— Не мучайся так, — заметила она. — Видишь, я ничего от тебя не скрываю. Я решила поговорить с тобой о письме и сделала это… Верь мне, дорогой…
Казалось, мои «мучения» не только вызывали у нее тревогу, но и доставляли ей удовольствие. Я лег, и она прижалась ко мне в каком-то, как мне показалось, неискреннем порыве. Я сомневался во всем, даже в себе, и эта ночь вызывала в моем воображении бесчисленный поток мрачных воспоминаний.
Проснувшись на следующее утро, я увидел, что Моника уже ушла. Разговор с нею оставил в моем сознании какой-то след, которого не рассеял недавний сон. Я пошарил рукой, заглянул в ящик и увидел только разные безделушки, маникюрные ножницы, трубочку с аспирином… Очевидно, Моника уничтожила письмо.
Я встал, не одеваясь, подошел к окну и посмотрел на высоты Алжира, на его холмы, где среди зелени знать строила себе красивые виллы. С уже раскаленного добела неба медленно сыпалась меловая пыль. Она покрывала террасы, купола Главного почтамта, листву Ботанического сада, раскинувшегося возле дремлющего моря. «Я одобрил бы человека, который убил бы Альмаро». Вчера я сказал эту фразу другому человеку, в самом деле сказал. Я умылся, торопливо оделся. Простыня, залитая потоком солнца, врывающимся в окно, ослепительно белела в том самом месте, где еще совсем недавно лежала Моника.
Потом я добрался до своего дома, воспользовавшись одним из тех трамваев с автоматически закрывающимися дверями, в которые не прыгнешь и с которых не соскочишь на ходу. Я их терпеть не мог. В этих трамваях, особенно если не удавалось сесть у окна, я всегда испытывал какое-то гнетущее чувство, будто попал в ловушку.
Догадавшись, что я дома, Флавия не замедлила явиться. Ее горшочек все еще стоял на столе, и от него несло кислятиной.
— Хе, да ты нынче не ночевал дома! — заметила старуха.
— Разве это впервой?
— Я хочу сказать, что ты не прикладывал сегодня ночью мазь.
— Да, не прикладывал. Впрочем, мне уже лучше.
И, слегка оттянув щеку, я потрогал кожу пальцем.
— А ты не вернешься на работу?
— Вам нечего об этом беспокоиться.
Она стояла рядом и в упор разглядывала меня. Ее тусклые, запавшие глаза смотрели на меня из глубины коричневатых орбит с таким выражением, что я был уверен: старуха разгадала мой замысел. Она знала: я хочу разделаться с Альмаро. Так мы стояли несколько секунд, внимательно глядя друг на друга. Потом я сказал себе, что становлюсь настоящим идиотом и что с возрастом у Флавии появляются странности.
Пока я снимал куртку, она направилась к двери, сохраняя на лице то хитроватое выражение всезнайки, которое всегда возмущало меня. Я растянулся на кровати. Голова горела. В окно заглядывало солнце, отчаянно жужжали мухи, колотясь о стекла.
В дверь постучали. Я подумал, что это опять Фернандес, и, не торопясь, открыл.
Передо мной стояла дама.
Она спросила, действительно ли я Смайл бен Лахдар, сын старого торговца с улицы Тролар. Я попросил ее войти. Я был очень заинтригован. Мне показалось, что я знаю эту даму. Но где я мог встречать ее? И почему она пришла ко мне?
Она села и начала снимать перчатки. Это заняло немало времени. С любопытством, нимало не смущаясь, она осмотрела мою комнату. Это была женщина лет сорока, довольно красивая, в темном костюме, в блузке с белым кружевным воротничком, образующим жабо, на котором сверкала громоздкая и, как мне показалось, золотая брошь. Из-под полей маленькой круглой шляпки виднелось худое лицо со слегка горбатым носом и прекрасными, умело подведенными черными глазами.
Я не сел и, стоя напротив нее, ждал, пока она соизволит объяснить, чего хочет от меня. Я не отличался большим терпением, но старался быть спокойным. Я взглянул на ее руки. Они были очень тонкие и очень белые, с ярко-розовым лаком на ногтях.
— Я узнала ваш адрес, позвонив по телефону в гараж Моретти, — сказала она, заложив ногу за ногу и глядя на меня без улыбки.
Мне нравился ее немного певучий голос.
Я упорно рылся в памяти, стараясь припомнить, где я мог видеть эту женщину. И вдруг спохватился, что волосы у меня растрепанны, а рубашка на груди расстегнута. Смутившись, я торопливо застегнулся и подобрал пряди волос, падавших мне на щеки.
Чего она хочет? Может быть, это приходящая сестра или дама из какой-нибудь благотворительной организации? Они довольно частые гости в домах бедняков. Но мне нечего у них просить. Мне не нужно милостыни. К черту благодеяния! Ничего не нужно. Никогда! Она также говорила о гараже Моретти. Может быть, ей нужен шофер?
— Я — мадам Альмаро, — многозначительно произнесла она, впиваясь в меня взглядом.
Она, бесспорно, ожидала, что я буду изумлен. Должно быть, у меня было растерянное лицо, потому что она покачала головой, словно говоря: «Да, да, ты не ошибся. Ты правильно расслышал». Мне захотелось избежать ее взгляда, я отошел к окну и, сунув руки в карманы, щурясь от нестерпимо яркого света, льющегося со знойного неба, попытался успокоиться. Я твердил: «Это он послал ее! Какая хитрость кроется за всем этим?» Понемногу удивление сменилось у меня раздражением. Нужно выставить ее отсюда! Вышвырнуть вон! Но мне вовсе не хотелось, чтобы она ушла, так и не сказав, для чего приходила.
