их шуточки.
Я-то знала, что это не так.
Наклейка гласила: «По плодам их узнаете их», а кто-то исправил «плодам» на «пукам». Папа с мамой никогда не узнают, что это сделали мы с Юли. Потому что это были как раз наши шуточки. В те времена, когда нам было по тринадцать лет.
– Жуткая, ужасная семейка. Но если Матильда всё же хочет им помочь, мы её от этого отговаривать не будем.
– Конечно же нет, – согласился папа и одарил меня тёплой улыбкой. Обычно такие улыбки доставались только Терезе. – Мы гордимся тобой, Матильда.
Я чуть с ума не сошла от радости. Этот день действительно был полон неожиданностей. Юли мне в жизни не поверит. Даже мой дневник зашелестит страницами от удивления.
» 9 «Квинн
– Звонила Лилли, – сказала мама.
«Ну вот, опять».
Каждый раз, когда кто-нибудь упоминал Лилли, меня начинали мучить угрызения совести. Даже сейчас, хотя я чувствовал себя совершенно разбитым. Я еле удержал равновесие, чтобы не завалиться на бок в своём стуле, а голова болела так, что, казалось, вот-вот лопнет. Этот день со всеми его происшествиями действительно меня утомил. Но родителям этого лучше не знать. Они снова начнут волноваться и, чего доброго, запишут меня на очередную МРТ.
– Она плакала. Может, хотя бы поговоришь с ней по телефону, если не хочешь её видеть. – Мама поддела ложкой ещё немного красной капусты, а вместе с ней и моё чувство вины.
– Не знаю, о чём с ней говорить, – сказал я.
С Лилли действительно всё получилось как-то криво. Не надо было мне выпрыгивать из окна ванной. Надо было спуститься вниз, вернуться на вечеринку Лассе и, как и запланировал, объявить ей, что мы расстаёмся.
«Если бы можно было повернуть время вспять, я бы так хотел оказаться снова в той ванной комнате, когда мне пришла в голову идиотская идея вмешаться в дела синеволосой незнакомки».
Я вздохнул.
Надо было написать Лилли ещё в больнице, как только я снова научился пользоваться телефоном. Я мог бы сказать ей, что мне жаль, но наши отношения закончены. Можно было бы сформулировать это послание более вежливо. Но тогда даже это единственное предложение для моих бегающих глаз и дрожащих пальцев представлялось слишком сложным заданием, вгоняющим меня в холодный пот. Даже папа согласился, что, когда лежишь в реанимации с дырками в голове, в качестве исключения можно порвать отношения по телефону. И он, и мама очень хотели мне помочь, чтобы сообщение не звучало слишком резко. Они предлагали варианты вроде: «Ты навсегда останешься очень важным для меня человеком, но сейчас мне нужно сосредоточиться на своём здоровье» или «Мы прекрасно проводили время, и оно навсегда останется в моей памяти», а ещё «Заходи в гости, и не забудь захватить ломтики лосося в слоёном тесте, которые так любит мой папа».
Но я настоял на том, чтобы порвать с Лилли по-своему. Может, это действительно казалось резковато, но было честно с моей стороны.
С тех пор мне удавалось успешно игнорировать Лилли. На её многочисленные сообщения я если и отвечал, то очень сухо, парой слов. Папа с мамой благоразумно рассудили, что лучше пока её ко мне не допускать, точно так же они поступили с моими друзьями и сумасшедшей тётей Мице. Но Лилли продолжала настойчиво добиваться моего внимания. Я не сомневался, что она уже давно забыла бы обо мне и нашла бы себе нового пупсика, если бы не эта авария. Как же раздражало, что теперь она остаётся со мной из жалости, а меня ещё и мучают при этом угрызения совести.
Папа откашлялся:
– Знаешь, твои травмы не делают тебя менее… мужественным, – нежно сказал он.
Я раздражённо повернулся к отцу.
«О чём он только думает?»
– Даже наоборот, – продолжал папа, одарив меня ободряющим взглядом, – то, как успешно ты справляешься с ситуацией и хочешь выздороветь как можно скорее… достойно восхищения.
– Гм… Спасибо, папа.
– Кроме того, шрамы – это очень сексуально, – добавила мама. – Ты очень сексуальный парень.
Я поперхнулся.
– Это предложение входит в список фраз, которые матери никогда не должны говорить своим сыновьям, – прохрипел я, когда снова обрёл дар речи.
Мама смущённо потупилась:
– Ой.
– Мама просто хочет сказать, что не стоит откладывать встречу с Лилли до тех пор, пока у тебя отрастут волосы и полностью вернётся навык хождения, – снова перенял инициативу папа. – Ты и так, даже сейчас, во всех отношениях полноценный…
– Только не начинай, папа, – перебил его я. Пришло время сменить тему разговора. – Кстати, ужин получился отличный. С этим апельсиновым соусом ты превзошла саму себя, мам.
Но это не сработало.
– Мы не хотим, чтобы у тебя развились лишние комплексы только потому, что сейчас ты в инвалидной коляске и немного более чувствителен к критике, чем раньше, – сказал папа, а мама глубоко вздохнула.
– Я хочу ещё какое-то время побыть в одиночестве, и это вовсе не из-за комплексов, – ответил я, стараясь быть терпеливым. – Просто неприятно находиться рядом с людьми, которые общаются со мной из жалости и смотрят так, будто в любой момент у меня из уха может закапать мозговая жидкость.
