«Схватил мороз рисунок пены…»
Схватил мороз рисунок пены,
Река легла к моим ногам —
Оледенелое стремленье,
Прикованное к берегам.
Душа мгновения просила,
Чтобы, проняв меня насквозь,
Оно над зимнею Россией
Широким звоном пронеслось,
Чтоб неуемный ветер дунул
И, льдами выстелив разбег,
Отозвалась бы многострунно
Система спаянная рек.
Звени, звени! Я буду слушать —
И звуки вскинутся во мне,
Как рыб серебряные души
Со дна — к прорубленной луне.
Обреченная ночь
Обреченная ночь,
Как ты больно
Глаза мне раскрыла!
Нет у памяти взрослой
Текущих потерь.
В сорок третьем году
Эта дверь распахнулась от взрыва,
Но закрыть я ее не могу и теперь.
Ночь нездешней была —
От сигнальных гудков иностранных
До суровых мундиров
За пьяным столом.
Твоя острая грудь
До кощунства невинно и странно
Розовела в соседстве
С нагрудным орлом.
Здесь религия хищников —
Эта еда с полумира.
Целый город воздвигнут
На белом раздолье стола:
Башни банок консервных,
И ядра голландского сыра,
И российские хлебы,
Округлые, как купола.
И так чуток сегодня
Трагический рот офицерский
К дальним взрывам
И к близким губам и плечам.
И бутылка со штопором
В дрожи рейнвейнского блеска —
Как забвенья, неверья
И похоти конусный храм.
Неужели здесь — ты?
Не тебя ль я на площади видел,
Где, спортивного флага
Вонзая в зенит острие,
Над землей первомайской
В живой пирамиде
Пело бронзой античной
Высокое тело твое!
Красоту твою пьют
Европейские тонкие губы.
Легче газа дареного
Взлет заграничной мечты:
Вознесут твое имя
Оркестров горящие трубы,
В пирамиде красавиц
Там станешь вершиною ты.
Но свеча новогодняя
Сгинет последнею вспышкой,
И протянутся пальцы —
Холеные, черные — пять.
Убежит от дверей
Так жестоко прозревший мальчишка,
Но чего-то ему из себя
Никогда не прогнать.
Ты живешь с незлопамятным мужем.
Стал мужчиною мальчик —
Не злой и не добрый на вид.
И средь женского мира
В летучие пестрые души
Сквозь одежды процеженным взглядом
Глядит.
По одной — по любимой —
Другие он трепетно мерит
И порою темнеет
В предчувствии чьих-то потерь,
Словно сердце опять
Просквозило из проклятой двери —
Той, которой ему не закрыть и теперь.
«По щербинам врубленных ступеней…»
По щербинам врубленных
ступеней
Я взошел с тобой на высоту.
Вижу город — белый и весенний,
Слышу гром короткий на мосту.
Шум травы, металла звук
рабочий,
И покой, и вихревой порыв, —
Даль живет, дымится и грохочет,
Свой бессонный двигатель
укрыв.
Самолетик в небо запускают.
Крохотные гонят поезда.
Неуемность острая, людская,
Четкий бег — откуда и куда?
Объясняют пресными словами.
Отвечают гордо и светло.
Люди, люди, с грузными годами
Сколько их по памяти прошло…
Тех я вспомню, этих позабуду.
Ими путь означен навсегда:
По одним я узнаю — откуда,
По другим сверяюсь я — куда.
Родина? Судьба? Моя ли
юность?
Листьями ль забрызганная — ты?..
Все во мне мелькнуло
и вернулось
Напряженным ветром высоты.
«Грязь колеса жадно засосала…»
Грязь колеса жадно засосала,
Из-под шин — ядреная картечь.
О дорога! Здесь машине мало
Лошадиных сил и дружных плеч.
Густо кроют мартовское поле
Злые зерна — черные слова.
Нам, быть может, скажут:
не грешно ли
После них младенцев целовать?..
Ну, еще рывок моторной силы!
Ну, зверейте, мокрые тела!
Ну, родная мать моя Россия,
Жаркая, веселая — пошла!
Нет, земля, дорожное проклятье
Не весне, не полю, не судьбе.
