Щелчок. Конец первого раунда переговоров. Эберт тяжело, громко отдувается, оглядывает присутствующих.
— Надо позвонить президенту, — говорит он и протягивает руку к телефону.
— Крепкие парни! — качает головой Бренн.
В голосе его Трааль с удивлением улавливает похвалу. Капитану невдомек, что участие Бренна в подобных переделках сводится лишь к боевым действиям, и его вовсе не тянет вникать, что кроется за кулисами событий. Слишком часто он натыкался бы на всякое свинство, это уж точно. К чему терзаться сомнениями? Не думать куда лучше. Так считают большинство людей. Бренн любит своих «гепардов», его устраивает жизнь, которую он ведет. Со временем, когда по возрасту он уже не сможет служить в специальном соединении, если его не подстрелят до тех пор и не превратят в инвалида, за него обеими руками ухватятся фирмы, поставляющие телохранителей частным лицам.
Пока Эберт звонит по телефону, от забора отделяется полицейский офицер с белым конвертом в руках. Он подходит к Траалю.
— Данные на убитого террориста, господин капитан.
— Благодарю.
— За кордоном собралось не меньше пятидесяти журналистов. Среди них и зарубежные. И телевидение подъехало. Что делать?
Трааль смотрит на Эберта. Тот закончил разговор.
— Журналисты? Еще чего! Гоните их прочь! И без них хлопот хватает!
Офицер уходит. Трааль вскрывает конверт, пробегает глазами текст:
— «Стен Флатро, двадцати четырех лет… В прошлом году присоединился к Третьему фронту. По донесениям тайной службы, принимал активное участие в нескольких операциях. Отличный шофер. В последнее время перешел на нелегальное положение. Скрывался, вероятно, у людей, симпатизирующих террористам. Личность установлена по отпечаткам пальцев и ладоней, всякое сомнение исключено».
— Да, маловато, — проворчал Бренн. Он подозвал лейтенанта Чаринга, приказал сменить «гепардов» из первой цепи окружения, дать им возможность отдохнуть. Одну группу снайперов отвести назад. Остальным следить за происходящим еще внимательнее.
— Президент сердится, — кратко резюмирует свой телефонный разговор Эберт. — Но другого выхода у нас нет, уступать террористам нельзя.
— Тяжелый предстоит денек, — говорит Бренн и смотрит на часы. Скоро пятнадцать часов.
У большого стола — тяжелая тишина. Лишь изредка слышно, как кто-то скрипнет стулом или вздохнет. Сквозь зарешеченные окна светит послеполуденное солнце.
Профессор украдкой оглядывается. Его интересует не стоящий в дверях террорист, а товарищи по несчастью — заложники. Он видит их дрожащие руки на столе, поникшие плечи и искаженные страхом бледные лица. Испуганно бегающие глаза. Или уставившиеся в одну точку отрешенные взгляды.
Где-то трезвонит телефон. «Кто, интересно, звонит?» — думает секретарша. Прядь волос падает на глаза, она не осмеливается отвести ее. Стоящий в дверях террорист может неправильно истолковать ее жест. «Кто звонит в такое время?» Секретарша судорожно цепляется за эту мысль, чтобы не думать о положении, в котором они оказались. Где-то кто-то набрал номер их телефона, наверное, ждет ответа, прижав к уху трубку. Ему и в голову не приходит, что сейчас в институте не суетятся лаборанты, не склоняются над микроскопами ученые, не вспыхивают лампы в фотолаборатории, не бегают за стеклом под пытливыми взглядами мышки с розовыми носиками. С ними-то что? Кормили их?..
Молодой лаборант напряженно о чем-то думает. В голове его вырисовываются контуры отчаянного плана, и, несмотря на страх, решение его крепнет, он все больше уверен, что осуществит его.
Так проходит более часа.
Бренн спокоен. В войне нервов всегда побеждает тот, у кого они крепче. Майору привычна атмосфера, когда в воздухе вибрирует напряжение, люди — словно натянутая стальная струна, а во рту от ожидания появляется какой-то странный привкус.
— Значит, ждем, — говорит Трааль.
— Вот именно, — ворчит Эберт, не глядя на капитана.
Звонок городского телефона. Траалю докладывают о результатах анализа звуколаборатории.
— Голос на первой магнитофонной пленке с записью, сделанной в институте, вероятно, принадлежит Кирку Лиммату. Ему тридцать девять лет, неоднократно был судим за вооруженные ограбления и террористические акции. Давно числится на нелегальном положении. Подробности о нем тайной службе неизвестны.
— А другой голос? Того, что звонил журналисту?
— Установить не удалось. В звуковой картотеке его нет.
— Благодарю.
— Так мы ни на шаг не продвинемся, — размышляет Эберт. — Возможно, будет какой-то результат, если установим, кому принадлежит другой голос.
— Я все думаю о заложниках, — со вздохом проговорил Амстел и посмотрел на часы. — Им, наверное, страшно. Давайте звонить террористам!
— Знаю, что страшно, — раздраженно кивнул Эберт. — Но если позвоним сами, то выкажем слабость.
— По-вашему, это теперь так важно? — вскочил Амстел. — Безопасность заложников и культуры бактерий — вот что главное! А не мнение о нас каких-то паршивых уголовников!
— Как раз это их мнение очень существенно, — перебил Бренн. — От него зависит, как они поведут себя с заложниками. Нельзя еще более обострять положение.
