Кроме такого практического применения маяк имел и другое: он был звеном, которое крепко связывало нас с товарищами по борьбе. Мы приезжали сюда узнать, как обстоят дела в отряде, который мы называли Большой землей, встретиться с друзьями, от которых во многом зависела наша безопасность. Все это морально помогало нам. Ведь, видя каждый день зверские расправы, чинимые гитлеровцами, «хозяйственные» меры, проводимые фашистами с такой самонадеянностью, будто им здесь жить вечно, слышать их наглый смех, можно было в конце концов усомниться в том, что ты еще можешь что-нибудь изменить. И одному трудно справиться с этим. Но трудно до тех пор, пока тебя не обнимет кто-нибудь из твоих товарищей, радуясь, что ты жив. Тогда сразу пропадают все страхи и сомнения.
Так было и на этот раз. Борис еще издали распростер руки и пробасил:
— Ну здорово, здорово! Вылитый фриц!
Грачев улыбнулся:
— Может, мы в Ровно организуем отдел гестапо из переодетых в немецкую форму партизан? — И взглянул на часы: — Николай, нам пора.
Он отвел Бориса Сухенко в сторону и, передав ему пакет, сказал:
— Лично Медведеву. Поручаю на твою ответственность! И гостей одновременно переправишь в отряд. Принимай.
К нам подошли Мария Степановна и Виктор Акимович, выбравшиеся наконец из машины.
Мы возвращались в Ровно. Я гнал машину на полной скорости, чтобы засветло успеть в город.
— Эта женщина много для меня сделала, — сказал задумчиво Грачев. — Мы в долгу перед ней, перед всей ее семьей, — говорил он, словно размышлял вслух. — Помнишь, Коля, как мы опоздали на хутор? Когда бандиты убили ее сына Николая? Эта семья не раз нам спасала жизнь.
— Как же, все помню, — ответил я.
В памяти всплыла весна 1942 года, когда наша небольшая вооруженная группа, истощенная долгими скитаниями по лесам, преследуемая карателями, вышла на хутор Марии Мамонец. Нам, уставшим, голодным, нужны были хоть час сна и пища. И нам ни в чем не отказали. Мало того, все члены семьи поочередно дежурили во дворе и на дороге, охраняя нас. Ядзя приносила нам продукты…
— И как ты думаешь отдавать этот долг? — спросил Грачев, посмотрев на меня.
— Борьбой за полную победу!
— Да, да, ты прав.
Оставалось минут двадцать до комендантского часа. Мы с Грачевым спешили разойтись, а надо было еще решить вопрос с Марией — женой Петра Мамонца.
— Марии нельзя больше оставаться у Марциняка, — нарушил молчание Грачев. И, подумав, спросил: — Когда она должна рожать?
— Примерно месяца через полтора.
— Ее лучше переправить к Валентину Тайхману, на хутор. Кто этим займется?
— Лучше, если сам Тайхман. Я с ним посоветуюсь.
Через несколько дней к дому № 34 по улице Легионов подъехала подвода, выстланная соломой. На облучке, покрытом разноцветным рядном, сидел парень лет двенадцати с темными, спадающими на глаза волосами. Вытерев рукавом фуфайки нос, мальчик спрыгнул с подводы, по-хозяйски похлопал лошадь по крупу и, внимательно посмотрев на номер дома, оглядевшись вокруг, вошел во двор.
Это был Миша Тайхман, сын члена подпольной группы — Валентина Тайхмана, легализовавшегося по заданию партизан в селе Новый Двор. Теперь мальчик выполнял поручение отца. Тот попросил его перевезти из города тетю с девочкой. Он хорошо запомнил названный отцом адрес.
Вот и наружная лестница, ведущая на второй этаж. Теперь надо постучать и спросить тетю Марию Мамонец.
Дверь открыла какая-то женщина, вытиравшая руки о фартук. Удивленно разглядывая стоявшего у порога паренька, она спросила:
— Тебе кого надо, хлопчик?
— Мне надо видеть тетю Марию Мамонец. Очень срочно.
— Марию? А зачем тебе тетя Мария? — еще больше удивилась женщина.
Но Миша скривился так, что женщина торопливо начала приглашать его в квартиру.
— Ой, да что это я, заходи. Держу гостя на пороге. А ты от кого приехал? — спросила она.
— Я от дяди Коли, с важным поручением, — небрежно проронил Миша. Эту фразу он повторял всю дорогу. Ему хотелось, чтобы она произвела впечатление.
Хозяйка квартиры — а это была Мария Марциняк — остановилась и посмотрела на пришельца внимательно:
— Сразу бы так и сказал. Тебе лет-то сколько? Совсем еще дитя. — И, направляясь к двери, ведущей в соседнюю комнату, позвала: — Манюся, к вам какой-то хлопчик пришел.
— Я сейчас выйду, только оденусь, — донесся слабый женский голос.
Миша так и не ответил на вопрос хозяйки. Какое дело ей, сколько ему лет. Если ему поручили задание, значит, возраст здесь ни при чем. В комнату вошла грузная женщина — глаза покрасневшие, потухшие.
— Тебя как зовут? — спросила она.
— Миша, Миша Тайхман. Вот вам записка от дяди Коли, — он протянул ей свернутый вчетверо лист бумаги.
— О господи, что еще случилось? — она дрожащими руками развернула записку и, медленно шевеля губами, прочла: «Мария Владиславовна! Прошу немедленно отправиться с этим мальчиком. По дороге все узнаете. Ваш кузен Николай».
