
Да, но я там не был.
Я сразу же проследовал в покои
Её величества. Да-да, охраны ради.
Когда же я вошёл, уже, увы,
Всё совершилось…
АЛЕКСАНДР
Он убит!
ФОН ПАЛЕН
Он умер!
АЛЕКСАНДР
Убит! Убит! И значит, проклят я!
ФОН ПАЛЕН
Он умер. Ради бога, успокойтесь.
На все Господня воля.
АЛЕКСАНДР
Он убит!
И проклят я, и все мои потомки,
Весь наш несчастный род, и вся страна,
Где правят или же сыноубийцы,
Или – убийцы собственных отцов!
Здесь, кажется, сам воздух пахнет кровью
И смертным ужасом!
ФОН ПАЛЕН
(вкрадчиво)
Он умер. Всё прошло.
Всё забывается. Теперь вам надо править.
АЛЕКСАНДР
Нет-нет! Нельзя! Я знаю, что нельзя!
ФОН ПАЛЕН
Необходимо. И пора оставить
Ребячество и сантименты. Да!
С лицом спокойным выйдите к народу
И сами успокойте всех. Пора!
Ступайте царствовать!
Александр, опустив голову, медленно идёт прочь. На полпути голова его постепенно поднимается, шаг становится всё более чётким и уверенным. Он уходит не оборачиваясь.
Сцена 7
Мимо Михайловского замка идут прохожие.
ПЕРВЫЙ
Так, значится, в артель теперь?
ВТОРОЙ
Ну да,
Оно куда сподручнее выходит,
Чем в одиночку… Слышь-ка, а вот ты
Ходил прощаться с государем? Нынче
Пускают всех туда. Так что, ходил?
ПЕРВЫЙ
Ходил (крестится)
Да, царствие небесное…
ВТОРОЙ
Ну что же?
ПЕРВЫЙ
Не нукай – не запряг.
ВТОРОЙ
Да ладно! Что,
Скажи на милость, что же ты там видел?
Ведь говорят… Ну, в общем, знаешь сам.
ПЕРВЫЙ
А! Что видал… Да сапоги и шляпу.
Уж больно быстро гнали…
ВТОРОЙ
Неужель
Покойник в шляпе был? Неблаголепно…
Такого быть не может!
ПЕРВЫЙ
Вот те крест!
Видал, как вот тебя.
ВТОРОЙ
Знать, правду бают,
Что в голове покойника – дыра!
Убили, тоись… Да!
ПЕРВЫЙ
Чего тебе-то?
ВТОРОЙ
А правда ли, что новый государь —
Ну чисто ангел? Бают, мол, свободу
Зараз всем людям выдать обещал.
ПЕРВЫЙ
Свободу?.. Это ж как?
ВТОРОЙ
Да я не знаю…
ПЕРВЫЙ
Не знаешь – так молчи! Видать, тебя
Ещё пороли мало.
ВТОРОЙ
Дык ведь…
ПЕРВЫЙ
Мало!
ВТОРОЙ
И верно.
ПЕРВЫЙ
Значит, выпорют ещё.
ВТОРОЙ
На все есть Божья воля…
ПЕРВЫЙ
Только ты-то
Не лезь её разгадывать, а то
Как кур в ощип и попадёшь!
ВТОРОЙ
(со вздохом)
И правда…
Уходят, продолжая о чём-то беседовать.
Переводы из польской поэзии
Марек Вавжкевич
Спасение
Любимая, мой сон полночный
Прерви, шепнув, что к нашей тверди
Подходит море неумолчно —
Оно прозрачное, как ветер.
Пронизана лучом солёным
Лазурь волны. И я – поверю
И вновь к тебе приникну сонно.
Любимая, коль я до срока
Засну, поведай: снова ночью
Шумит сосна, так одинока
В лесу, в чащобе одиночеств.
Любимая, в неразберихе
Времён и судеб – из былого —
Спаси, укрой за словом тихим
От яви злой и сна дурного.
