И луна влепилась в лоб кабины,
И легла за плугом борозда.
Взрезывай тяжелые глубины,
Думай, что там было и когда.
Не враждует прах с безгласным прахом,
Где прошли и воды и лучи,
И не глянет в небо черным страхом
Борозда, рожденная в ночи.
И вдали от суетного стана
Вдруг возникнет, как из-под земли,
Скорбная торжественность тумана
В память тех, что раньше здесь прошли.
Пусть они живому не ответят,
Пусть туман, как привиденье, — прочь,
Ты вернешься к людям на рассвете,
Но не тем, каким ушел ты в ночь.
«Мать наклонилась, но век не коснулась…»
Мать наклонилась, но век не коснулась,
Этому, видно, еще не пора.
Сердце, ты в час мой воскресный проснулось —
Нет нам сегодня, нет нам вчера,
Есть только свет — упоительно-щедрый,
Есть глубиной источаемый свет,
Незащищенно колеблясь без ветра,
Он говорит нам: безветрия нет.
Мать, это сходятся в сердце и в доме
Неразделимые прежде и вновь,
Видишь на свет — в темножилой ладони
Чутко и розово движется кровь.
Видишь ли даль, где играют, стремятся,
Бьются о стены и бьют через край,
Реют, в извилинах темных змеятся
Мысли людские… Дай руку. Прощай.
«…Да, я нечасто говорю с тобой…»
Н. Б.
…Да, я нечасто говорю с тобой,
И, кажется, впервые — слишком длинно.
Здесь ветер, долгий, жаркий, полевой,
Идет спокойно ширью всей равнины.
И вот, встречаясь с ветром грудь на грудь,
Себе кажусь я грубым и плечистым.
И я, и он на стане где-нибудь,
Мы оба пахнем, словно трактористы,
Дымком, соляркой, тронутой землей,
Горячей переломанной соломой.
Здесь жизни ход — нагруженный, иной
(И, может статься, чересчур земной),
Чем там, где люди сеют в мире слово,
А пожинают — впрочем, что кому.
Те два посева сравнивать не ново
И не всегда разумно — потому
Давай с тобой доверимся на слово
В стихии — чувству, в остальном — уму,
И даже если все смешает ветер,
Как этой жизни — отдаюсь ему.
«В ковше неотгруженный щебень…»
В ковше неотгруженный щебень,
Как будто случилась беда.
В большой котловине от неба
Глубокой казалась вода.
К холодной и чистой купели
Сходил по уступам мой день,
И грани уступов горели,
Другие — обрезала тень.
Я видел высокую стену,
Что в небо и в воду ушла,
И росчерком — белую пену,
Что ярко к подножью легла.
Я слышал, как звонче и чаще —
Невидимый — камень стучал,
Обрушенный днем уходящим,
За ним он катился в провал.
В паденье ничто не боролось,
Лишь громко зевнула вода, —
И подал призывный свой голос,
И подал я голос тогда.
И грозным иссеченным ликом
Ко мне обернулась стена,
С вниманьем таинственно-диким
Его принимала она.
А голос в пространстве вечернем,
Какою-то силой гоним,
Метался, — огромный, пещерный,
Несходный с ничтожным моим.
И бездна предстала иною:
Я чувствовал близость светил,
Но голос, исторгнутый мною,
Он к предкам моим восходил.
«Черная буря идет по земле…»
Черная буря идет по земле —
Буря с востока.
След твоих губ на мохнатом стекле
Смотрит оттаявшим оком.
Были когда-то и ночи, и дни,
Только и вспомнишь,
Видя, как тьму эту стрелки одни
Делят на полдень и полночь.
Кто там в проталину взглядом проник —
Смелость иль робость?
Чьи это скулы обрезал башлык,
Обледенело коробясь?
Жарко в стекло выдыхает гонец
Мячики пара:
Милая, скоро ли будет конец?
Ждет в седловине отара…
Сбрось-ка тугие наушники прочь!
