Сложность вся в том, что отбитые родители Лики никак не желали принять, что их дочь лишится такого видного жениха. И глаза до последнего закрывали на всякий треш, который творил Быков. Лика пряталась по подружкам, оставалась у Вени в общаге. Открыто с бывшим не конфликтовала и вообще его избегала. До этого вечера...
Девчонка, заметив наш стол, цепенеет. Я на расстоянии вижу, как бледнеют ее щеки и как отчаянно она вцепляется тонкими пальцами в сумку. Даже шаг назад делает, видимо, чтобы скрыться, но Быков уже с грохотом отпихивает свой стул и несется в ее сторону.
— Пиздец, — озвучивает Руслан наше общее настроение за секунду до того, как Бык грубо хватает Лику за плечо и, совершенно не рассчитывая силу, впечатывает ее в стену напротив.
Арсений и Руслан одновременно срываются с места. Я тоже подскакиваю на ноги, но ничего сделать не успеваю. Пока Платонов оттаскивает озверевшего бугая от Лики, Громов прячет девчонку за своей спиной, а сам бросается на Быкова, но тот никак не успокаивается. Резко замахивается, и его кулак пролетает в миллиметрах от лица Арсения, который отскакивает назад, услышав мой крик.
— Да что с тобой не так, Саня? — рычит во весь голос Арсений, изо всех сил толкнув в грудь Быкова, который врезается затылком в стену и стонет. Громов нависает над ним и выглядит сейчас намного более грозным, чем широкоплечий жалкий Бык. Арсений разъярен и явно сдерживает себя, чтобы не разбить брыкающемуся «другу» его плоскую рожу. — Я могу понять твои бухие загулы и дебош, но это — ты меня прости, — этого я понять не могу. Ты же едва плечо ей не вывернул!
Он выдает это с таким надрывом, что мне становится его очень жалко. Ему горько, непонятно, тяжело. Я это чувствую. Я так хорошо его чувствую. Ему больно, потому что сейчас он сам видит — Быков не меняется. Он невменяем. Он может быть его другом, но стал очень и очень плохим человеком. Человеком, который вымещает злость на тех, кто слабее. Человеком, который не приемлет границ и не знает слова нет.
— Гром, я…
— На хуй, Саня. Я просто устал. К Лике подходить не смей. — Потемневший взгляд, залом брови, напряженные желваки — все выдает его внутреннее напряжение. — Услышу — пожалеешь. Думаю, ты понимаешь, что я знаю вещи, которые ты рассказывать миру вряд ли захочешь.
— Блять, брат… — Быков будто в миг трезвеет, глаза бегают от Арса к Русу, цепляются за макушку дрожащей Лики за их спинами.
— Не брат, — безапелляционно говорит Арсений. — Больше нет. Со своим дерьмом теперь разбирайся сам. Но я тебе очень рекомендую — запишись к специалистам. С башкой у тебя явно не все в порядке. Мы уходим.
Арсений и Руслан переглядываются. Вижу, как между ними происходит молчаливый диалог. В конце концов, Платонов кивает. Игнорируя оседающего на пол по стене Быкова, обнимает за плечи Лику и уводит ее прочь из бара.
Скандал, который мог разразиться, оседает вокруг неприятным перешептыванием, но я забываю обо всем, как только ощущаю теплую ладонь Арсения — он переплетает наши пальцы. На друга, к которому теперь смело можно добавлять приставку «бывший», тоже не смотрит.
— Мне жаль, — говорю я тихо, когда мы выходим на улицу, и невольно жмусь к Громову сильнее, чтобы согреть, поддержать, чтобы впитать в себя его боль. Ради него я готова, кажется, на все.
Арсений крепче прижимает меня к себе, тычется носом в макушку и тянет мой запах. Я знаю — это его успокаивает. И заводит. Когда я после душа при нем намазалась тем самым кремом с корицей, он едва не сошел с ума. Гонялся за мной по всей квартире.
— А мне не жаль, Вик. Ничего не жаль, — выплевывает он еще со злостью, но я уверена, что скоро он возьмет себя в руки. — Если бы не он — мы с тобой могли и не пересечься орбитами. А сейчас… Сейчас ему просто пришло время разбираться со своим дерьмом самостоятельно. Он большой мальчик, справится. А нет — так ему папа поможет.
Арсений останавливает взмахом руки проезжающее мимо такси, тянет меня за собой в тепло автомобильного салона, а там, стоит машине тронутся, нежно, горячо и пронзительно медленно целует меня, лаская языком губы и небо.
— И что теперь? — выдыхаю я, смущаясь от покашливания таксиста.
— Да вся жизнь у нас впереди теперь, Булочка. Поехали собирать тебе чемоданы и потом к твоим родителям. А у твоего бати и правда дальний прицел?
Эпилог
Тори
— Может, все же не надо? — кусая губу и бесконечно сомневаясь в том, что мы собираемся сделать, робко шепчу я Арсению.
— Надо, Булочка, надо, — говорит он и подталкивает меня в обход невообразимо длинной очереди к специальному проходу для обладателей экспресс-карт.
Громов прикладывает пропуск, раздается писк, и турникет подсвечивается зеленым. Можно идти, но ноги не идут. Боже, ну зачем я согласилась вообще? Это ведь даже со стороны выглядело смертоубийством, а теперь… да у меня зубы сводит от страха, в чем смысл?
— Давай прокатимся еще раз на тех чашках из «Красавицы и чудовища»? Я обещаю раскрутить тебя так, что ты испугаешься, — тараторю быстро в шаге от кабинок, похожих на капсулы смерти.
— Меня скорее стошнит, малыш. Давай, — он кивает мне за спину, — сажай свою потрясающую задницу в «Феррари» и погнали.
Я почти икаю от волнения, но Громов меня все равно веселит. Прошло больше полугода, а он никак не забудет мою маленькую месть с его рефератом.
— Ты мне всю жизнь это припоминать будешь?
— Ага, до конца. Твоих. Дней. Как раз недолго осталось, — шипит он, издеваясь надо мной и фиксируя на мне удерживающие крепления намертво, но все равно кажется, что недостаточно крепко.
— Ты сволочь, Громов, я тебе этого не прощу.
У меня начинает дрожать губа, а он ловит мой подбородок пальцами и вскидывает брови.
— Мы ведь оба знаем, как ты боишься новых ощущений, — намекает на наши эксперименты в постели. — Но, по-моему, я уже доказал тебе, что мне можно доверять. Обещаю. По итогу тебе ооочень понравится. — Он подмигивает и коротко целует, не позволив распробовать его вкус. — Как всегда, попросишь еще.
— Ни за что, — отрезаю я.
— Где-то я это уже слышал.
В любой другой ситуации я бы продолжила спорить с Арсением, наши споры — это вообще мое любимое занятие. Мы можем спорить с ним до посинения по любому поводу: кто поет песню, какого цвета пиджак был на Бонде в последнем фильме, в какую следующую страну мы поедем. Итог один — все заканчивается жаркими поцелуями или даже больше. Намного больше. Боже, да с Арсением огромную часть моей жизни стал занимать секс, разговоры о сексе и прелюдия к нему. И мне это нравится. Предвкушение близости за бокалом сангрии на берегу Средиземного моря уже похоже на легкую эйфорию.
Которая тотчас развеивается, когда кабинка выезжает на свет, и мне по глазам бьют лучи яркого солнца. Я слепну на мгновение, моргаю быстро-быстро, а потом… Бог мой, а потом я вижу крошечных людей внизу и осознаю, насколько высоко мы забрались. Да это даже не чертовы американские горки! Это какой-то вертикальный предел, блин! Даже со стороны он выглядел безумно, казалось, этому аттракциону не знакомы законы гравитации! Когда мы стояли внизу, посреди «Феррари-парка», которым славится «Порт Авентура» (испанский Диснейленд), я с трудом верила, что эта штука не оторвется от рельсов и не улетит в чертов космос, а сейчас…
— Сень, Арсений! Громов, блин! — я судорожно ищу его руку уже на грани истерики.
— Я здесь. Дыши, Булочка.
Он крепко сжимает мою ладонь, но я не чувствую облегчения.
— Сень, мы умрем. Говорю тебе точно! Это как в «Пункте назначения»!
— Сплюнь ты, дурочка, все будет зашибись.
— Арсений, я тебя люблю, — бормочу без остановки.
— Я тебя тоже, — успокаивает, но мне не успокаивается.
— Просто хочу, чтобы ты знал. Очень люблю. Больше всего на счете. И если мы разобьемся…
— Не разобьемся.
— Я вчера не кончила, — спросите меня, зачем я это говорю, не скажу.
— О как.
— Да, прости, я не знаю, что пошло не так, но мне было очень хорошо, а когда ты спросил… я… я растерялась и…
Скрип рельс пугает меня, и я, вскрикнув, зажмуриваюсь.
— Прости меня, не знаю, зачем это говорю. Мне кажется, мы умрем, и я не хочу тебе врать…
— С этой информацией я буду умирать в муках.
Я не могу повернуть голову, но точно знаю, что Громов по-любому ухмыляется мрачно и с притворным укором в глазах. Он обожает так делать, когда я ляпну какую-то ерунду. Представляю его лицо и даже улыбаюсь, но все мысли разом вылетают из головы, когда кабинка кренится вперед и после секундного замешательства все-таки срывается вниз.
У меня вся жизнь проносится перед глазами. Честно. Это похоже на маленькую смерть, и мне определенно точно не понять, зачем люди толпами лезут сюда по доброй воле. Адреналин? Будто им в простой жизни не чем нервы пощекотать. Это ведь ужасно! У меня мушки разбегаются перед глазами, легкие скручивает спазм, дыхание перекрывает, и ровно секунду свободного падения мое сердце не бьется. Совсем.
— Эй, ты живая? Ви-ка!
Я прихожу в себя и тяжело дышу уже внизу. Судорожно оглядываюсь по сторонам и замечаю, как дети и взрослые с бурными эмоциями и жестами расходятся кто куда. Нахожу глазами Громова и цепляюсь за него, как за якорь, в этом сумасшедшем мире.
— Я… я…
— Пойдем, откачивать тебя мороженым буду.
Мороженое — это хорошо, но мои ноги еще совсем ватные, коленки подгибаются, и я изо всех сил держусь за Арсения, спускаясь по лестнице. Что бы я делала без него? Не оказалась бы здесь? Тоже верно.
— Может, люди любят этот кошмар за послевкусие? — спрашиваю я Громова спустя двадцать минут, поедая второй рожок и окончательно успокоившись благодаря восполненному балансу углеводов. — Как у меня сейчас. Такое блаженство, будто я и правда выжила.
— Может, — он все равно смеется надо мной. Дурак. Любимый. Обожаю.
— Надеюсь, это наше последнее приключение на сегодня?
— На сегодня да, — мы потихоньку идем в сторону выхода через весь парк, на пути встречая джунгли, Дикий Запад, мексиканские мотивы, восточных драконов и даже героев Улицы Сезам. — Но завтра будет новый де