Скажи мне ты, что от начала
Была везде со мной незримо,
Любови все в себя вмещала,
Жила во всех моих любимых.
Неповторима и мгновенна —
Одна моя ты в целом свете.
Не встречу я во всей Вселенной
Ту, что уже навеки встретил.
Ты дальше всех, и рядом – ты же,
В ночи мне о волне той светлой
Шепни. И море к нам всё ближе,
И от него спасенья нету.
Собиратели осени
В свете туманном со стерни улетают птицы,
Молчаливые, словно им стиснуло горло
Предчувствие холодов. Сквозь щелястые рамы
Ветер сочится и мгла. Еле слышен
Шелест чьих-то шагов.
Это осень —
Долгожданная, неожиданная,
Незаслуженная, как всегда.
Заглядевшись в туманные окна, заслушавшись шелестом,
Собиратели осеней подступающих и ушедших,
Коллекционеры сомнений растущих, надежд увядающих,
Мы время считаем у самых гроздей рябины.
И это уместно в ту пору, когда наконец
Оценены золото, пурпур и бронза. Все краски пред нами,
Достаточно лишь подождать – и рассеется мгла,
Открыв обаянье уже уходящего света,
Глаза распахнув нам, бессильным теперь перед ним.
Столько лет мы не знали его. Сегодня, когда слишком поздно,
Когда сладко в нас проникает реальность былого,
Давайте споём,
Только шёпотом, чтобы мглу не спугнуть,
Чтобы в согласии быть с молчанием птичьим.
Давайте споём
Чужеземную песню забытую
О заледенелом клёне,
О памяти листьев опавших.
Затянем тихонько ту песню
Так,
Как если бы мы говорили о неминуемом будущем.
Недописанные стихи
Ютятся во мне стихи мои недописанные:
Опалённые, скомканные, пучеглазые,
Кто – с перебитой ногою, кто – с шишкою.
Икают, хриплым кашлем заходятся,
Утирают нос рукавом, у печки толкаются —
Неизвестно, чего хотят.
Не уверен в своём отцовстве. Так ли, эдак —
Ложе точно было внебрачным, мать же
Позабыта. Не помню даже
Акт зачатья. Но как-то распознаю их —
По гримасам лиц, жестам рук немытых,
По упёртому в стену мутному взгляду.
Нахожу для них нежности крохи.
Одному
Дам горчичное зёрнышко, капельку водки – другому.
Иного и тряпкою шлёпну.
Но так,
Чтоб не особенно больно.
Знаю: не выйдут в люди
И не дойдут до людей.
Но раз уж они существуют
Неизвестно откуда, зачем —
Ничего не поделаешь!..
Кстати,
Не такое уж это диво
В удивительном нашем мире.
Перо
Сорок лебедей через мой сон пролетали —
Сквозь облака снежно-белые
Над рекою, недвижно текущей.
Я пробудился —
Коснулось лица моего
Изломанное перо.
«Фотография врёт. Моя мама…»
Фотография врёт. Моя мама
Никогда не была такой старой.
Ведь с тех пор,
Как ей исполнилось сорок,
Она
Опережала меня
Лишь на несколько месяцев,
Не считая, конечно,
Мудрости и доброты.
Нынче, почти что семидесятилетний,
Гляжу на маму свою молодую,
Которая старше меня
На одну только смерть
Я, ты, мы
Первое из этих слов
Относится только ко мне.
Второе – к тебе
И ко мне.
Ну а третье к нам не имеет
Ни малейшего отношения.
NN, мужчина лет сорока
Боже ты мой, как же тут всё заселилось,
Как помертвело, как уравновесилось,
Как всё похоже – этот бетон и гранит,
Эти песчаники, мраморы, холмики земляные,
Эти вроде бы кипарисы, туи и тополя,
И этот ветер, рождающий мёртвые шелесты
В жёсткой листве тополиной и в траурных лентах.
