лючительно нами, то нам будет нелегко… Единственное, что может помешать ему…
— Ясно, — перебил я его. — Кому поручено задание?
— Мне, — в голосе Петра послышалась гордость.
— И что ты намерен делать?
— Стрелять. И чем раньше, тем лучше.
— Ты, Петр, поумерь немного свою воинственность. Раньше обдумать надо… — Меня возмущало его мальчишество. Я считал непростительной глупостью мысль об уничтожении фон ден Баха любой ценой, даже ценой собственной жизни. — Нам не нужны смертники. Генерал ездит только на машине, и стрелять придется, когда он будет садиться в нее или же выходить. Конечно, ты рассчитываешь сделать это на улице Шлесс, у его дома. Но там всегда много людей, и уйти вряд ли удастся. Этот вариант отпадает. Теперь, надеюсь, все ясно?
Петр смотрел на меня неподвижным взглядом:
— А если нет другого выхода? Это задание дано лично мне, и я должен его выполнить.
— С умом выполнить! А выход всегда можно найти, и его надо искать.
— Николай прав, — вмешался в разговор Казимир. — Нам нужно беречь людей. Подполье существует не для того, чтобы только стрелять. Тем более — на авось!
— Здесь время важно, — вспылил Петр. — Пока будем искать выход, весь отряд могут уничтожить.
— Несколько дней ничего не решают. А за это время ты мог бы ознакомиться с обстановкой, разведать все… Да и прописаться в городе тебе надо… — посоветовал Домбровский.
— Легко советовать… Как я пропишусь?
— Ты же имеешь документы. Николай говорил, что их для тебя изготовили в отряде. Если бы еще раздобыть справку, подтверждающую, что твоя семья оставила село из-за партизан, которые постоянно терроризировали ее.
— Справка будет, — предложение Казимира заинтересовало меня. — А что она даст?
— Я познакомлю Петра с шпицлем, и если парень ему понравится, я думаю, тот все устроит в течение нескольких дней.
— Кто он, этот шпицель? — спросил я.
— Это мой сосед, некий Корженевский. Не встречал такой фамилии? Официальный сотрудник немецкой полиции в Ровно. Я его знал еще до войны, мы всегда поддерживали добрососедские отношения. Он, как и я, был шорником. Правда, сейчас несколько зазнался, но если я его попрошу о таком одолжении, думаю, не откажет. Как только представить тебя? — задумался он. — Пожалуй, как сына моего знакомого.
— Доброе утро, пан Корженевский! Давно я вас не видел, — протянул руку Домбровский, заискивающе улыбаясь. Около сорока минут они с Петром поджидали Корженевского, и как только тот появился из-за угла, подхватили ведра и вышли ему навстречу.
— Пан Корженевский, скажите, — вы как-то ближе к властям, — когда наконец прекратятся все эти издевательства? До каких пор бандиты будут безнаказанно мучить людей?
— Какие бандиты? — Корженевский недовольно поморщил нос.
— Ну, вы посмотрите, что делается! Вчера приехал ко мне сын одного знакомого, мы с ним раньше в одном селе жили. Вы послушайте, что он рассказывает! Его заставляли идти в партизаны, грозили убить, если не пойдет. Парень и вынужден был бежать в город. Пан Корженевский, должен же за народ кто-нибудь заступиться! Вот и Петр говорит: «Казимир Иванович, помогите устроиться в городе, нельзя мне в селе жить, убьют». И я верю ему! Жалко парня, а что я могу сделать? У него даже прописки нет. Вы спешите? Давно я вас не видел. Работы, наверное, много. Может, зайдете сегодня вечером, посидим, прежние времена вспомним. Часиков в семь, а?
— Сегодня никак не могу, — Корженевский криво улыбнулся. Ему нравился заискивающий тон соседа. — Сегодня никак, вот завтра вечером зайду. Насчет парня хотите поговорить? Что ж, можно и помочь. Посмотрим, посмотрим…
Лицо Домбровского расплылось в благодарной улыбке:
— Значит, завтра, часиков в семь? Отлично, будем ждать.
Корженевский немного задерживался. Мария поправляла астры в вазе. В честь гостя был накрыт стол. Казимир, прихрамывая, ходил нервно от стола к окну и обратно. Временами поглядывал из-за шторы на дорогу. Петр сидел на диване и придумывал фразы, которые должен был говорить Корженевскому, чтобы понравиться.
— Идет, — с облегчением произнес Казимир, нарушив напряженное молчание в квартире. — Петр, никаких излишеств, понял? Никаких эмоций, двусмысленных реплик. Веди себя скромно, будь совершенно спокоен, старайся реже выходить из комнаты. Ты должен ему понравиться. Постарайся! Ничего! Ничего! Привыкай! — он ободряюще похлопал Петра по плечу и вышел встречать гостя.
Хозяева были необыкновенно гостеприимны, и к тому же их радушие подкреплялось двумя бутылками самогона, торжественно поставленными на средину стола.
Петр старался все время улыбаться гостю. Он не сводил восторженного взгляда с Корженевского, внимал каждому его слову и лишь изредка вставлял: «Да, да, как все верно! Да, да! Совершенно правильно». Это выговаривалось так искренне, что не могло вызвать у гостя ни малейшего подозрения.
Домбровский был очень доволен:
— Пан Корженевский, еще по одной!
Корженевский тоже иногда бросал одобрительные взгляды на Петра, чувствуя, как благоговеет перед ним этот парень.
