Сказка летняя в начале.
Все речные духи вдруг
Собрались в подводном мраке
И глядят на четкий круг,
И на огненные знаки.
И не верят их огню
Замурованные души,
Каждый выпростал клешню
И потрогал. И послушал.
Под прозрачный тонкий щит
Не залезть клешнею черной.
Духи слушают — стучит
Непонятно и упорно.
Выжми воду из косы
Злою маленькой рукою.
Говорил я про часы,
Да сказалось про другое.
Сверху — зыбью облака.
Сверху — солнечная пляска,
Но темна и глубока
Человеческая сказка…
Опусти пред нею щит —
И тогда услышим двое:
Как на дне ее стучит
Что-то светлое, живое.
Одичалою рукой
Отвела дневное прочь,
И лицо твое покоем
Мягко высветлила ночь.
Нет ни правды, ни обмана —
Ты близка и далека.
Сон твой — словно из тумана
Проступившая река.
Все так бережно утопит,
Не взметнет песку со дна,
Лишь невнятный, вольный шепот
Вырывается из сна.
Что в нем дышит —
откровенье?
Иль души веселый бред?
Вечно тайну прячут тени,
Вечно прям и ясен свет.
И, рожденная до речи,
С первым звуком детских губ
Есть под словом человечьим
Неразгаданная глубь.
Не сквозит она всегдашним
В жесте, в очерке лица.
Нам постичь ее — не страшно,
Страшно — вызнать до конца.
Платье — струями косыми.
Ты одна. Земля одна.
Входит луч, прямой и сильный,
В сон укрытого зерна.
И, наивный, тает, тает
Жавороночий восторг…
Как он больно прорастает —
Изогнувшийся росток!
В пласт тяжелый упираясь,
Напрягает острие,
Жизни яростная завязь —
Воскрешение мое!
Пусть над нами свет — однажды,
И однажды — эта мгла,
Лишь родиться б с утром каждым
До конца душа могла!
«И когда опрокинуло наземь…»
И когда опрокинуло наземь,
Чтоб увидеть — смежил я глаза,
Все чужие отхлынули разом,
И сошли в немоту голоса.
Вслед за ними и ты уходила:
Прикоснулась ко лбу моему,
Обернулась и свет погасила —
Обреченному свет ни к чему.
Да, скорее — в безликую темень,
Чтобы след был надежней затерян,
Чтоб среди незнакомых огней
Было темному сердцу вольней.
Шаг твой долгий, ночной, отдаленный
Мне как будто пространство открыл, —
И тогда я взглянул — опаленно,
Но в неясном предчувствии крыл.
«Я хочу, чтобы ты увидала…»
Я хочу, чтобы ты увидала:
За горой, вдалеке, на краю
Солнце сплющилось, как от удара
О вечернюю землю мою.
И как будто не в силах проститься,
Будто солнцу возврата уж нет,
Надо мной безымянная птица
Ловит крыльями тающий свет.
Отзвенит — и в траву на излете,
Там, где гнезда от давних копыт.
Сердца птичьего в тонкой дремоте
День, пропетый насквозь, не томит.
И роднит нас одна ненасытность,
Та двойная, знакомая страсть,
Что отчаянно кинет в зенит нас
И вернет — чтоб к травинкам припасть.
«Вокзал с огнями неминуем…»
Вокзал с огнями неминуем.
Прощальный час — над головой.
Дай трижды накрест поцелуем
Схватить последний шепот твой.
И, запрокинутая резко,
Увидишь падающий мост
И на фарфоровых подвесках —
Летящий провод среди звезд.
А чтоб минута стала легче,
Когда тебе уже невмочь,
Я, наклонясь, приму на плечи
Всю перекошенную ночь.
Лабиринты света
Эскалатор уносит из ночи
В бесконечность подземного дня.
Может, так нам с тобою короче?
Может, здесь нам видней от огня?
Из тоннеля дохнет неизвестным,
И тогда я на лица взгляну,
Что молчат, поднимаясь к созвездьям,
И молчат, уходя в глубину.