В сердце песней — нежное зачатье,
Как цветочным семенем — в тебе.
И когда в единстве изначальном
Вдруг прорвется эта красота,
Людям изумленное молчанье
Размыкает грешные уста.
«Сосед мой спит…»
Сосед мой спит. Наморщенные грозно,
Застыли как бы в шаге сапоги,
И рукавица электрод морозный
Еще сжимает волею руки.
Еще доспехи, сброшенные с тела,
Порыв движенья жесткого хранят.
Сосед мой спит. Весь мир —
большое дело,
Которым жив он, болен и богат.
Часы с браслетом на запястье дюжем
Минуты века числят наизусть,
И борода — спасение от стужи —
Густа и непокорна, словно Русь…
Грохочет дом, где хлеб и сон мы делим,
И молодая вьюга у дверей
По черному вычерчивает белым
Изгибы человеческих путей.
Они бессмертны — дай им только слиться,
Они сотрутся — лишь разъедини.
И дни простые обретают лица,
И чистый свет кладут на лица дни.
Над полигоном
Летчику Л. Сорокину
Летучий гром — и два крыла за тучей.
Кто ты теперь? Мой отрешенный друг?
Иль в необъятной области созвучий
Всего лишь краткий и суровый звук?
А на земле — истоптанное лето.
Дугой травинку тучный жук пригнул.
А на земле белеют силуэты,
И что-то в них от птиц и от акул.
Чертеж войны… О как он неприемлем!
И, к телу крылья острые прижав,
Ты с высоты бросаешься на землю
С косыми очертаньями держав.
И страшен ты в карающем паденье,
В невольной отрешенности своей
От тишины, от рощи с влажной тенью,
От милой нам беспечности людей.
В колосья гильзы теплые роняя,
Мир охватив хранительным кольцом,
Уходишь ты. Молчит земля родная
И кажет солнцу рваное лицо.
И сгинул жук. Как знак вопроса — стебель.
И стебель стал чувствилищем живым:
Покой ли — призрак? Иль тревога — небыль
В могучем дне, сверкающем над ним?
«Ты отгремела много лет назад…»
Ты отгремела много лет назад.
Но, дав отсрочку тысячам смертей,
Теперь листаешь календарь утрат,
В котором числа скрыты от людей.
Убавят раны счет живым годам,
Сомкнется кругом скорбная семья,
И жертва запоздалая твоя
Уходит к тем, что без отсрочки — там.
И, может быть, поймут еще не все
У обелиска, где суглинок свеж,
Как он глубоко в мирной полосе,
Твой самый тихий гибельный рубеж.
«Еще метет во мне метель…»
Еще метет во мне метель,
Взбивает смертную постель
И причисляет к трупу труп, —
То воем обгорелых труб,
То шорохом бескровных губ —
Та, давняя метель.
Свозили немцев поутру.
Лежачий строй — как на смотру,
И чтобы каждый видеть мог,
Как много пройдено земель,
Сверкают гвозди их сапог,
Упертых в белую метель.
А ты, враждебный им, глядел
На руки талые вдоль тел.
И в тот уже беззлобный миг
Не в покаянии притих,
Но мертвой переклички их
Нарушить не хотел.
Какую боль, какую месть
Ты нес в себе в те дни!
Но здесь
Задумался о чем-то ты
В суровой гордости своей,
Как будто мало было ей
Одной победной правоты.
«А когда глаза открыл…»
А когда глаза открыл,
Сердцу показалось —
От неисчислимых крыл
Небо колыхалось.
Я видение не вдруг
По небу развеял.
Я спросил: Они — на юг?
Иль уже — на север?
Я спросил: — А где я был
От зимы до лета?
Но высокий посвист крыл
Мне не дал ответа.
«В рабочем гвалте, за столом…»
В рабочем гвалте, за столом,
В ночном ли поезде гремящем
Резонно судят о былом
И сдержанно — о настоящем.
И скован этот, скован тот
Одним условием суровым:
Давая мыслям верный ход,
Не выдай их поспешным словом.
Свободный от былого, ты
У настоящего во власти.
Пойми ж без лишней суеты,
Что время — три единых части: