– Да что же это такое, ты собрался прятаться в подсолнухах в этой рубашке? – сетовала за стеной громогласная мама Эрика. – Как я покажу тебя людям?
– Папа редко ходит по магазинам, – пояснил Эрик шепотом. – Но если что-то себе покупает, то никто не заставит его это снять.
– А как твою маму зовут? – так же тихо спросила Кира: она вдруг вспомнила, что даже имя лжесвекрови еще не выяснила.
– Элинар.
Элинар Саакян оказалась не единственным потрясением Киры в этот вечер. Не успела она примоститься на краешек светлого кожаного дивана, – видимо, все Саакяны в вопросах обивки были немного расистами, если судить по машине Эрика, – как из прихожей донеслись шум, смех и высокие женские голоса.
– А вот и девчонки, – Эрик хлопнул себя по коленям, но вместо того, чтобы пойти в прихожую с распростертыми объятиями, плюхнулся рядом с Кирой и по-хозяйски закинул руку ей на плечо.
Она, разумеется, тут же замахнулась локтем, целясь ему под ребра, но он перехватил атаку, прижал к себе и в самое ухо выдохнул:
– Ты же моя невеста. Вот и не забывай.
– Маааам, а Эрик обжимается на твоем любимом диване! – обрушился на Киру пронзительный ябеднический вопль.
Она подняла глаза: в дверях стояла девушка, одетая, пожалуй, еще менее женственно, чем сама Кира.
Серые джинсы с разодранной коленкой. Толстовка. То ли растянутая, то ли просто велика на пару размеров. И черные, шелковистые волосы, скрученные на затылке в какую-то растрепанную фрикадельку.
– Маришечка, я тебя не так воспитывала, – тут же материализовалась из коридора Элинар. – И просила сто раз, у меня новый ковер. Сними, ради бога эти кроссовки.
– Что у нас тут?! – выглянула из-за матери еще одна сестра Эрика.
Точно, двойняшки. И не только по генам, но и по одежде.
– О, привет! – весело улыбнулась вторая. – А ты и есть та самая невеста Эрика? Я – Наринэ!
– А я – Маринэ, – первая протянула руку. – Только не перепутай.
– Кира, – нерешительно вставила Скворцова.
Стянув кеды и аккуратным движением затолкав их под диван, Маринэ уселась рядом с братом, а Наринэ – на стул напротив. Какое-то время они пристально изучали гостью, и когда неловкая пауза начала Киру основательно напрягать, Маринэ заговорила снова. И Кира с какой-то ностальгией вспомнила ту самую неловкую паузу.
– Ты – классная, – вынесла вердикт Маринэ. – Скажи, Нар?
– Ага. Я боялась, он приведет какую-нибудь… – Наринэ вытянула губы уточкой.
– Точно! – поддержала ее сестра. – А ты вроде нормальная.
– Спа… спасибо, – настороженно ответила Кира.
– Так что? Со свадьбой уже решили? – Наринэ скрестила руки на груди.
– Нам, в принципе, все равно, главное – не во время сессии, – пояснила Маринэ, и обе энергично закивали.
Эрик ощутимо напрягся и помрачнел.
– Так, исчезните обе! – рявкнул он. – Марш в комнату!
Кира насторожилась: вот оно. Сейчас она увидит, как в Армении обращаются с женщинами. Даже ее собственный брат не повышал на нее голос. Тумаков отвесить в детстве мог, но за дело. А вот так, чтобы раз – и в комнату…
Но пугалка Эрика на девчонок не произвела никакого впечатления. Наринэ расхохоталась, а Маринэ ласково потрепала брата по щеке.
– Сто лет не видела тебя без бороды, – сказала она, проигнорировав выпад брата, и тут же с горящими глазами уставилась на сестру: – Слушай! А на что спорим, это Кира заставила его побриться?
– Точно! – Наринэ закусила губу. – Признавайся, Эрик, кто тебя побрил?
– Как тебе это удалось?
– Когда он спал?
– Нет, мы же пробовали. Он проснулся. Может, на спор? Я так и знала! – Маринэ просканировала недовольную физиономию Эрика и пришла к верному выводу: – Он проспорил! Надо было цеплять его…
– А ну цыц! – Эрик угрожающе наклонился. – Еще слово, и папа узнает, что царапину на его машине оставил не сосед.
Девочки разом замолчали, а Эрик довольно ухмыльнулся. Однако шантаж спас его ненадолго.
– Так что со свадьбой? – Маринэ, видимо, физически была неспособна долго молчать. – Если в июне сессия, то, значит, в июле?
– С ума сошла?! – перебила ее сестра, прежде чем Кира или Эрик успели открыть рот. – В июле жарко!
– Зато можно на открытом воздухе, – возразила Маринэ.
– Ну и фу, – Наринэ отмахнулась. – Будут торт, цветы, сама посуди. Куча ос! Тем более бабушка Сатеник опять скажет в Ереване. Значит, придется в доме дяди Гарика. Чтобы все гости поместились.
Девушки тарахтели так быстро, что ни Кира, ни Эрик не успевали и слова вставить.
– Не смеши! Проще бабушку сюда привезти!
– А она поедет? Или обидится смертельно. Нет, в Армении лучше в августе. В конце. Инжиры будут, орехи свежие. Тетя Шушаника напечет свои фирменные…
– А тебе бы только поесть! – надулась Маринэ. – Я хочу на открытом воздухе. Чтобы белая арка, цветы… Как в кино… К Кеосаянам даже работница ЗАГСа приезжала. Они все стояли… Слушай, Кира! А можно мы будем подружками невесты?