Зябко и зыбко…
Если прогнозом нельзя, напророчь
Солнце — хотя бы улыбкой…
Только не той — никому и для всех,
Вспыхни другою —
Ляжет к ногам твоим черный мой снег
В оцепененье покоя.
Рассвет
Пройдя сквозь ночь, я встретил рано
Рассвет зимы лицом к лицу.
Рассвет работал — поскрип крана
Шел в тон скрипящему крыльцу.
Над грудой сдвинутого праха,
Как ископаемое сам,
Скелет гигантского жирафа
Явив земле и небесам.
Кран с архаичностью боролся,
Крюком болтая налегке,
А после — пирамиду троса
Неся сохранно на крюке.
От напряженья бледно-синий,
Воздушный с виду в той судьбе,
Стальной пронзительностью линий
Он поражал ее в себе.
А кто там в будке — тот ли, та ли,
Душа ль, в которой — высота?
Душа ль, что рвется, вылетая
Клубочком белым изо рта?
Иль, отрешенный, застекольный,
Мой ближний стерся и умолк,
Чтобы — ни радостно, ни больно,
Чтоб только волю втиснуть в долг?
Молчанье. Кран, как дух рабочий,
Стрелою с хрустом поведя,
Покончил вдруг с застоем ночи,
Напружился — и, погодя…
Не отрывалась, а всплывала
Плита, теряющая вес,
Как, удивленная сначала,
Она недолгий путь свой весь
Чертила вытянуто, странно,
Не отклоняясь ни на пядь:
Она боялась грубой гранью
Рассвет до крови ободрать.
И двуединое подобье
Бетон со спуском обретал:
Неотвратимый — как надгробье,
Торжественный — как пьедестал.
То в профиль, то лицом — при
спуске —
Там, надо мной, горит душа,
На вечность плюнувши по-русски,
Живой минутой дорожа.
А здесь, по русскому присловью:
«Один работай, семь дивись», —
По-русски ртами диво ловят
И головой — то вверх, то вниз.
Железный жест под грузом точен.
Без груза — радостно-широк:
Талант наукой не источен,
Науке дар свободный — впрок.
Жаль, с ним — с безвестным —
я расстанусь.
Да что ему? В пылу труда
Хранит в нас душу безымянность
Надежней славы иногда…
«Сердце, и когда ты застучало…»
Сердце, и когда ты застучало,
В утреннем предчувствии своем,
Знал ли я, что нежное начало
Мне такую муку обещало,
Без которой песни не споем.
И пока хранить умеешь в тайне
До поры и чувство, и слова,
Значит, правда — спутница страданья
И любви взыскательной — жива.
«Пусть гримаса не станет улыбкой…»
Пусть гримаса не станет улыбкой,
Но взлетел твой смычок огневой
Над блокадной оттаявшей скрипкой,
Над ночной многоструйной Невой.
О Нева! Ей в гранитной неволе —
Как вину в запасном хрустале:
Ведь его не пригубит в застолье
Та, что там — в пискаревской земле.
Та, что знала: не быть с нами третьей
Ни тогда, ни теперь средь огней,
Та, что знала: не будет бессмертья,
Но бессмертье заплачет о ней.
«Земля свободна и просторна…»
Земля свободна и просторна,
Земля тепла и глубока,
И перевеянные зерна
Томит предчувствие ростка.
Для праздных глаз — однообразье,
А для меня — на сотни верст
Неразделимость и согласье…
Безвременье
(На мотив старинной казачьей думы)
— Ой, Корнила, Корнила,
Стало дома все немило.
А куда бы мне, Корнила,
Снарядиться в поход?
— Дал бы я совет — на север,
Да все дороги снег завеял,
Не к поре поход затеял —
Добрый конь не пройдет.
— Ой, Корнила, Корнила,
Пропадает даром сила!
Ты отправь меня, Корнила,
Не на север, так на юг.
— А на юге-то, на юге
Прошли черно бури-вьюги —
Конь травы не найдет.
Еще мать нам не велела:
Там идет чума-холера,
Человеческому горю
Нету берега, как морю,
Не ходи ты на юг.
— Эх, Корнила, Корнила,
Мне слова твои немилы, —