— Ведем бои не на жизнь, а на смерть, — сказал он. — Нам нужны врачи…
Варфоломей не дал ему договорить:
— Я фельдшер…
— Ничего. Фельдшер тоже медик.
— Я никому не хочу помогать. У меня двое маленьких детей, которым еще нужен отец. — Варфоломей говорил твердо и решительно. — Я этой войны не начинал и никому помогать в ней не собираюсь. И прошу раз и навсегда оставить меня в покое.
— Так ли? Никому не помогал? А скажи, хозяин, где сейчас братья твоей жены? А? Только не говори, что не знаешь.
— Я действительно не знаю. Они ведь не живут с нами…
«Где Ровно, а где Луцк, а им и это известно», — подумал он, и что-то дрогнуло внутри.
Незнакомец криво усмехнулся.
— Значит, не хочешь нам помогать? Ну, ладно… Как знаешь… Смотри, как бы потом не пожалел. Только поздно будет… — и с этими словами ушел.
Варфоломей вспоминал этот разговор, вспомнил и то, что слышал о кровавых расправах оуновцев, и все чаще подумывал об оружии. Только оно могло теперь защитить его и его семью. Надо было срочно привезти его.
Но время шло, и никто больше не тревожил Варфоломея. Он начал забывать об угрозах. Но мысль об оружии его не покидала.
Как-то утром он встал раньше обычного, запряг гнедую лошаденку и предупредил Пашуню, что ненадолго едет за город. Она ничего не знала об оружии, а значит, и о цели его поездки.
Володя, увидев, что отец собирается в дорогу, стал и сам собираться. Он считал себя помощником отца, поэтому мужские обязанности в равной степени должны были лечь и на него.
— Володя останется дома, — сказала Пашуня мужу. — Поедешь сам…
Мальчик укоризненно посмотрел на мать.
— Мы только сена наберем и обратно. Володя мне поможет, — заступился за сына Варфоломей и весело подмигнул ему. Мол, уговорим, собирайся!
Пашуня хотела возразить, что сейчас опасно и что она будет волноваться, но почему-то промолчала. Володя, приняв ее молчание за согласие, прыгнул в сани, и лошадь бодрым шагом пошла со двора.
Утро было ясное, со сверкающим снегом. Холодное солнце скользило по снежным заносам. Даль просматривалась как бы сквозь голубоватое мутное стекло. Снег скрипел под полозьями. Гнедая бежала лихо, из ее ноздрей валил пар…
Такого прекрасного утра давно не было. Володя зажмурился. А когда открыл глаза, сани уже свернули с главной дороги на проселочную, на которой вдали кто-то неподвижно стоял.
Петр Мамонец, Ядзя и я возвращались из-под Львова на Волынь. На привале вспомнили о друзьях, о тех, кто помогал нам в Луцке и Ровно. Вспомнили о семье Варфоломея Баранчука. Впереди нас ожидала встреча с этими верными друзьями, уже на освобожденной земле.
Ядзя не поддерживала нашего разговора. Она угрюмо молчала и только под конец сказала:
— Мне приснился сон: Пашуня во всем черном, на плечи черная шаль накинута. Плохой сон… — она покачала головой. — Как бы с ними чего-нибудь не приключилось.
— Подумаешь, сон, — беспечно возразил Петр. — Мало ли что может присниться. Я в сны не верю.
— И я не верю, — сказала Ядзя, — но этот сон предупреждающий. Перед гибелью Николая я его видела так же, как сейчас Пашуню. Матери сказала, она только отмахнулась…
— Ладно, Ядзя. Не будем сейчас об этом, — перебил ее я. — Ну, подумай, что может сейчас с ними случиться? Луцк вот-вот наши освободят. Кто их тронет? Всю войну не трогали, а теперь тем более.
— Но у меня все равно на душе тяжело. Что я с собой могу поделать? Какое-то предчувствие…
Лошаденка бодро продолжала свой бег, приближая путников к человеку, стоявшему неподвижно посредине дороги.
— Папа, чего он стоит? — спросил Володя, не отрывая от человека взгляда.
— Мало ли кто стоит. Вот подъедем и узнаем, — ответил Варфоломей как можно беззаботнее, но сердце его застучало учащенно. Он только сейчас вспомнил об угрозе оуновцев.
Человек стоял не двигаясь. Теперь было ясно: он поджидает их.
— Стой! — крикнул незнакомец и схватил лошадь за удила. — Стой, говорю!
— Что тебе нужно? — спросил Варфоломей спокойно, сдерживая волнение в голосе.
— Не спеши! Увидишь! — человек вскочил в санки и добавил грубо: — Давай в Горку-Полонку! Ну, живо! Чего уставился, красная рожа!
Варфоломей узнал его. Это был учитель, два года тому назад исчезнувший бесследно из села Гончаровки.
Встреча не случайная. Значит, они помнили о нем все это время. Помнили, следили и выжидали, подыскивая удобный случай.
«Если бы не Вова, — думал Варфоломей, — все было бы намного легче. Теперь надо спасать его».
С мыслью, что надо спасать Володю и как можно скорее, пока они не доехали до Горки-Полонки, он кинулся на учителя, сшиб его с санок на придорожный снег. Между ними завязалась борьба.
Варфоломей старался подмять учителя под себя. Наконец ему это удалось. Он ожесточенно вцепился замерзшими руками в горло бандита, но тут раздался выстрел. Тело Варфоломея обмякло.
— Володя, сынок, беги, — прохрипел он.