Разговор шел чинный — о новой власти, о новых порядках, о хозяйственности немцев, их точности и аккуратности, о будущем России и Польши, о том, что некоторая жестокость со стороны тех, кто строит новую жизнь, оправдана нынешним хаосом.
— Да, да, совершенно верно, — поддакивал Петр, — но, по-моему, вы несколько преувеличиваете, пан Корженевский, говоря о жестокости. Это как раз то, чего нам не хватает, к примеру, в борьбе с бандитами…
Корженевский раскраснелся от возбуждения и самогона. По вискам стекали ручейки пота. Он расстегнул воротник мундира.
— Европа поняла великую миссию Гитлера. Дания, Норвегия, Нидерланды, Бельгия почти не оказали сопротивления, я не беру во внимание безумных выходок коммунистов, которые подстрекают народ на самоубийство… Ну что ж, выпьем! За новые времена!
Он опрокинул рюмку и, не поднимая глаз, сказал:
— Нам нужна такая молодежь, которая не хочет довольствоваться малым, которой нужны слава, сила, власть!..
Петр заулыбался.
— А что, есть где прописать? — спросил Корженевский. — Здесь у вас комнатка маленькая.
— Не у нас, пан Корженевский, — поспешил объяснить Казимир. — Не у нас. У чеха Бача. Да вы его знаете, вон во дворе его домик, напротив нас. Мы с ним уже договорились. Он согласен. Я ему сказал: «Пан Бач, парень надежный, хороший. При нашей власти далеко пойдет. Только помочь ему надо. Вы уже не откажите. А опасаться вам нечего. Я за него ручаюсь».
— Тогда ничего сложного нет. Пропишем. А работать где думаешь? Еще не подыскал?
Петр замялся, покраснел.
— Пан Домбровский советует идти в полицию. Я и сам об этом думал, да вот трудно устроиться туда. Поручиться за меня некому.
Корженевский промолчал. Он был осторожен с обещаниями, тем более с поручительством. Но немое восхищение Петра, лесть соседа и робкая угодливость его жены подогревали его самомнение.
— Значит, хочешь идти в полицию? — спросил Корженевский заплетающимся языком. — Боишься, что не возьмут? Возьмут. Если сам Корженевский за это дело берется, значит, возьмут. Полищук — мой старый приятель. Так что, считай, ты в полиции.
— Кто такой Полищук? — заинтересовался Домбровский. — Где-то слышал эту фамилию, а вот где, не помню.
— Полищук? Заместитель коменданта. Комендантом там Зозуля, тоже мой приятель. Сейчас в Берлине. На полгода в школу послали.
— Да-а-а, — протянул Домбровский восхищенно, — каким человеком вы стали, пан Корженевский! Мне ничего больше не надо, только бы вот Петрика устроить туда, где вы работаете. Хороший парень, боюсь, как бы его на неверную дорогу силой не затянули…
— Ну, туда, где я работаю, его, пожалуй, не устроить. — Я — сотрудник криминальной полиции СД, — обвел всех гордым взглядом. — А вот к Полищуку обещаю. А ты знаешь, кто такой Полищук? — Пьяные глаза Корженевского уперлись в Петра. — Бывший прапорщик артиллерии царской армии. Бежал… В Польшу бежал от революции! Не думай, что это так легко — менять родину. Он патриотом был, Россию любил… А Россия при большевиках — это не Россия. Это же… да ладно, он сам тебе скажет. Газированной водой торговал, накопил денег, лошадей купил и бочку. И кем, ты думаешь, он стал? Ну, кем? Кем? А, не знаешь… Золотарем! Бывший прапорщик царской армии уборные чистит! Вот что такое революция! Как она человека скрутила! А теперь! Теперь перед ним каждый дрожит! Вот что такое Гитлер! Золотаря сделал почти комендантом полиции. И где! В столичном городе, хотя и маленьком, но столичном. Шутка ли? Да, новая власть — это же… — Он еще долго говорил о достоинствах немецкой нации, о золотаре Полищуке, о цивилизованной Европе.
Прощаясь с хозяевами около полуночи, Корженевский похлопал Петра по плечу:
— Завтра ко мне. К Полищуку пойдем! Я служу только хорошим хозяевам и пью только хороший самогон. У вас он просто прекрасный. Я, Корженевский, не буду уважать кого попало. Я уважаю сильных, только сильных… Если хочешь стать человеком, сделай это своим принципом. Вот так надо жить, если хочешь быть человеком.
На следующий день Петр Мамонец с Корженевским направились к Полищуку.
— Обожди пока в коридоре, — остановил Петра Корженевский, когда они очутились перед массивной дверью. — Я сперва сам с ним поговорю. — Он без стука, уверенно открыл дверь и вошел в кабинет.
Петр, хотя внешне и держался спокойно, нервничал. Он старался успокоить себя: документы у него были в порядке, Полищук не сможет к ним придраться; протекцию составил ему человек, находящийся в этом ведомстве вне всяких подозрений. Вероятность встречи с теми, кто знал его, очень мала. А если кто с ближайших хуторов поступил служить в полицию, то ничего плохого сказать о нем не мог. Так что все должно быть в порядке. И все же на душу легла какая-то тяжесть, настороженность сковывала мысли. Петр ничего не мог поделать с собой. Прошло минут пять. Он старался снять внутреннее напряжение воспоминаниями, расслабиться… Ожидание тяготило…