Здесь творцов безымянных не славят,
Но торжественный арочный свод,
Многотонно нависнув, не давит —
Он гудит и навылет несет.
Загрохочет, сверкая и воя,
Поезд в узком гранитном стволе,
И тогда отраженные, двое,
Встанем в черно-зеркальном стекле.
Чуть касаясь друг друга плечами,
Средь людей мы свои — не свои,
И слышней и понятней в молчанье
Нарастающий звон колеи.
Слово нежное глухо и мелко
В этом громе, где душу несу…
И стоишь ты, прямая, как стрелка,
На двенадцатом нашем часу.
Загорайся, московская полночь!
В душном шорохе шин и подошв
Ты своих лабиринтов не помнишь
И надолго двоих разведешь.
Так легко — по подземному
кругу!
Да иные круги — впереди.
Фонарем освещенную руку
Подняла на прощанье: — Иди.
Не кляни разлучающей ночи,
Но расслышь вековечное в ней:
Только так на земле нам — короче,
Только так нам на свете — видней.
«Многоэтажное стекло…»
Многоэтажное стекло.
Каркас из белого металла.
Все это гранями вошло,
Дома раздвинуло — и встало,
В неизмеримый фон зари
Насквозь вписалось до детали,
И снизу доверху внутри
По-рыбьи люди засновали.
И, этот мир признав своим,
Нещедрой данницей восторга
По этажам по зоревым
Ты поднялась легко и строго.
Ты шла — любя, ты шла — маня,
Но так тревожно стало снова,
Когда глядела на меня
Как бы из времени иного.
«И что-то задумали почки…»
И что-то задумали почки,
Хоть небо — тепла не проси,
И красные вязнут сапожки
В тяжелой и черной грязи.
И лучшее сгинуло, может,
Но как мне остаться в былом,
Когда эти птицы тревожат,
Летя реактивным углом,
Когда у отвесного края
Стволы проступили бело
И с неба, как будто считая,
Лучом по стволам провело.
И капли стеклянные нижет,
Чтоб градом осыпать потом.
И, юное, в щеки мне дышит
Холодным смеющимся ртом.
«Зеленый трепет всполошенных ивок…»
Зеленый трепет всполошенных ивок,
И в небе — разветвление огня,
И молодого голоса отрывок,
Потерянно окликнувший меня.
И я среди пылинок неприбитых
Почувствовал и жгуче увидал
И твой смятенно вытесненный выдох,
И губ кричащих жалобный овал.
Да, этот крик — отчаянье и ласка,
И страшно мне, что ты зовешь любя,
А в памяти твой облик — только маска,
Как бы с умершей, снятая с тебя.
«Уже огромный подан самолет…»
Уже огромный подан самолет,
Уже округло вырезанной дверцей
Воздушный поглощается народ,
И неизбежная, как рифма «сердце»,
Встает тревога и глядит, глядит
Стеклом иллюминатора глухого
В мои глаза — и тот, кто там закрыт,
Уже как будто не вернется снова.
Но выдали — еще мгновенье есть! —
Оттуда, как из мира из иного,
Рука — последний, непонятный жест,
А губы — обеззвученное слово.
Тебя на хищно выгнутом крыле
Сейчас поднимет этой легкой силой.
Так что ж понять я должен на земле,
Глядящий одиноко и бескрыло?
Что нам лететь? Что душам суждена
Пространства неизмеренная бездна?
Что превращает в точку нас она,
Которая мелькнула и исчезла?
Пусть так. Но там, где будешь ты сейчас,
Я жду тебя. В надмирном постоянстве
Лечу, — и что соединяет нас,
Уже не затеряется в пространстве.
«И все как будто кончено — прощай…»
И все как будто кончено — прощай,
А ты — клубись, непролитая туча,
Но мой ни в чем не виноватый край
Осенней думою не угнетай,
Непамятливых памятью не мучай,
А помнящим хоть час забвенья дай.
И только сердцу вечно быть виновным