– Только чур платья не лиловые! А зеленые можно? Нам идет зеленый!
– Нет, ты чокнутая! – Маринэ закинула ногу на ногу. – Какой зеленый? Хочу синий. Или золотой на крайний случай.
– Нет, цвет травы.
– Золотой!
– Кир, так какой лучше?
Кира застыла с полуоткрытым ртом, как выпотрошенная скумбрия. К счастью, от необходимости отвечать ее избавило появление главы семейства. Геворг Саакян являл собой солидность. Так, как ее описывали словари еще с Викторианской эпохи.
Густая шевелюра, брюшко ровно такого размера, чтобы показать, что человек живет сыто, но не плюнул на себя окончательно. Изморозь седины на бачках и щетине, полосатая рубашка, чуть отливающая шелком на отсвет, и шикарные подтяжки. Наверное, итальянские. Сколько Кира ни встречала армян в своей жизни, они все до чертиков обожали все итальянское. Что-то необъяснимо прочное было в союзе этих солнечных народов.
Геворг уселся во главе стола, и Кире почудилось, что вот-вот откуда-нибудь выскочит мальчик-лакей. Барскую картину портило лишь одно: всем своим видом хозяин дома демонстрировал конфликт с рубашкой. Вероятно, маленькая Элинар умудрилась настоять на своем выборе, но теперь ее супруг то и дело неприязненно поводил плечами и одергивал рукава.
– Геворгик, ну что ты вредничаешь, – жена ласково расправила ему воротник. – Ну, посмотри, как тебе хорошо. Девочки, скажите ведь?
Такого разнообразия уменьшительных форм от слова «папа» Кира не слышала никогда. Папочка, папусик, папончик, папулик-джан… Воистину, в словотворчестве двойняшкам Саакян не было равных. Но их старания не пропали даром. Папа Геворг оттаял и раскис, как мацун.
Вот и все? Вот он, идеальный алгоритм общения с армянами? Погладила, похвалила, посюсюкала, разве что за ушком не почесала – и он готов? А с виду такой властный…
– И так всегда, – недовольно шепнул Кире Эрик.
С ним, видимо, вышло как в той басне про осла и болонку. Когда хозяин приласкал комнатную собачку, и следом осел попытался взгромоздиться на колени. Сестрам за ласку все сходило с рук, а Эрику доставалось по-мужски. И теперь, с той самой минуты, как в комнату вихрем ворвались обаятельные близнецы, старший брат прямо-таки источал раздражение.
Едва позволив отцу познакомиться с Кирой, девочки наперебой принялись рассказывать ему про свои университетские дела и клянчить деньги и позволение на какой-то модный концерт. И Кира, которая от дискуссии держалась в стороне, наблюдала, что как только Геворг возмущенно раскрывал рот, чтобы выразить свое несогласие, ему в тарелку падала очередная добавка, а изящная ручка Элинар нежно гладила его запястье. И сразу морщины разглаживались, взгляд теплел, и Саакян-старший, будто нехотя, с ворчанием, все же утвердительно кивал.
Кира попробовала себе представить эту ситуацию в собственной семье. И ничего не вышло. Да, мама прыгала перед отцом на цыпочках, но он только говорил «Молчи, женщина» и делал по-своему. А уж сама Кира никогда бы не стала унижаться до каких-то просьб. Брала – и поступала как хотела. А потом, задрав подбородок, получала свою порцию наказания. У них, скорее, Олегу все позволялось. Как же! Мужик растет! Ну, подумаешь, курил за школой. Делов-то! Папа и сам сызмальства таскал у деда махорку. Так, леща в качестве назидания отвесит, и на том ладно. Киру же тащили через весь двор за ухо, позорили перед родней и вдобавок дали две недели домашнего ареста. Конечно, потом, едва отбыв срок, она направилась прямиком в табачный киоск, на сбережения купила пачку «Тройки» и выкурила всю разом. Потом ее рвало всю ночь, и мама не рискнула сообщить отцу о причине. С тех пор Кира на дух не переносила сигареты, но во всем остальном продолжала поступать назло. Да она бы никогда, ни одному мужчине не позволила с собой поступать так, как поступал ее отец с ней или с мамой.
Это была традиция всего ее рода. Пусть никто не произносил этого вслух, мужики воспринимались как нечто необходимое, но при этом страшно хлопотное. Плохонький, зато свой. Пьет, зато зарплату приносит. Бьет, зато не гуляет. И пусть на публике жены позволяли себе одергивать мужей, как школьников перед линейкой, дома все равно покорно тащили и рассол опохмелиться, и терпеливо переклеивали запачканные обои, и вставали за два часа до работы, чтобы отгладить рубашку и сварить кашу.
В семействе Саакянов все было наоборот. Внешне – покорность, по факту – диктатура матриархата. Да, Элинар выглядела так, будто ее свалит с ног первым же сквозняком. Да, мужа она называла не иначе как «Геворгик». Преданный взгляд, ласковые прикосновения. Но ведь ни одно, даже самое маленькое дело при Кире еще не решилось в его пользу! Его самолюбие тешили, но он спокойно сдавал позиции по всем фронтам.
– Геворгик, а давай поедем в следующие выходные к Карапетянам?
– Я устал. Имею же я право отдохнуть хоть два дня в неделю?
– Ай, Геворгик! Тебе положить еще маминого суджука? Конечно, у Беллы Карапетян свежее, ее брат только приехал из дома. Говорят, прислали орехов нового урожая, Белла будет печь большую пахлаву. И Умик привез, говорят, коньяка. Того, что делает его дедушка Вараз. Но как скажешь, Геворгик, если ты устал…