Она заговорила у меня за спиной. Не оборачиваясь, я жадно ловил каждое ее слово.
— После того, что произошло вчера вечером, я почла за благо предупредить тебя на будущее… Я пришла, чтобы дать тебе совет…
Вот как! Она бесцеремонно называет меня на «ты». Я чуть было не рассмеялся.
Что таит в себе эта угроза?
Мадам Альмаро продолжала:
— Я с большим уважением относилась к твоей матери. Ты был еще малышом и не помнишь этого… Я часто встречала тебя с ней в лавке твоего отца…
Я ничего не ответил. Меня ничуть не взволновало это упоминание о моей матери, которая умерла, когда мне было едва четыре года. Ведь я совсем ее не знал.
Я и в самом деле ждал совета, ради которого мадам Альмаро пришла ко мне домой.
Наконец она сказала:
— Мой муж очень снисходительно обошелся с тобой, когда ты попался с этими плакатами. Он учел, что ты еще очень молод. А знаешь, чем ты рисковал, если бы тебя передали полиции? Несколько месяцев тюрьмы или концлагеря на юге, а там свирепствует дизентерия, воды нет…
Она говорила теперь более возбужденно, более настойчиво. Но меня так и подмывало обернуться и нагрубить ей. Снисходительность Альмаро? Ах ты, гадина! А этот намек на лагеря…
Я сдержался. Ведь не остановится же она на этом! Интересно, что она еще скажет? Я стиснул зубы. Это помогало мне держать себя в руках. Чтобы не вспылить, я заставил себя внимательно следить за тем, что происходит на улице. Я увидел старого господина, который прогуливал свою собаку. Собака тянула поводок, обнюхивала стены и газовые фонари… Старичок останавливался, ждал, потом зигзагами опять устремлялся за собакой.
Я очень хотел посмотреть, как выглядит сейчас моя гостья, но не хотел оборачиваться. Снисходительный Альмаро? Этот работорговец? И эта женщина еще пользуется его нечисто нажитым богатством! Сообщница! Она — его сообщница!
На тротуаре ребятишки играли в «классики». Вслед за маленькой брюнеткой прошел какой-то молодой человек. Брюнетка, должно быть, студентка. У нее под мышкой — пачка книг и тетрадей. Она знает, что он идет за ней…
Снова послышался голос мадам Альмаро. На сей раз в нем прозвучала некоторая враждебность:
— Что ты делаешь каждый вечер у моей виллы? И почему тебе вздумалось войти в сад? Это сумасбродство. Тебя могли убить. Ну что? Отвечай, зачем это тебе нужно?
Молодой человек догнал брюнетку. Она улыбнулась ему. Теперь они шли рядом. И вместе уходили все дальше и дальше…
— Ты ничего не хочешь отвечать? Уверяю тебя, меня никто сюда не посылал. Муж ничего не знает об этом. Он пришел бы в бешенство, если б узнал… Но я… я видела тебя в тот вечер. И вчера… — Она немного помолчала. — В сущности, мой муж не плохой человек. Но он вспыльчив. И несдержан. Вчера вечером ты сам убедился в этом… — Короткая пауза, словно она надеялась, что я отвечу. — Боюсь, как бы ты не вывел его из себя и не случилось бы беды…
Она боялась!.. Она боялась!.. Шалишь! Я пожал плечами, но не повернулся. Я все так же стоял у окна, весь подобравшись, сунув руки в карманы, стараясь оставаться спокойным.
— Конечно, ты молод, ты не сознаешь всей опасности. И поступаешь необдуманно.
В небе стремительно носились ласточки. Я притворился, будто их полет меня очень заинтересовал. Потом, слегка повернув голову, я спросил:
— Вы узнали меня вчера вечером?
— Да.
— Вас насторожил скрип калитки?
— Да.
— Вы боялись, что я приду?
— Муж говорил мне о тебе. Я знаю, он встретил тебя однажды, когда ты бродил вокруг нашего дома.
Она отвечала твердо, без колебаний, без замешательства.
— Вы ему сказали, что я в саду?
— Да, сказала.
— Он был уже в кабинете?
— Да, он как раз входил туда.
Я замолчал, и она стала оживленно объяснять:
— Я не ожидала, что он так поступит. Он выхватил револьвер, выбежал на балкон… Ты был уже у ограды…
Я помолчал еще несколько секунд. Я колебался — задать ли ей этот вопрос? — но в конце концов спросил, снова повернув к ней голову, чтоб она лучше расслышала:
— Вы чем-нибудь помешали ему стрелять?
Она запротестовала:
— Но я же не знала, что он выстрелит. Мне это и в голову не пришло.
И вот тут-то я повернулся и посмотрел ей прямо в глаза:
— Вот как! Вы знаете, что ваш муж вспыльчив, несдержан. Вы видите, как он бросается вперед с револьвером в руке и после этого заявляете, будто вам и в голову не пришло, что он выстрелит?
Это немного озадачило мадам Альмаро. Она выпрямилась, ресницы у нее дрожали. Потом возбужденно заговорила:
— Но это же вполне естественно! Я увидела тень в саду. Потом узнала тебя. После того, что мне рассказал муж, я была убеждена, что ты придешь, чтобы напасть на него. Я и сейчас в этом убеждена.