Боже ты мой, они окончательно умерли,
Все, как один, одиноки —
На тонком шелку, на полотне перепачканном,
В шуме аппаратуры
И вое сирен запоздалых,
В болтовне проливного дождя,
В рыдании или в молчанье.
У них всё навеки теперь. Узаконено всё
Надписью медной, табличкою жестяною,
По камню – резцом, по воде – тонкой веткой.
И никуда им не деться, нигде им не спрятаться
Перед звоном лопаты, перед святою водой,
Глиной, песком или крестом на дороге.
А этот хитрец и ловкач – как будто мужчина,
Как будто лет сорока? Вот тот, что укрылся
Под литерами NN, словно из алфавита
Знал только их, словно бы не мог себе выбрать
Что-то получше, к примеру XY или MW.
Что утаил он от нас, и что унёс он с собою?
Что и кому он оставил? Нельзя же вот так
Уйти без следа, умереть просто так, для себя лишь,
В недоумении крайнем оставив нас всех.
NN, мужчина, упокой Господь его душу!
Что ж, нынче коснулся его наших душ непокой.
Прохожий, замедли шаги иль задержись на мгновенье,
Разведи руками беспомощно или же – перекрестись,
Заплачь иль засмейся.
Всё выходит едино.
«Тишина. Уже не играют оркестры…»
Тишина. Уже не играют оркестры,
Смолкли даже пластинки. Пускай только вздохи
Порой нарушают,
Ту немоту, что сомкнулась над нами,
Давно утонувшими.
Пусть
Отзовётся однажды струною единственной скрипка —
Так нежно.
И так глубоко. На самом дне улицы.
В Крыму(Волошинский фестиваль)
Утром так трудно вставать. До поздней ночи
Приобщали меня к панславянской идее.
С ней смирились даже грузины с казахами.
Собственно, я ведь не против, хоть потом очень тяжко вставать.
Недалёко, где-нибудь метрах в двухстах,
За рахитичною порослью дышит несмело
Зеленоватое Чёрное море. Если глубже вдохнуть,
Чувствуешь запах водорослей и гнили.
Между ларьков туда можно пройти по дорожке,
В ту пору почти что пустой, и нечаянно встретить
Двух некрасивых девиц в пышных венках
Из едва расцветшего вереска. Спят на ходу.
Должно быть, их тоже приобщали к какой-то идее.
Осень тут не спешит. И сентябрь
Звучит ещё августом. Отзвук
Мягко спадает с облаков белоснежных.
Пополудни под причудливым ясенем
Во дворе рядом с домом Волошина
Гневно гремят из динамиков вирши поэтов,
Убеждённых, что строки их необходимы, как воздух.
Собственно, я ведь не против, хоть это и требует
Большой снисходительности и согласья на то,
Что завтра будет очень тяжко вставать.
Думаю всё же, если б это было бы правдой,
Кто-нибудь написал бы ну хоть один сонет крымский[5].
Но воздух не пахнет сонетом. И только
Истекает ещё одна осень
Бесполезно и неизбежно.
Море стихает и стынет.
Платаны
А те платаны, стерегущие одесскую улицу,
Что сбегает Потёмкинской лестницей к морю,
Неужто они ещё живы?
А улица та с отелем «Червонный»,
По которой никто не ходил, поскольку была для прогулок,
Неужто не сгинула в топоте и в дыму?
А те змеи, совершенно безжалостные,
Безуспешно и вечно оплетающие Лаокоона,
В суете времени неужто же не расплелись?
А магазин тот валютный, где я купил нитку бус
Из янтаря – круглых и ясных, как солнце, —
Неужто же он устоял после всех перемен?
А те янтари – чью шею могли бы украсить
И чью в самом деле украсили? И
Неужто остались лишь бусы?
И всё ж те платаны – вдруг умерли?
Не знаю, хочу ли их видеть,
Не знаю, увижу ли их.
А в этом, однако, есть разница.