Мальчик вне себя от страха бросился бежать прочь. Бежал по полю, падал, подымался. Сзади раздавались выстрелы, но неимоверная сила гнала его вперед…
— Стой, гаденыш! Стой! — С каждым шагом крики все приближались.
Володя оглянулся. Его уже догоняли. Он начал петлять, чтобы оторваться от своего преследователя.
— Стой, говорю тебе! А то пристрелю! — последние слова раздались совсем над ухом. Мальчик почувствовал сильный удар и без сознания рухнул на снег.
24
Варфоломей не помнил, сколько времени находился без сознания, но когда очнулся, было уже темно. Он попытался подняться, руки уперлись в холодный земляной пол. Стояла глухая ночь. От раны в животе по всему телу разливалась жгучая боль. Тяжело дыша, Варфоломей попытался приподняться, но тщетно.
Совсем рядом он услыхал стон своего сына. Может почудилось? Он затаил дыхание и прислушался. Стон повторился.
— Володя, сыночек, что с тобой? — спросил Варфоломей слабым прерывистым голосом. Ему никто не ответил. Напрягая силы, он пополз на стон. Наконец его руки наткнулись на детское тельце.
— Вовочка, это я, папа. Скажи что-нибудь, сыночек!
В ответ только стон. Варфоломей принялся осторожно ощупывать тело сына. На лице мальчика, в волосах он нащупал застывшую кровь. Разорвав на себе рубашку, он протер его лицо, перевязал рану и, совершенно обессиленный, потерял сознание.
Когда Варфоломей приходил в себя, он снова растирал озябшее тельце ребенка и снова терял сознание.
Так прошла долгая мучительная ночь.
В щели между досками забрезжил рассвет. Наступило утро.
Варфоломей подполз к двери и прильнул к ней. Сквозь щель ничего не было видно. За дверью под чьими-то шагами поскрипывал снег. Варфоломей нащупал камень и постучал им. Но на стук никто не отозвался. Он постучал громче.
— Чего надо? — раздраженно крикнул кто-то снаружи.
— Откройте… прошу вас, откройте, — умолял Варфоломей.
— Откроют… придет время…
Варфоломей узнал этот голос. «Господи, неужели это пан Сербецкий? — мелькнула мысль. — Значит, есть еще надежда на спасение».
— Пан Сербецкий, подойдите поближе, — попросил он дрожащим от волнения голосом. — Пан Сербецкий, это я, Баранчук… Баранчук Варфоломей. Помогите нам. Выпустите нас…
— Не могу. Они сами знают, что с вами делать.
— Пан Сербецкий, они нас убьют. Христом богом прошу, спасите хоть Володю моего. Он умирает… Отвезите его в город, на Монополеву, 18. Там я живу. Жена отблагодарит вас. Мальчик же ни в чем не виноват. — Он услышал, что шаги удаляются от сарая. — Пан Сербецкий, постойте! Он же ребенок, ну, в чем он может быть виноват?
— Значит, виноват…
— Я вашу скотину спасал, а вы моего ребенка не хотите спасти? Мы же были добрыми соседями… Пан Сербецкий…
— Не могу. Они сами решат, что с вами делать.
— До чего мы дожили! Свой своего предает и убивает, — прошептал Варфоломей.
Вскоре дверь сарая распахнулась, и на пороге показалась чья-то фигура. За ней во дворе толпилась группа вооруженных бандитов. Когда они ввалились в сарай, Варфоломей узнал среди них и того, кто несколько раз приходил вербовать его в банду.
— Ну вот и встретились, — сказал тот, самодовольно усмехаясь. — Только при несколько других обстоятельствах. Ведь я обещал… Мы слово держим…
— Убийцы… — прохрипел Варфоломей.
— Мы убиваем предателей. Предателей Украины. Тех, кто продался большевикам. Ведь брат твоей жены в партизанах, правда? — Бандит ткнул Варфоломея сапогом в бок. — А второго мы убили… Тебя же пытались к делу приобщить… К нашему делу. А ты…
— Вы катюги трусливые, подлые! Кого же вы убиваете?! Вы бешеные собаки! Вы позор Украины! Сволочи!
— Заткнись! — крикнул бандит и замахнулся, чтобы ударить. Но, видно, передумал и обратился к остальным: — Волоките его! — повернулся и вышел из погреба.
Варфоломея и его сына бросили в сани, которые, скрипя полозьями по морозному снегу, выехали со двора.
В дороге Володя пришел в сознание. Он прижимался к отцу, шептал ему что-то на ухо. Но отец не отвечал. Лицо его еще больше посерело.
— Снимай с него скорее сапоги! А то застынет — не стянешь, — пробормотал один из бандитов.
И только по этим словам Володя понял, что отец умирает. Он истошно закричал. Но сильный удар по голове резко оборвал его крик. Мальчик потерял сознание.
Очнулся Володя в незнакомом месте. Его удивила плотная и непроницаемая тишина. Он весь напрягся, надеясь уловить хоть звук, чтобы понять, где он и что с ним. Но тишина заполняла все вокруг.
Володя лежал с широко открытыми глазами, рассматривая шершавый потолок хаты, белую крестьянскую печь, икону в углу, украшенную вышитым полотенцем. А память его продолжала мучительные поиски того конца, на котором она вдруг оборвалась.
…Они ехали с отцом на санях. Солнце и снег ослепляли глаза. Снег скрипел под полозьями, и мороз пощипывал щеки. И от этого радостно становилось на душе. Еще немножко — и будет поле, где в стогах осталось сено. Наберут его полные сани и — домой.