Чтоб обратно на чёрную землю пролиться однажды.
Хочешь мира – готовься к войне. И нагрянет война.
И скуластый кочевник, обветренный и пропечённый,
Каменеет в седле и осаживает скакуна,
Прозревая в веках град неведомый, но обречённый.
Домик станционного смотрителя
До булыжного гулкого дна
Выжжен двор золотистым потоком,
И глядит в вышину – глубина
Из колодезя пристальным оком.
– Разрешите водицы набрать?
– Вон колонка, сто метро от силы.
– Извините, такая жара…
– Не положено пить из могилы.
– Из могилы? При чём тут вода?
– В ту войну здесь был лагерь для пленных,
А умерших бросали – сюда.
– Как бросали?
– Да обыкновенно.
Вы зашли бы в музей… А вода —
Так колонка и впрямь за оградой.
Разумеется, чистили. Да…
В стирку – можно, а в пищу – не надо.
Вот как раз – для крылечка: народ…
Натоптали… —
и ворот железный
Застонал, опуская ведро,
Словно душу, в разверстую бездну.
И наполнив скорбями – назад,
В высоту, чтоб над миром, над стоном
Ослепительно и отрешённо
Бездна бездне взглянула в глаза.
«Разворачивают знамя…»
Разворачивают знамя,
Распрямляют поясницы
Люди с явными следами
Вырождения на лицах.
И выплёвывают губы
Зло, а всё же по-холопьи
Перемолотые грубо
Бледных слов сырые хлопья.
То ли небо стало уже,
То ли вход туда – дороже,
То ли это просто в душах
Замутился образ Божий.
Инвалид
Никто не знает, был ли он в Афгане,
В чужих горах глотал чужую пыль,
А может быть, по пьяни и по дряни
Свалился под шальной автомобиль.
Нет разницы… Так будем здравы, братцы!
Нам некогда. Мы, взглядами скользя,
Шагаем по стране, где зарекаться
Ни от сумы, ни от тюрьмы – нельзя.
«Я хочу отдохнуть в романтично-тенистом саду…»
…А у самой дороги – прохладный
И тенистый раскинулся сад.
За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад…
Я хочу отдохнуть в романтично-тенистом саду,
Пусть он будет банально красивый, зачитанно-книжный.
Я пройду, не спеша, между сонных деревьев к пруду
Сквозь сиреневый сумрак, таинственный и неподвижный.
Я хочу отразиться в мерцании тихой воды.
И отмыться от пыли, от едкого чёрного пота,
И поверить, что больше не будет ни зла, ни беды,
И никто не предаст, и никто не предъявит мне счёта.
Но когда наконец я усну в этом дивном саду,
То сквозь шорох листвы, сквозь росистую тонкую проседь
Просочится рассвет, на котором спокойно уйду,
Даже если отпустят грехи и остаться попросят.
«Осколок бутылки, ровно вечность назад…»
Осколок бутылки, ровно вечность назад
Разбитой в одном вполне симпатичном притоне,
Впивается в руку. И, опуская взгляд,
Ты видишь, как время течёт по твоей ладони.
Масштаб исчезает, сжимая в точку века.
Там, где была глубина, становится мелко.
Мгновенья и впрямь свистят и свистят у виска,
Причём в обе стороны. Такая вот перестрелка.
Ты понимаешь: да, без потерь не уйти —
Слишком уж явно сквозит холодок за спиною.
Очень хочется выжить, как ни крути.
Даже если – буквально любой ценою.
И вот тогда, прекратив утомительный счёт
Потенциальных смертей, пролетающих мимо,
Ты распрямляешься – и шагаешь вперёд
Лишь потому, что вперёд идти – необходимо.
«Без обвинений и высоких слов…»
Без обвинений и высоких слов
Мне воронёный ствол упрёт в затылок
Эпоха рынков, нищих стариков,
В кошёлки собираемых бутылок.
Эпоха, где уже не на кресте —
На поручнях промёрзлого трамвая
В раздавленной телами пустоте,
Распяв, тебя сейчас же забывают.
Где, как во сне, без голоса кричать
И погибать в слепом бою без правил,
Где горького безумия печать
На лоб горячий кто-то мне поставил.
Где получувства точат полужизнь,
И та привычно и почти не страшно,
С краёв желтея, медленно кружит
И падает в архив трухой бумажной.