Папа кивнул, как будто понял меня, но мама не сдавалась:
– Ты же не знаешь, как бы себя повела Лилли, если бы вы встретились. Может, стоит дать своим друзьям возможность привыкнуть к твоему положению. Я уверена, что, если бы ты чаще с ними виделся, они бы скоро привыкли. И всё вернулось бы на свои места.
– Да. Лассе – отличный тому пример, – с насмешкой ответил я.
– Лассе – особый случай, – отрезала мама. – Твоя авария сильно выбила его из колеи… Мама Лассе даже подумывает над тем, чтобы тоже записать его к госпоже Рас-Корак. Может, он уже успел даже у неё побывать.
– Что? У моей психологини? – Я с недоверием уставился на маму. – Эта психотётка просто кошмарная.
– Но ты с ней встречался всего один раз.
Ясное дело, мама будет её защищать до последнего, это ведь она её нашла.
– Госпожа Рас-Корак – корифей детской и юношеской психотерапии и специалист в области неврологии.
Я хмыкнул:
– Специалист в области грубых прямых вопросов. Её цель – заставить тебя разреветься. – Я с лёгкостью согласился на эти встречи с психологом, наивно полагая, что буду лежать на кушетке и болтать обо всём подряд, а психотётка будет лишь изредка понимающе кивать головой. К вопросам вроде: «Как ты себя ощущаешь, когда видишь в зеркале свой изуродованный череп?», я готов не был. – Даже если у тебя нет депрессии перед началом терапии, после встреч с этой психологиней ты окажешься на грани самоубийства. Лассе не переживёт в её кабинете и десяти минут.
– Ты обещал дать ей ещё один шанс, – сказала мама, обеспокоенно наморщив лоб. – Вечером в понедельник. Она специально передвинула встречу с другим пациентом.
«Точно. Я как-то забыл об этом».
Из-за истории с могилой Германа Кранца мне пришлось пойти на несколько уступок, чтобы успокоить маму с папой. Это значило, что вместо физиотерапии с Северином я должен посетить госпожу Рас-Корак, или, как я её называл, госпожу Раскоряку.
– Слёзы имеют целительное свойство. – Папа снова включил свой ободряющий взгляд. – Всё это время ты не давал им волю.
– Иногда, чтобы понять, можно ли довериться человеку, нужно просто ему довериться, – ввернула мама одно из своих изречений, вычитанных в календаре.
«Ну всё, с меня хватит. Теперь уж точно пора сменить тему. И на этот раз кардинально».
Я отложил вилку:
– У тебя осталась коробка с вещами моего биологического отца?
Мама удивлённо посмотрела на меня:
– Да, а что? Это правда не коробка, а конверт с парочкой мелочей, которые я для тебя сохранила.
«И которыми я, по правде говоря, никогда не интересовался».
– Просто сегодня… во время прогулки мы с Мартинской дочкой повстречали одного профессора, который, как выяснилось, знал моего биологического отца. Профессор Кассиан. Слышали о таком?
Мама с папой отрицательно покачали головами.
– Где вы встретили этого человека? – спросила мама.
– И как он узнал, кто твой биологический отец? – озадаченно спросил папа.
Я был готов к подобным вопросам, поэтому ответил как можно более небрежно:
– Разговор зашёл о том, что я наполовину или на четверть японец. Кажется, сначала он сказал что-то о сакурах и японских фамилиях, вот я и поделился, что фамилия моего отца была Ватанабе. Тогда этот профессор сказал, что знал одного Юри Ватанабе. Странное совпадение, правда?
Ну конечно, каждый день незнакомцы болтают со встречными о сакурах и японских фамилиях, ничего удивительного. Но правда в том, что этот человек обратился ко мне по имени на кладбище, он знакомый дедули в шляпе с волком, который недавно хотел меня убить, а продавщица из цветочной лавки дала мне волшебное зелье, только и всего. В такую версию поверить было бы ещё сложнее.
– Возможно, он имел в виду другого Юри Ватанабе? – сказал папа, нахмурившись. – Может, это распространённая фамилия, кто знает.
– В Японии – возможно. – Мама налила себе и папе красного вина. – Но здесь? Странное совпадение.
– Мне тоже так кажется. – Я пожал плечами.
Как бы там ни было, сменить тему разговора мне удалось.
– Может, это преподаватель Юри из университета? – спросил папа.
Мой поиск в интернете подтвердил, что профессор Кассиан действительно преподавал в университете на кафедре философии. Его курс в этом году назывался «Ницше и генеалогия морали».
– Возможно. Но помнить фамилию студента почти двадцать лет спустя… Это странно. – Мама тоже отложила вилку в сторону.
– Значит, ты никогда не слышала о таком профессоре? – переспросил я.
– Не припомню никого такого. Мне не довелось познакомиться почти ни с кем из окружения Юри. – Мама смущённо почесала нос. – Мы были вместе от силы месяц, да и то наши отношения сложно было назвать… э-э-э… серьёзными. До его смерти я видела всего пару друзей Юри, да и тех помню довольно смутно. Кроме Сары, с которой он вскладчину снимал квартиру. – Она глотнула вина. – Да и то лишь потому, что совсем недавно, в декабре, я случайно встретила её в парикмахерской. Незадолго до твоей аварии. Она, как и Юри, училась на медицинском. А сейчас тут же меня узнала. Наверное, я почти не изменилась и выгляжу так же, как в двадцать два года. – Она рассмеялась.