— Немцы узнали, где я нахожусь! — она прижала руки к груди и испуганными глазами посмотрела на жену Марциняка. — Господи, что будет с вами? За что на вас-то беду накликала?
— Никто ничего не узнал, — с важным видом произнес Миша. — Дядя Коля говорил, будет лучше для вас, если вы к нам на хутор временно переедете. Сейчас здесь очень опасно, — добавил рассудительно. — Так что собирайтесь, пожалуйста, и как можно скорее. Я вас подожду.
Женщины переглянулись и быстро ушли в комнату. На пороге появилась девочка лет трех. Она прижалась к дверному косяку и исподлобья смотрела на Мишу.
— Тебя как зовут? — спросил он девочку. — Ну, чего надулась? Говорить не умеешь, да? — и, немного помолчав, добавил: — Если не будешь говорить не возьму тебя с собой покататься. Вот твоя мама поедет, а ты останешься. А поедем мы к тете, у нее вкусное варенье, — он зажмурился от воображаемого удовольствия и облизал губы.
Девочка с минуту смотрела на него все так же пристально и, вдруг сорвавшись с места, подбежала к нему:
— Меня Владзей зовут. А ты возьмешь меня с собой?
— Ну, вот мы и готовы, — на пороге появились с чемоданом и узлом женщины.
Они успокоились и уже с материнской жалостью смотрели на Мишу.
— А тебе не страшно? — спросила Мария Мамонец у Миши. Сердце ее сжалось от боли за чужого ребенка, который взялся помочь ей в эту трудную минуту.
— Ну что вы, — смутился Миша, — чего бояться! Все будет хорошо, отец сказал.
Мария погладила его по голове:
— Ну, раз отец так сказал, значит, все будет хорошо… Поехали… Узелок возьми, пожалуйста, если тебе не тяжело. Я сейчас, догоню.
«Плакать начнут, — подумал Миша, закрывая за собой дверь и осторожно спускаясь по лестнице. — У них, женщин, всегда так, без слез не могут». Он сморщился, вспомнив, что мама тоже вытирала слезы, когда провожала его сегодня в город. Ему от этого становилось и больно, и радостно. Если мама плачет, значит, боится за него. Значит, рискованное задание ему поручили. И он гордился этим высоким доверием.
— Мишенька, а где ваш хутор находится? Далеко отсюда? — спросила Мария, когда подвода глухими переулками выбралась на Здолбуновское шоссе.
— Нет, не очень. Километров пять надо проехать.
Уже темнело. Сумерки быстро сгущались. Владзя прижималась к маме, пугливо озираясь по сторонам. Миша прикрикнул на лошадей, и они пошли быстрее.
— Нам бы до ночи успеть добраться, пока отец в село Квасилов Чешский не уехал…
— А зачем в село, Мишенька? На ночь-то глядя? — ничего не понимая, забеспокоилась Мария.
— А там безопаснее. Немцы, правда, бывают частенько, зато нет бандитов. Мама говорит, что бандиты боятся в то село приходить. Там железная дорога проходит и шоссе рядом, часто немцы ездят… А на хуторах тихо, вот бандиты и наведываются туда…
— К вам еще не приходили? — спросила Мария.
Миша снисходительно улыбнулся. Неужели эта тетя ничего не знает о том, что останется от хуторов после того, как там побывают бандиты?
— Мы вот уже который вечер всей семьей уходим в Квасилов. Мама и отец очень боятся. А я нет. Что мне бандиты? Я и спрятаться от них могу. И убежать… Я, знаете, как бегаю?.. — он говорил беззаботно, с пренебрежением к тем страхам, которые мучают взрослых.
— И что, каждый вечер уезжаете? — недоверчиво переспросила Мария, инстинктивно прижимая к себе ребенка.
— Ага, каждый вечер, а утром возвращаемся. Отец считает, что лучше уж так помучиться, чем быть убитыми. Он говорит, хорошо, если сразу застрелят, а то, знаете, могут вилами заколоть, и запереть в доме, а дом поджечь. Вот вы не верите, а на одном хуторе, совсем близко от нас, бандиты…
Мария еще крепче прижала к себе дочь и прикрыла ее голову руками, чтобы та ничего не слышала. Сама же она старалась не воспринимать всего того, о чем рассказывал Миша. «Господи, зачем я оставила город?» — думала она.
За этими разговорами они не заметили, как впереди заблестели огоньки.
— Мишенька, скоро уже? — спросила Мария.
— А вот подъезжаем. Сейчас налево свернем. Отец уже, наверное, ожидает меня. Вы с нами поедете в Квасилов?
— Нет, Миша, не поеду. Я очень устала. Куда мне такой ехать? А бандиты, может, и не придут. Мы с дочуркой здесь, на хуторе, переночуем. Кому мы нужны? Правда, Владзя?
Девочка испуганными глазенками глядела вперед, в темноту, и молчала.
Вся семья Тайхманов давно ожидала их прибытия. И когда повозка вкатила во двор, все выбежали из хаты. Они с большим сочувствием отнеслись к Марии и ее дочурке. И тут же распростились с ней. Они уговаривали ее ехать с ними на ночь в село, но она отказалась.
19
Две недели Мария прожила на хуторе. Ночи были тревожные, бессонные. Утром, когда во дворе слышались храп коней и голоса хозяев, выгружавших свои пожитки, она выбегала во двор. Хата наполнялась звонкими голосами детей, и Марии казалось, что нет большего счастья, чем слышать их. Она радовалась, когда они появлялись, и немела от предчувствия беды, когда тишина сковывала все вокруг.