Где время, обращённое в песок,
Сочится, незаметно остывая,
И отбывает слишком долгий срок
Душа – на удивление живая.
«Ты нынче мне приснился. Мы с тобою…»
Ты нынче мне приснился. Мы с тобою
Всё спорили о чём-то. Но о чём?
Никак не вспомнить… Яростным прибоем
Вскипало время за моим плечом
И опадало. И вскипало снова,
И, словно на пустынном берегу,
Со словом беспощадно билось слово,
Не зная милосердия к врагу.
Любые компромиссы отвергая,
Сжигая этот грешный мир дотла,
Мы спорили. И женщина другая
Тебя спокойно к ужину ждала.
Срывая за личиною личину,
Пылая гневом, праведным вполне,
Мы спорили. Спешил другой мужчина
С работы – как всегда – домой. Ко мне.
И тикали часы. Чужие дети
Росли. Горел огонь, текла вода.
И лишь слепые спорили о свете,
Которого не знали никогда.
«А мне говорили: уйдёт любовь…»
Когда уходит любовь – начинается блюз.
А мне говорили: уйдёт любовь —
И сразу начнётся блюз.
Когда навсегда уходит любовь,
Тогда начинается блюз.
И я рифмовала с любовью – кровь,
И с трусом – пиковый туз.
И вот она наконец ушла,
А может быть – умерла.
Не оборачиваясь, ушла,
И где-нибудь умерла.
Я вроде бы слышала всплеск весла —
Такие вот, брат, дела.
И я напряжённо слушаю ночь,
И в ней – чужие шаги.
Слушаю, как замирает ночь,
Вбирая в себя шаги.
И стрелки, пытаясь вырваться прочь,
Описывают круги.
На крыше соседнего дома куст
Поймал ветвями луну.
Чёрный и тихий, как невод, куст
Из неба тянет луну.
А я всё пытаюсь услышать блюз,
Но слышу лишь тишину.
«Вот улица и ты здесь жил когда-то…»
Вот улица и ты здесь жил когда-то.
Вот улица твоя… Как хорошо!
Ничто не сдвинулось ни на вершок —
Всё те ж дворы и той же формы пятна
На тех же стенах. Перезвон трамвая
Всё тот же. Так же пачка сигарет
В моём кармане… Но чего-то нет,
Чего-то, безусловно, не хватает.
Быть может, воробья? Да, воробья,
Который бы купался в этой луже.
Нахальный, звонкий, он здесь очень нужен,
Его уже как будто вижу я.
Два грузчика расслабленно толкают
Тележку. С приговоркой «ё-моё»,
С невнятным матюгом в небытиё
Они за поворотом исчезают.
Вот битое стекло. Я отражаюсь
В осколках и, взглянув из-под ресниц,
Мелькаю тенью среди спин и лиц
И в каждой подворотне растворяюсь.
Мне здесь не страшно. Этот мир – он мой,
Со мною ничего в нём не случится.
Вот улица, она давно мне снится,
Вот боль моя, она всегда со мной.
«В ушедшем и несбывшемся, в небывшем…»
В ушедшем и несбывшемся, в небывшем
Простишь ли мне
Мелодию, которую мы слышим
Ещё во сне,
На полустанках, станциях, причалах
В последний час —
Мелодию, которая звучала,
Но не для нас,
Сквозь суету базара и вокзала,
Сквозь плеск весла —
Мелодию, которая спасала,
Но не спасла.
Простишь ли звук негромкий и несмелый
И, может быть,
Ещё простишь мне то, что я сумела
Тебя простить.
«Ветер – безумный дворник…»
Ветер – безумный дворник,
Беглый, хмельной острожник,
Всех чердаков затворник,
Вечно слепой художник.
Брови нахмурит гневно,
Спрячет смешок лукавый…
Взмахи метлы – налево,
Взмах топора – направо.
Шлёпая мокрой кистью,
Тонко рисуя тушью,
Ветер подхватит листья,
Ветер подхватит души.
И закружит незряче
Улицей, переулком
По-стариковски плача
У подворотни гулкой.
Дуя в свирель напевно,
Лязгая жестью ржавой…
Душу мою – налево,
Душу твою – направо.
«Пёс пролаял зло и сипло…»
Пёс пролаял зло и сипло
И умолк. Ты крепко спишь.
Друг мой, друг мой, полночь сыплет
В закрома сухую тишь.