Сказав это, Бренн, в сущности, признал правоту обоих.
Эберт снова задумался. Как и майор, он прекрасно знал, что встречаются террористы с неустойчивой психикой, которые способны убить заложников, а потом пустить себе пулю в лоб. Если такое случится, что станет с бактериями? Доктор Амстел говорил о двух миллионах трупов. Сначала два миллиона, а потом сколько? Эберт вздохнул и подошел к телефону.
— Чего ты нервничаешь? — Лиммат смотрел на Манча сверху вниз. Теперь было особенно заметно, насколько тот ниже его ростом. Манч с трудом скрывал волнение, а Лиммат такие вещи замечал сразу.
— Они обозлятся да напустят на нас своих «гепардов». Тогда нам крышка! Конец! — пробормотал Манч.
— Лучше б тебе мессы в церкви служить, там не страшно. Ну, чего трусишь? — Лиммат дружелюбно хлопнул его по спине.
Однако и он был встревожен. Именно из-за Манча. «Крепость любой цепи зависит от ее самого слабого звена, — подумал он. — Авось остальные не перетрусили и продержатся до конца, иначе и в самом деле скверно придется».
— Хорошо еще, что сам я убежден в успехе. — Лиммат выглянул в коридор. Маарен невозмутимо стоял на часах, это успокоило Лиммата. — Если бы вел переговоры ты, они бы уже атаковали нас. По твоему голосу ясно, что ты колеблешься. А ведь как шеф тебя расписывал! Говорил, без Манча и не беритесь: если он с вами, все удастся!
— Так и сказал? — немного ободрился Манч. Лиммат, пристально посмотрев на него, кивнул.
— Да. Но теперь я сомневаюсь в его словах.
— Не сомневайся! Я уже в порядке. — Манч встал и направился к двери. — Сменю Маарена.
— О’кей! И пришли сюда Катарину.
В четыре часа семнадцать минут на столе секретарши зазвонил телефон. Лиммат ухмыльнулся. Катарина подошла ближе. Ей тоже хотелось слышать разговор.
— Говорит полковник Эберт. Вы обдумали?
— А вы? — Последовала пауза, потом Лиммат снова заговорил: — Мы должны вылететь за границу, полковник. Думаю, вы не впервые руководите такой акцией, не так ли? Значит, вам ясно: после того что произошло в институте, нам нельзя оставаться в стране!
— Ваши интересы нас не волнуют. Мы не можем принять их во внимание.
— А придется! Условия диктуют именно наши интересы! Или рассчитываете, что мы поднимем руки и промаршируем в ваши объятья, а?
— Нет. Но о загранице не может быть и речи!
— А о самолете?
Эберт помолчал, потом медленно, обдуманно ответил:
— Может.
— Отвечайте определеннее!
— Да.
— О’кей! Мы это обмозгуем. А что с деньгами?
— Даем десять миллионов. Банки уже закрыты.
— Не смешите меня, полковник! Такие деньги приносят не из банков. Для подобных случаев есть специальные резервные фонды. Тридцать миллионов франков, полковник!
— Десять.
— Не унижайтесь, полковник! Мы оба рождены не для торга.
— Десять миллионов.
— Значит, торгуетесь? Тридцать!
— Сойдемся на половине, — предложил Эберт.
— Двадцать пять. Это мое последнее слово! — чуть помолчав, сказал Лиммат.
— Предлагаю двадцать.
Новая пауза. Лиммат и Катарина переглянулись. Казалось, в эти секунды даже воздух сгустился.
— О’кей! Пусть будет двадцать, но, как я сказал, бывшими в употреблении банкнотами. Доставьте их в самолет!
— Хорошо. — Голос Эберта звучал бесстрастно. Вожак террористов не уловил в нем ни усталости, ни волнения. — А теперь о заложниках.
— Оставим пока заложников! У нас есть новое требование.
— Говорите. — Эберт держал себя в руках.
— Положите в самолет шесть военных парашютов. В днище должен быть люк, из которого можно выпрыгнуть.
И опять короткая пауза.
— Доложу начальству, — ответил Эберт. — А теперь наши условия. Обсудите их.
— Говорите, полковник, говорите! — В голосе Лиммата звучало высокомерное превосходство.
— Одновременно с прибытием автобуса вы отпускаете четырех заложников. На аэродроме прежде, чем сесть в самолет, отпускаете еще четырех. Остальных трех заберете с собой.
— Дальше! — Лиммат ничего не обещал. Он хотел выслушать все до конца.
— На аэродроме вернете документы, передадите с заложниками. Если этого не произойдет, машина не взлетит. Понятно?
— Продолжайте.
— Мы дадим вам самолет, в котором кабина герметически отделена от салона. Пилоты по внутреннему телевизору будут следить за тем, что происходит в пассажирском салоне. Поэтому не рекомендую причинять заложникам вред. Случись с ними беда, люк не откроется!
— А как с бактериями?
— Оставите в самолете с заложниками.
— Сколько дадите горючего?
— Сколько потребуется. Но повторяю: машина границу не перелетит! — голос Эберта отвердел.
— В самолете должна быть двусторонняя звуковая связь с пилотами, шесть компасов и один высотомер, — перечислил новые требования Лиммат. После упоминания о компасах Эберт понял, что о